НЕВЕРОЯТНАЯ ИСТОРИЯ ОДНОЙ СЕМЬИ
Фашисты вошли
в Пушкин 17 сентября 1941 года. В первые же недели оккупации евреи были
расстреляны в Баболовском парке. “Мы не знаем ни точной даты еврейской
акции, ни точного числа расстрелянных, - пишет Г.Фарбер. - Мы почти не
знаем их имен”. А что мы знаем о спасшихся, об избежавших гибели пушкинских
евреях? Лишь недавно я узнала историю такой еврейской семьи, матери с четырьмя
детьми. Говорить о пережитом открыто они смогли лишь недавно. Матери уже
нет в живых, она ушла на 83-м году жизни и унесла в могилу самый солидный
пласт памяти о годах войны. Мне же досталась лишь часть этого и увлекательнейшего,
и леденящего душу “романа” (можно и без кавычек), которую мне поведали
две ее старших дочери. В 1941 году Зине было 12 лет, Дине - 9.
В 1932 году в Пушкин из г.Прилуки Черниговской области
приехали два брата. Квалифицированные столяры-краснодеревщики, они были
сразу же приняты в бригаду. Один из них, Хаим Клугман вскоре привез из
Прилук жену Софью (урожд. Левитину) с двумя дочками. На Украине был голод,
и трехмесячная Дина была в критическом состоянии. Им дали квартирку в доме
на Парковой улице (тогда - ул. Урицкого). Девочки поправились. В 1937 году
родилась Нина, летом 1940 - Давид (домашние звали его Вовкой). Старшие
ходили в школу, учились игре на фортепиано. Отец много работал, неплохо
зарабатывал, мать вела дом. В тот день - 22 июня 1941 года - их жизнь круто
изменилась. Отца вызвали в военкомат, но освободили от службы в армии “до
особого распоряжения” - у него было плохое зрение, да и семью предстояло
срочно эвакуировать! Но Ниночка заболела буквально накануне отъезда, признали
дизентерию, и в эшелон - как оказалось последний - их не пустили. Отец
ушел в Ленинград - там в двенадцатиметровой комнатушке жила его сестра.
Вернулся - пешком - сильно огорченный: “Тетя Майя согласна нас принять,
но там нельзя жить без прописки”. Утром 17 сентября он снова ушел в город
- появился новый план действий. Зина его проводила и вернулась домой. Было
12 часов. Радио передавало сводку: “... ожесточенные бои... соединения
Красной Армии оставили пункт N...”. Мать выглянула во двор, вскрикнула:
“Немцы! Пункт N - это Пушкин”. Первая мысль - если бы знали, что они так
близко, ушли бы с отцом.
Дети смутно помнят как прошел следующий месяц. Из дома
почти не выходили - жили старыми запасами. Только Зину мать изредка куда-то
посылала. По совету соседей сожгла все документы - они, наверно, рассказали
ей о судьбе, постигшей евреев Пушкина. Мать собиралась уйти с детьми, но
никак не могла решиться: годовалый малыш, больная Нина, рано наступившие
холода - все это ее останавливало. Внешность Софьи Клугман и старших девочек
не была типично еврейской. У них были светлые волосы и глаза. Младшие дети
пошли в отца - глазки у них были темно-карие. Но они были еще крошки, пухленькие,
курносые, и волосики не успели потемнеть. Во дворе конечно знали, что они
- евреи, да это и не скрывалось. В один из октябрьских дней Зина, пробегая
по двору, услыхала: “До каких пор у нас тут будут жить жиды!”. Мать Зинин
рассказ подтолкнул к решительным действиям. Она твердо решила: завтра надо
уходить. Наутро согрела воду, чтобы помыть детей перед уходом - кто знает,
когда она получит возможность искупать их в следующий раз? И в тот момент,
когда она раздела детей, послышался топот, крики - нагрянули немцы. “Где
евреи?” - с этим вопросом они ввалились к ним в квартиру. Мать мгновенно
показала наверх - удивительная реакция! Немцы послушно потопали на второй
этаж, и за несколько минут, выгаданных благодаря этому маневру, мать одела
младших и приготовила мешочек с едой. И старшие девочки натянули платьица,
кофточки, пальтишки. Немцы не заставили себя ждать - разъяренные, они вытолкали
семейство во двор, впихнули в машину и увезли. Гестапо располагалось в
дальнем от Лицея крыле Екатерининского дворца, в комнатах и кабинете Александра
I. Вход был из Собственного садика, у Агатового павильона. Мать с детьми
втолкнули в огромный подвал; его зарешеченные окна выходили на парадный
двор. Подвал был почти пуст - там и сям группки людей, приглушенные разговоры.
На “новеньких” никто не обратил внимания. Недалеко от них расположились
две еврейки - мать и дочь. Мать тупо и отрешенно молчала, а дочь расхаживала
со словарем и заучивала немецкие слова. Неужели она надеялась в чем-то
убедить нацистов? Ближе к вечеру лязгнули замки, и в подвал втолкнули громко
возмущавшуюся женщину лет сорока. Увидев мать, окруженную “выводком”, она
набросилась на нее: “А вы как сюда попали?”. “Нас выдали, - объяснила мать,
- сказали, что мы евреи, а документов нет, пропали”. “Какие вы евреи?!”
- вскричала странная женщина. - Откуда ты это взяла? Кто это может доказать
без документов!”. И мать твердо решила: надо спасать детей, доказывать,
что они не евреи. Наутро их всех повели наверх, на допрос. В светлой пустой
комнате было двое немцев: пожилой офицер и переводчик. Офицер задавал Софье
вопросы через переводчика.
- Ты еврейка?
- Нет.
- Почему же ваши соседи сообщили, что в их доме живет
еврейская семья?
И тут сказалась ли бессонная ночь, перенапряжение ли
последних недель, сутки в подвале гестапо - из ее уст вырвались слова:
- Наверно, потому что мой муж еврей.
Она не успела договорить, как уже поняла, что может
произойти дальше - ее вытолкнут на свободу, а детей ждет смерть. У нее
потемнело в глазах. Сквозь подступающую дурноту она услышала голос переводчика.
Зная идиш, она уловила смысл произнесенной им фразы, якобы перевода ее
неосторожного высказывания.
- Это ложный донос - они хотели поживиться нашим имуществом.
Это обман с целью грабежа.
Офицер задал еще несколько вопросов. Мать взяла себя
в руки, отвечала довольно четко, но переводчик “улучшал” ее ответы. Наступил
кульминационный момент. Офицер указал рукой на небольшой столик, стоявший
у окна, обычный “пеленальный” столик из кабинета педиатра. Переводчик пояснил:
“Положи мальчика на стол и сними пеленки”. Офицер склонился над голеньким
ребенком. “Вовка спас всех нас”, - мать любила повторять впоследствии.
Дело в том, что мальчик не был обрезан. В семье мужа от иудаизма, от исполнения
обрядов давно отошли. Шесть его сестер были революционерками, социалистками,
и братьев они склонили к атеизму.
Офицер ушел. Немец-переводчик сказал матери: “Можешь
детей, и уходи поскорее”. Она прониклась к нему таким доверием, что сказала:
“Дети сутки ничего не ели, их надо накормить”. Он, ни слова не говоря,
вышел и через пару минут вернулся с полным котелком каши и пакетом галет.
Ложка была одна. Он терпеливо ждал, пока все поели, вывел их на улицу и
показал на бредущую мимо колонну: “Это ведут выселенных из прифронтовой
полосы. Идите с ними, сейчас вам надо затеряться в толпе”. “Нельзя ли зайти
домой за вещами и продуктами”- взмолилась мать. “Нет, - резко бросил он,
- тебя снова выдадут”. И они побрели с колонной. Их гнали в сторону Гатчины.
14 октября уже лежал снег. Ветер, пурга, под ногами - снежная каша. На
ночь их разместили в огромном сарае (ангаре?). Наутро погнали дальше. Их
сопровождали немцы из полевой жандармерии. Один из них весь день нес мальчика
на руках - проникся сочувствием и симпатией к русской фрау с прелестными
детьми. В конце дня их погрузили в теплушки и куда-то повезли. Все были
голодны - в пути не кормили. Девочки, даже четырехлетняя Нина, молчали,
терпели. Но малышу не втолкуешь, что надо потерпеть, что пока нечего кушать.
Он кричал на весь вагон, заходился от крика. “Дай ему грудь, - кричали
Софье со всех сторон обезумевшие женщины, - почему ты не хочешь покормить
своего ребенка?”. Она попыталась объяснить, что давно уже не кормит его
грудью. Ему уже год и три месяца, и у нее нет молока. Но те ничего не хотели
слушать - ребенок не унимался, а все страшно устали. И мать дала мальчику
грудь. И - чудо! Он умолк, зачмокав. Она почувствовала страшную боль и
поняла, что снова появляется молоко. Она кормила его грудью и в последующие
дни их многомесячных странствий и, безусловно, спасла Давида от голодной
смерти.
Наутро (16 октября 1941 г.) их выгрузили на маленькой
железнодорожной станции. Они уже находились на территории псковской области.
Переводчик сообщил им распоряжение немецкого командования: желающим ехать
к родственникам, если таковые имеются, препятствия чиниться не будут. Им,
как и тем, кто поедет в Псков, где в лагере их обеспечат всем необходимым,
старосты деревень по пути их следования будут в порядке трудовой повинности
предоставлять транспорт и ночлег, где их будут кормить.
И началась кочевая жизнь - от деревни к деревне - 4
месяца! Не везде кормили. Или кормили так скудно, что приходилось и милостыню
просить. Попадались разные люди. Но в одной деревне Клугманов поселили
к очень сердечному человеку, Нестерову - его фамилию дети будут помнить
всю жизнь. Мать, пока была жива, часто вспоминала его с благодарностью.
У него тоже было четверо детей. Он истопив баню, помог Софье выкупать детей,
потом всю ночь из обрезков меха мастерил им рукавички и носочки. Главное
же, что он сделал для них, он объяснил матери, что в Псков ей ехать нельзя.
Там эпидемия тифа и, кроме того, там “серьезная” комендатура - не поверят
байке о пропавших документах, могут докопаться... Мать тут же решила, что
они объедут Псков стороной и будут пробираться на Украину. И она тут же
заговорила по-украински.
Теперь их путь лежал на юг. Псков остался позади. Морозы стояли страшные.
Одежонка на них была совершенно неподходящая. Хозяева, у которых они ночевали,
давали им тулупы, попоны, овечьи шкуры, чтобы укрываться от холода в пути,
но вечером приходилось возвращать их возчику, и он все это увозил назад.
Так они доехали до села Каратыгино Палкинского района, в 3 км от железнодорожной
станции Черская. Здесь их жизнь опять круто изменилась - странствия кончились.
Мать познакомилась в этом селе с Марией Игнатьевой. “Зачем тебе на Украину?
Оставайся здесь. Скоро весна. Будешь работать в поле и детей прокормишь”.
Наутро они поехали в Остров, там Мария заявила, что
к ней приехала двоюродная сестра с детьми. Им выдали документы - они теперь
стали Клубмановыми. Почти два года они прожили в этих местах. Дина и Зина
пасли коров, за это хозяева по очереди их кормили и одевали. Мать делала
всякую сельскохозяйственную работу. Осенью крестьяне с ними расплачивались
- рожью, овощами, мясом, у них появилась коза. Поселились они в пустующем
доме в селе Красино. Дети подросли, окрепли. Один местный старик сказал
матери: “Твоя младшенькая смахивает на еврейку!”. “Чем же? - спросила мать,
внешне спокойная, но внутри все похолодело. “Да кудри у нее больно красивые
- у наших таких не бывает”. Мать тут же схватила ножницы и срезала дивные
золотистые локоны. “Что ты наделала? Зачем?” - недоумевали бабы. “Вошки
завелись” - объяснила мать.
Так текла жизнь еврейской семьи - в российской глубинке,
на оккупированной немцами территории, - комендатура располагалась на другом
конце села. Мать жала, молотила, косила, пекла хлеб, гнала самогон, девочки
пасли коров. За младшими присматривала богомольная тетка Палаша. Детям
казалось, что они жили здесь всегда. О войне напоминали партизаны, которые
иногда приезжали из леса за едой и самогоном. Но поздней осенью 1943 года
фронт вплотную подошел к их местам. Немцы, отступая, погнали впереди себя
крестьян из тамошних деревень; с ними шли и Клугманы. Шли на северо-запад,
вдоль реки Великой, по берегу Чудского озера. Мать тащила санки с мешками
заработанной за лето ржи. Дети вели козу. В Нарве их посадили в теплушки
- мать и туда ухитрилась втащить санки и козу. Поезд бомбили, они слышали
гул советских самолетов.
Привезли их в Латвию. На привокзальной площади происходила
селекция. Немцы расхаживали вдоль рядов переселенцев и отбирали молодых
и здоровых для посылки в Германию. Оставшихся - в окрестные хутора. Зине
шел тогда 15-й год. Рослая, краснощекая. Как мать ни заматывала ей голову,
ни прижимала к себе, Зину оторвали от нее и впихнули в группу молодежи.
Когда ее повели к эшелону, мать закричала: “И мы с ней поедем!” Немцы засмеялись,
- видно, никто по собственной воле не стремился попасть в рабство, - и
разрешили им всем вместе забраться в теплушку. Последнее, что они увидели,
- на перроне одиноко стояла коза и рядом - их санки.
Везли их долго. Несколько раз они проходили осмотры,
дезинфекцию - немцы боялись вшей, эпидемии тифа. Наконец, привезли в Южную
Баварию. Они оказались все вместе - в деревушке Закенбах. Работали у разных
хозяев. После покушения на Гитлера и поголовной мобилизации Зину отправили
на подземный завод. Там работали по 12 часов в день. Кормили скудно, но
ей мать посылала посылки, хлебные карточки, и было не так голодно.
После того, как весной 1945 года их освободили американцы, они нашли друг друга, несмотря на хаос и неразбериху. И все вместе поехали в Россию. Мать спешила привезти детей домой к началу учебного года. Шутка ли - четыре года пропущено, все забыто. Да и по-русски они разучились говорить. Дина говорила по-немецки лучше, чем по-русски. А младшие и вовсе умели объясняться только по-немецки. Их сняли с поезда недалеко от границы - у Львова. Они всегда будут помнить подозрительность, недоверие, недоброжелательность, враждебность со стороны следователей НКВД. Как это они, евреи, могли остаться в живых? Почему их не убили гитлеровцы? Но все же отпустили. Второй раз их высадили на станции Дно. Оказалось, что в Пушкин нельзя ехать без вызова. Но добрые люди научили: надо доехать сперва до Луги, потом до Александровской, а уж оттуда - рукой подать до Пушкина. Так они, можно сказать, нелегально добрались до дома. Их квартира была занята. Одна из довоенных соседок приютила их у себя, в подвальной комнатушке. Им так и не удалось отвоевать свою бывшую квартиру - они не пробились на прием к Попкову. Позже, устроившись работать на Зональную станцию им. Мичурина в Павловске, мать получила комнату в деревянном двухэтажном доме против Нижнего парка (на полпути от Пушкина к Павловску). Там вокруг было много бесхозной земли - бывших огородов. Они всей семьей трудились, не покладая рук, выращивали овощи - хватало и себе, и на продажу. Здесь прожили много лет, здесь девочки вышли замуж, здесь у них появились дети.
Тогда же, летом 1945 года, они узнали горькую правду об отце. В тот день, когда он их оставил, он попытался вернуться в Пушкин. Настойчиво повторял попытки, пока не узнал, что евреев в Пушкине не осталось - все убиты. Тогда он отправился в военкомат и попросился на фронт. Погиб в Лигово. Там и лежит в братской могиле.
Подведем итоги. Невероятная цепь счастливых случайностей - они евреи, живыми вышли из гестапо, избежали страшного концлагеря в Пскове, прожили почти два года на оккупированной территории, по соседству с немецкой комендатурой, пережили год рабского труда у бауэров Южной Баварии и в подземном заводе, благополучно вышли из лап НКВД после всего этого. А бомбежки? Сколько бомб ложилось рядом - немецких, советских, американских (когда войска союзников входили с боями в Южную Баварию)! Везение ли это, Б-жий Промысел, светлый ум и необыкновенная интуиция Софьи Клугман - не зря же она носит такую “умную” фамилию? Наверно, все вкупе. Теперь Зина, Дина и Давид - члены Общества, объединяющего бывших юных узников фашистских лагерей из Пушкина, Павловска и окрестных деревень (Нина живет в Петербурге). В нем 1100 человек и только трое Клугманов уцелели из довоенных пушкинских евреев.