Журнал из Иерусалима
Aжиотаж журнального бума, охвативший нас в середине
восьмидесятых, давно утих. Тем не менее - литературная жизнь идет своим
чередом, поскольку есть просто жизнь как предмет раздумий и описания.
Недавно в Иерусалиме при поддержке мощных государственных
и общественных организаций, в чьи обязанности
входит пестование репатриировавшихся талантов, вышел первый
номер литературно-художественного издания с несложным
названием «Иерусалимский журнал». Представляя новичка, главный редактор
Игорь Бяльский еще в дверях, т.е. на первой странице, уведомляет любезного
читателя, что журнал, в основном, посвящен современной израильской литературе
на русском языке. Цель нового издания основоположники видят в том,
чтобы «... Представить талантливых писателей разных направлений, разных
тем, разных стилей, живущих и работающих в Иерусалиме». На обложке, рядом
с изображением взлохмаченного льва - напоминание о гербе Святого города
- фамилии первой когорты талантливых. Многие - давние наши знакомцы (Л.
Аннинский, А.Белов (Элинсон), И.Губерман, Г.Канович, Ю.Ким ...), другие
не столь известны. Впрочем, почти все они имели книги или журнальные публикации,
еще будучи гражданами великой и необъятной.
Все, приличествующее солидному журналу, в распоряжении
читающей публики»: проза, поэзия, публицистика, критика, исследование,
книжное обозрение.
Проза представлена небольшой повестью и рассказами.
Разумеется, российский читатель вправе был бы ожидать, что тут-то и погрузится
в будни, подробности, проблемы современной израильской жизни, познакомится
с ее реалиями «из первых рук». Ан нет, поскольку герои как раз томятся
практическим и ежедневным, переполненные тягой к над-обыденному, к разнообразным
и поразительным превращениям, к полету (и в бренной упаковке и в
эфирном - что предпочтительнее - несвязанном состоянии).
Таков и герой повести В.Иоффе «Акула» - сотрудник
НИИ в перестроечной России. Происходят с ним метаморфозы преудивительные,
и уготовлено ему взглянуть на себя со стороны в смысле самом
буквальном, и не выдерживает открывшегося душа его и отправляется
в полет ...
Милой сердцу «бытовкой по-израильски» прикидывается
рассказ Л.Левинзона «Полет»: незатейливая личная жизнь героя, служебные
передряги, - и вдруг, буквально в последнем абзаце, врывается неведомый
нам доселе субъект и орет, что умеет летать. Мало того - взмывает
и улетает к солнцу. Вот и опять то же самое - трагическое несоответствие,
нереализованность души.
Конечно, не будут обойдены вниманием рассказы И.Когана
из цикла «Дрозды правления». Автор - большой почитатель Д.Хармса, так что
парадоксы и неожиданности сами собой разумеются. И никакого отношения к
мистике не имеет знакомство одного из героев с чертом Витей и его женой
Софой, а также с маленьким раем, пылящимся в кладовке. Вообще очень
симпатичные рассказы.
Легко и изящно выстроен крошечный, на страничку, «Иерусалим
небесный» Авигдора Шахана. Стилистически безукоризненный и в приподнятости
своей и в легкой улыбке, именно этот рассказ, по-моему, и должен был открыть
всю подборку первого номера.
А вот публикация «Педивера» Е.Игнатовой представляется
мне весьма, мягко говоря, спорной. Изложение перипетий при-трупных странствий
рыцаря Педивера абсолютно не сопрягается с материалами номера в целом,
его эстетикой и аурой. Хотя допускаю, что именно эта вещь могла бы украсить
издание иной направленности.
Летающие и перевоплощающиеся герои ждут нас за Львиными и Шхемскими
воротами (невинный «изыск» редакции - использование
архитектурно-топонимических реалий Иерусалима для обозначения разделов),
совсем иное - за Яффскими.
Рассказ Г.Кановича «Eskadron zydovsky» (точнее, глава
из романа «Шелест срубленных деревьев») возвращает к событиям пятидесятилетней
давности. Маленькая пошивочная мастерская в Вильнюсе. Персонал - сплошь
один евреи, если не считать заведующего пана Юзефа. Написанный лаконично,
без надрыва, он прекрасно передает и тревожную атмосферу того времени,
и душевное смятение людей, и ожидание надвигающейся беды.
Известно: то, что нельзя высказать прозой, восходит
поэзией. В журнале представлены стихи Ави Дана, Е.Завельской, И.Губермана,
Ю.Кима, В.Друка. И любители поэзии - публика привередливая - имеют из чего
выбрать: от классического силлабо - тонического стихосложения до верлибра.
До сложных текстов, где на первый план выступает
графика. И если уж в полет рвутся герои прозы, то поэтический
мир расширен до беспределов и во времени и в пространстве.
Безусловно, своих читателей найдут и серьезное историко-лингвистическое
исследование Х.-Б.Корзаковой «Загадка двадцатого псалма», и заметки А.Окуня
«Римские каникулы», и статьи, посвященные Венедикту Ерофееву (В.Фромер),
Эле Люксембургу (Г.Канович), Рахили Баумволь (А.Элинсон), Петру Межурицкому
(Л.Аннинский; Б.Раевский), и, конечно же, изящное эссе
о художнике Вениамине Клецеле с помещенными тут же рисунками Мастера.
Впрочем, это лишь неполное перечисление
...
Тэма Вальтер
Напоследок же - многочисленным любителям «гариков» И.ГУБЕРМАНА - несколько новых из первого номера «Иерусалимского журнала»:
Мне слов ни найти, ни украсть,
и выразишь ими едва ли
еврейскую темную страсть
к тем землям, где нас убивали.
Жизни надвигающийся вечер
я приму без горечи и слез;
даже со своим народом встречу
я почти спокойно перенес.
Присматриваясь чутко и сторожко,
я думал, когда жил еще в России,
что лучше воронок, чем неотложка,
и вышло все, как если бы спросили.
Хмельные от праведной страсти,
крутые в решеньях кромешных,
святые, дорвавшись до власти,
намного опаснее грешных.
Точно и тонко продумана этика
всякого крупного кровопролития:
чистые руки - у теоретика,
чистая совесть - у исполнителя.
Всюду меж евреями сердечно
теплится идея прописная:
нам Израиль - родина, конечно,
только, слава Богу, запасная.
За глину, что вместе месили,
за долю в убогом куске
подвержен еврей из России
тяжелой славянской тоске.
Еврей опасен за пределом
занятий, силы отнимающих;
когда еврей не занят делом,
он занят счастьем окружающих.
Нас увозил фортуны поезд,
когда совсем уже приперло,
везде сейчас дерьма по пояс,
но мы -то жили, где по горло.
Век ушел. В огне его и блуде
яркая особенность была:
всюду вышли маленькие люди
на большие мокрые дела.
Еще по инерции щерясь,
не вытерши злобных слюней,
все те, кто преследовал ересь,
теперь менестрели при ней.
Прекрасна в еврее лихая повадка
с эпохой кишеть наравне,
но страсть у еврея - устройство порядка
в чужой для еврея стране.