С 28 по 31 мая в кинотеатрах нашего города тихо-мирно-незаметно прошли Дни израильского кино. Мне удалось посмотреть фильм Йоси Зомера “Дибук”, выпущенный в 1998 году. Сразу заявлю свою точку зрения: фильм по сути экспрессионистический, где-то, хотя и на принципиально новом витке развития культуры и геополитической ситуации, повторяющий открытия немецкого экспрессионизма (к примеру, “Кабинета доктора Калигари” Вине или “М” Ланга).
     От экспрессионизма и очевидная страсть авторов фильма к спецэффектам, к использованию достижений компьютерной анимации, к внезапной смене темпа и вообще к формальным и техническим сторонам киноповествования, что особенно чувствуется в сцене изгнания Дибука. Впрочем, следует отметить, что любая молодежная, сентиментально-нарративная, клипово-роликовая культура, будь то в Израиле, в Германии или в Индии, везде связана с культурой экспрессионизма. И я не считаю, что соединение в “Дибуке” этнических мотивов и, так сказать, клиповой эстетики надуманно или противоестественно. Наоборот, и этнизм, и страсть к технически-формальной стороне – и то, и другое заложено в экспрессионистическом коде.
     Сюжет фильма отсылает к древнееврейской легенде о дибуках – духах умерших, беспокоящих живых своим появлением, вселяющихся в живых. (Легенда отчасти совпадает с православным поверьем “одержимых бесами”.) Юноша Ханан, неожиданно появившийся в общине (как сказано, “проездом в Индию”), видит свою нареченную Лею и влюбляется в нее. Отец Леи обещал покойному отцу Ханана, что их дети поженятся, но он не собирается выполнять обещание. Грубый, приземленный мясник, он хочет отдать Лею за молодого ешиботника, сына богатых родителей, а Ханана прогоняет. Но Ханан и Лея, любящие друг друга, не согласны мириться с волей жестокого отца: они встречаются тайно и хотят бежать в Индию. Наивность и странность всего этого совершенно законны, с точки зрения экспрессионистической эстетики. Мясник всячески препятствует влюбленным, натравливает на Ханана местных мафиози, скандалит с дочерью, точно отыгрывая древний как мир образ сурового, деспотичного отца; мать Леи, хотя и слушается его, но возражает и сетует, постоянно напоминая ему, что он дал обещание отцу Ханана и не выполняет его.
     Вся эта литературная архаика осложняется этническими мотивами вроде того, что мясник, всю жизнь завидовавший интеллектуалам, изучавшим Тору и Каббалу, хочет отдать дочь именно за ешиботника. А Ханан, хотя и принят поначалу в ешиву, но вскоре изгнан, так как изучает священные тексты не в той последовательности, в которой положено, стремясь прежде читать Каббалу, а уже затем Тору. Молодому человеку следует читать Тору, а Каббалу не следует.
     Однако любовный кризис подталкивает Ханана еще более усердно приняться за Каббалу. Он познает “числа”, обретает “силу”, и даже старый кладбищенский раввин (с его монстроподобным служкой), к которому он обращался в поисках духовного покровительства, больше ему не нужен. Полностью ушедший в Каббалу, Ханан получает вместе с запретным знанием и Лею, но как раз в момент обладания ею умирает, а точнее, становится Дибуком, что изображено впрямую, анимационнно. “Мальчик завис между мирами”, - констатирует старый раввин. Далее все опять-таки канонично. Во время свадьбы с нелюбимым ешиботником в Лею вселяется Дибук, и лишь усилиями коллективных молитв, а главное, раскаянием мясника и его обещанием отдать все имущество бедным удается изгнать Дибука из тела Леи и “спасти” ее.
     Эта банальная история, напоминающая Ромео и Джульетту, все же трогает, как и любое, повторяю, экспрессионистическое повествование, своей апелляцией к первичным архаическим пластам культуры. Трогает красотой религиозных обрядов (для российского зрителя экзотических), трогает общей экспрессивностью и энергией действия.

Декорации Натана Альтмана <к "Дибуку" С.Ан-ского, театр "Габима", Москва, 1922

     Фильм небезынтересен и с точки зрения самой логики киноповествования, в нем есть цепляющие внимание детали, претендующие на роль несущих конструкцию фильма, структурообразующих изобразительных метафор, делающих фильм не только повествованием, но и зрелищем, картиной, в высоком смысле этого слова. Например, такой деталью являются мясные туши, развешанные во дворе дома мясника, создающие общую атмосферу бойни или, во всяком случае, дающие акцент и плотность этому “отрицательному” персонажу. Сам главный герой, Ханан, как бы бесплотен, подобен в этом плане персонажам Кафки или абсурдистов: он остаток проигравшего рода, тень прошлого. Да и вообще, он здесь лишь проездом в Индию, что тоже можно воспринять как некий символ.
     В этом фильме заложен мощный заряд именно монотеистической, единобожной культуры, в которой централен образ Отца. Отец не может ошибаться, вся истина, все зрение и оценка сосредоточены на его стороне. И если он ошибается, если он грешен, то только в том случае, если нарушил свое собственное обещание, то есть грешен он может быть только пред самим собой.
     Дибук же – точный образ для того, кто существует как тень, как призрак прошлого, лишенный плоти, мяса. Призрак вселяется в самое дорогое – в дочь. Покаявшись, мясник “спасает” ее, а иными словами, отдает должное общине, коллективным ценностям гражданского общества. Решение немного механистичное, но и механицизм – как раз черта экспрессионистского художественного мышления, и здесь можно вспомнить как Кафку, так и Майринка.
     Красивый, яркий фильм, наводящий, однако, на мрачные аналогии.