Я обязан рассказать, сколько горя выпало на
ее долю во время войны. С тех пор минуло почти 60 лет, но забыть этой трагедии
невозможно. Говорят, есть предел физической и особенно моральной нагрузке
на человека, но Холокост эту версию опроверг.
Вайнштейн Рахиль Ильинична родилась 22.12.1923
года в Польше в небольшом городишке Волковыск Белостокского воеводства,
ныне это Гродненская область. Тогда здесь проживало 25 тысяч жителей, причем
половину составляли евреи. Официальным языком считался польский, но в равной
мере распространен был и идиш. Еврейские школы, синагоги, спортивные и
партийные клубы, обязательное соблюдение еврейской традиции – таким был
до 1939 года не только Волковыск, но и многие десятки местечек и городков
западной Белоруссии.
В семье Вайнштейнов было шестеро детей. Родители
занимались торговлей зерном, и семья была неплохо обеспечена. Первая трагедия
обрушилась в 1939-м – под Ченстоховом погиб старший брат Рахили – Иосиф.
В 1941-м, на третий день войны, фашисты вошли
в Волковыск, и сразу же начались акции по уничтожению евреев. Расстрелы
и избиения проводили ежедневно. Все обязаны были носить желтые звезды Давида.
Голодных, полураздетых, измученных людей использовали, в основном, на строительстве
шоссейной дороги Волковыск-Белосток. В начале октября 42-го все евреи Волковыска
и близлежащих местечек были согнаны в гетто. В феврале 43-го фашисты приступили
к массовому этапированию евреев в лагеря смерти Освенцим и Треблинку. Тогда
моя будущая жена Рахиль приняла твердое решение бежать из гетто. Конечно,
сделать это было не просто, но устроить побег помогла группа рабочих, ежедневно
выводимых с охраняемой территории. Таким образом, первый шаг к спасению
был сделан, но главная проблема заключалась в том, куда и к кому бежать.
Необходимо было найти людей, которые не побоялись
бы рискнуть собственной жизнью ради спасения чужой. К счастью, такие нашлись
– ими оказались школьная подруга Рахили Завадская Леолянда и ее будущий
муж Янковский Мариан, оба поляки. Родители подруги встретили Рахиль хоть
и с естественной в такой ситуации опаской, но в то же время тепло, и на
семейном совете было решено ее спрятать.
Конечно, беда пришла не только в еврейские
дома: людей угоняли на работы в Германию. И вот тут-то друзья-спасители
увидели шанс на спасение Рахили, отлично понимая, что долго скрывать ее
в небольшом городишке не удастся. Они смогли договориться со старшей одной
из направляемых в Германию групп – конечно, за вознаграждение – о замене
одной из девушек на Рахиль. И вот настал миг расставания – друзья надели
Рахили на шею крест, дали с собой молитвенник, еды на дорогу, и все вместе
отправились на вокзал. С этого момента Рахиль Вайнштейн исчезла, а появилась
Пашко Стефанида, жительница деревни Байки Ружанского района Брестской области.
Забегая вперед, скажу, что настоящая Пашко Стефанида была позже убита немцами
за связь с партизанами. После войны мы с женой ездили поклониться братской
могиле, где она похоронена.
Дорога до Германии для всех была долгой и
мучительной, а для Рахили еще и очень рискованной. Любая мелочь могла выдать
правду. Очень скоро девчата стали подозревать: их спутница – еврейка и
едет под чужим именем. Понимая, что ее собираются выдать немцам, Рахиль
каким-то чудом сумела убедить пользовавшуюся непререкаемым авторитетом
в группе женщину, что они все глубоко заблуждаются на ее счет. Опасность
немедленного разоблачения миновала.
По прибытии в Германию Пашко Стефанида попала
в Восточную Пруссию, деревню Ливенберг, р-н Хайсберг, к помещице Зам Марии.
Здесь, у бауэра, она работала и на ферме, и в поле. Это были два тяжелейшие
года - и физически, и морально. Работать приходилось с 5 утра до 11 вечера,
практически без перерыва. И была лишь одна мечта – выспаться. А сколько
страха она вытерпела, ежедневно ожидая нечаянного разоблачения! Например,
как-то один из пленных, также работавший в хозяйстве, по профессии учитель,
высказал однажды предположение, что она еврейка – уж слишком быстро освоила
немецкий. Ответ Рахили последовал тотчас: "Вы глубоко ошибаетесь, просто
до войны я обучалась этому языку". Боязнь не покидала и ночью – боялась
во сне проговориться.
Кроме постоянного страха выдать себя, непрестанно
терзала мысль, правильно ли она поступила, бежав из гетто. Ни на минуту
не оставляли боль и переживания за оставшихся там самых дорогих людей:
родителей, сестру Лею 17-ти лет, братьев Соломона 14-ти лет, Гришу 10-ти
лет, самого младшего Виктора – 7-и лет.
По возвращении в Волковыск в 1947 году Рахиль
узнала, что всю ее семью в 43-м вывезли в Освенцим, и что никто оттуда
не вернулся...
В послевоенном Волковыске каждая мелочь напоминала
ей о происшедшем, о самых дорогих и близких, которым не суждено вернуться.
Рахиль решила уехать в Гродно, надеясь переездом хоть немного заглушить
душевную боль и начать жизнь сначала.
В 1954 году мы поженились, и появилась новая
семья Шмулевич. Родился сын, затем появились внуки. Жизнь продолжалась,
война осталась позади, но не была забыта.
Судьба друзей, спасших моей жене жизнь, сложилась
так: Леолянда Завадская и Мариан Янковский поженились и уехали в Польшу.
Мариан закончил службу в польской армии в чине полковника. Были частые
встречи с ними в Гродно и Польше с выражением огромной благодарности за
спасение Рахили.
В 1988-м, когда здоровье жены резко ухудшилось,
мы переехали в Пушкин, поближе к сыну и внукам. Теперь я частый гость на
кладбище, где похоронена моя жена, и снова и снова перебираю воспоминания.
Во время войны семья Вайнштейнов потеряла
более 25 человек – они погибли только потому, что были евреями. Аналогичная
участь постигла всех моих близких и родных (я насчитал 18 человек) в Гродно.
Мы с Рахилью остались в полном смысле одни, но все-таки сумели продолжить
жизнь наших двух семейств.
Раньше мне часто приходилось бывать на кладбищах,
где хоронили или поминали друзей и знакомых. И всегда мучила мысль, что
я и Рахиль были лишены возможности возложить цветы к родным могилам – их
пепел был рассеян с дымом Освенцима.
Теперь я стою у могилы моей жены и плачу,
и вспоминаю, и все вспоминаю тот жуткий путь, которым мы прошли. Я вижу
19-летнюю девушку в гетто в окружении родителей, сестры и братьев, вижу,
как они прощаются, прощаются навсегда.
Наверное, такая картина могла бы стать
эмблемой Холокоста. Но я не художник, я не могу ее нарисовать.