Первый тираж первого тома первого свода данных о русско-еврейском вопросе после третьего раздела Польши и до последних лет разошелся мгновенно. Но как-то тихо, незаметно, летуче. Радиопередачи, газетные и журнальные статьи, вышедшие сразу после объявления о выходе книги самого известного российского писателя “Двести лет вместе (1795—1995)”, пророчили скандал, а никакого скандала не случилось.

     На самом деле это закономерно. В современной России вообще никого ничем не удивишь. И потому, что еврейский вопрос, который еще несколько лет назад казался многим роковым и неразрешимым, разом потерял напряженную актуальность. И потому, что Александр Солженицын сознательно стилизовал свой литературно-публицистический труд под обычный свод разрозненных данных.
     Он никому не собирался бросать вызов, провоцировать жестокие споры. Просто решил дать по-солженицынски четкий и по-солженицынски предвзятый ответ на еще один роковой вопрос отечественной истории. Как давал их на вопросы о природе большевизма, о скрытых механизмах “красного колеса” революции, о тайне русского национального характера, о том, “как нам обустроить Россию”.
     Первый том его труда, вышедшего в серии “Исследования новейшей русской истории” (издательство “Русский путь”), строится по хронологическому принципу. От Киевской и Московской Руси — до разделов Польши, когда в состав Российской империи влились сотни тысяч евреев из белорусско-польских земель. Дальше — царство за царством; державинские следствия по откупам, попытки поселить евреев в новороссийских землях, приохотив их к земледелию, черта оседлости, погромы, вовлечение еврейской молодежи в революцию... И — общий крах 1917 года. Все, что было потом, отнесено ко второму тому, который появится позже.
     Споров солженицынская версия “еврейского вопроса” вызовет немало. Ученых: верно ли писатель работает с источниками, корректно ли осуществляет критику документа, не поддается ли обаянию собственного замысла, не упускает ли из виду какие-то важные свидетельства, не доверяется ли ошибочным трактовкам?
     Гражданственных: допустимо ли вымерять долю ответственности участников погромов, и если да, то на каких весах? Следует ли полуоправдывать государственную политику в области процентной нормы и черты оседлости? Тем более, что сам Солженицын признает: ничего хорошего из этой политики в конце концов не вышло...
     Но главное не в этом. А в том, что автор книги “Двести лет вместе” разом сломал несколько устойчивых стереотипов, которые железным занавесом отгораживали общество от спокойного обсуждения “еврейской проблемы”, прежде всего в историческом аспекте.
     Первый и главный: нельзя взирать на проблемы русского еврейства имперской эпохи столь же спокойно и отстраненно, как на проблемы русских эстонцев, или немцев, или чеченцев. Почему нельзя? Потому что в XX веке был Холокост. Но в том-то и дело, что законы, по которым живет история (в отличие от законов, по которым живут историки), не признают обратной силы. Кровавый и неискупимый грех, который совершила христианская цивилизация по отношению к еврейству минувшего столетия, неоспорим. Но он не должен, не может менять оценок того, что происходило в веке позапрошлом и ранее. Иначе мы никогда не выпутаемся из противоречий.
     Второй, не менее распространенный стереотип: бесчисленные несправедливости в отношении русских евреев были следствием особого государственного плана, который осуществляли властители и чиновники Российской империи. Но писатель ясно и последовательно продемонстрировал, как самодержавная власть действовала вопреки любым планам и программам, как она шаг за шагом проваливалась в хаос неуправляемости, разгильдяйства, как упускала многочисленные шансы вовремя принимать неотложные решения.
     Ну и третий стереотип, успешно Солженицыным преодоленный: что говорить о еврейском вопросе можно или с придыханием, или с пеной на губах. Его интонация спокойна и подчеркнуто доброжелательна; он предельно далек от любой позы, от любого надрыва. Есть проблема — должно быть найдено решение. Есть вопрос — должен быть предложен ответ. Пускай спорный.
     Вывод прост: солженицынская книга — при всех своих недостатках и при всей спорности авторских посылов — необычайно важна для выздоровления и нормализации русской общественной мысли. По крайней мере по отношению к одному-единственному вопросу. До сих пор историки шовинистически настроенные были ослеплены своей юдофобией. Историки либеральные добровольно зашоривались политической корректностью. Ответ, предложенный Солженицыным, еще раз подчеркиваю, не общечеловеческий, не отвлеченный и не научный, а писательский, глубоко национальный, отчетливо русский.
     Может быть, даже слишком русский.
     Но и вопрос был, прямо скажем, тоже чересчур еврейский.