Вуди Аллен считает, что большинство людей всегда будет интересоваться двумя вещами: сексом и евреями. Судя по тому, какие фильмы собрали призы международных кинофестивалей этого года и вызвали интерес (с оттенком скандала) у зрителей, сын одесских евреев, в фильмах которого снимались чуть ли не все американские кинодивы, знает, о чем говорит.
     В Берлине и Каннах победили фильмы, вызвавшие скандал не совсем традиционным изображением сексуальных отношений – “Интимность” Патриса Шеро и “Пианистка” Михаэля Ханеке. Евреям достался МКФ в Москве и американский Санденс-фестиваль независимого кино. И там, и там победил дебютный фильм американского режиссера Генри Бина “Фанатик” (The Believer). Достаточно традиционная по форме социально-психологическая драма с элементами экшн шокировала зрителей и критику сюжетом. Фанатик – история юноши-еврея из религиозной нью-йоркской семьи, ставшего активистом неонацистской группировки. Думаю, что провокационной явилась не только эта ситуация сама по себе (она вроде бы взята из жизни – был похожий случай в 60-е годы). Герой фильма Денни еще и теоретик антисемитизма. Он постоянно обращается с юдофобскими речами к другим персонажам фильма – на самом-то деле к зрителям в кинозале. Мало того, он требует, чтобы его слушатели были честными и признались сами себе: не любить евреев, желать им зла – это так естественно, это свойственно каждому... Молодой актер Райан Гослинг играет темпераментно, резко, убедительно, чем усиливает ощущение провокации. В какой-то момент складывается впечатление, что режиссер использует практикуемый иногда в медицине метод выявления болезни: внешне здоровому человеку вводится небольшая доза возбудителя инфекции – и это провоцирует появление скрытых симптомов.
     То, что нацизм и антисемитизм для автора фильма – уродство, социальная и индивидуальная болезнь, бесспорно. Достаточно посмотреть, с каким отвращением изображены эти нью-йоркские нацисты: и бритоголовая шпана, завсегдатаи пивных с наклонностями закоренелых уголовников, и, так сказать, идеологи – хозяева нацистского интеллектуального салона, подстраивающиеся под конъюнктуру (“мы нацисты, но не антисемиты”), развратники и трусы – при первом же намеке они сдают Денни, по ошибке заподозренного в убийстве.
     Тем не менее, при всей эпизодичности сюжета и колоритности изображенной среды главным в фильме является не это. И скандальность фильма – лишь побочный эффект, возможно, запланированный.
     “Фанатик” обращен прежде всего к евреям, он сделан “своими для своих”. Важным мотивом фильма становится проблема “комплекса гетто”, в данном случае – добровольного. Ощущение своей “отдельности”, избранности, своего превосходства над внешним миром в парадоксальном сочетании с культивируемой жертвенностью – против этих черт “евреям гетто” (пусть даже гетто здесь богатая и образованная еврейская община современного города) бунтует герой Гослинга, и какие-то элементы его бунта – это дико, гротескно искаженные элементы сионистской доктрины, сионистского культа сильного, гордого еврея. В первой же сцене фильма Денни избивает еврея-студента, требуя только одного: чтобы этот студент оказал сопротивление. Тот же мотив звучит в эпизоде встречи героя со стариками, пережившими Холокост. “Почему вы не сопротивлялись?” – спрашивает он, и в этот момент в его голосе не злорадство неонациста, а возмущение истинного сиониста-израильтянина, до сих пор не понимающего, как целый народ – евреи Европы – покорно дал себя уничтожить. Все это типичный “спор евреев между собой”. Он длится много лет. Бин просто вынес это на экран.
     И, наконец, последний, наиболее существенный уровень “Фанатика”. Фильм представляется трагической притчей о человеке, бросившем вызов Б-гу и пошедшему в этом противоборстве до конца. Денни еще в школьные годы очень лично, интимно ощущавший свою связь с Б-гом, задумался над библейским мифом о жертвоприношении Авраама и пришел к выводу, что Б-г на самом деле тиран, злодей. (Зритель все это видит в коротких флэшбэках.) Но для еврея вызов Б-гу – это вызов всему еврейскому народу; стать врагом Б-га значит стать врагом всего еврейства, а главные враги евреев – нацисты, следовательно, надо надеть свастику, убивать евреев, взрывать синагоги. Логика главного героя безупречна и ужасна. Обычно говорят, что сон разума рождает чудовищ. Здесь бодрствующий, гибкий, сильный интеллект породил чудовище – еврея-нациста. Но ужас ситуации для героя в том, что он с самого начала понимает, чувствует несоразмерность своего бунта той силе, против которой этот бунт нацелен. Очень выразителен эпизод в синагоге: Денни с компанией своих сотоварищей-нацистов врывается в пустую синагогу; они рвут свитки Торы. Ничего не происходит, но режиссер передает контраст между жалкими кривляньями бандитов и величественным, мрачным обликом синагоги. Это чувствует зритель, это чувствует и герой Гослинга. Таких эпизодов в фильме много. Ни эмоционально, ни интеллектуально протагонист не может вырваться из иудаизма, из еврейства. Его монологи, в которых причудливо смешаны Вейнингер, Маркс, Сартр, Фромм и черт знает кто еще (русскому зрителю интересно отметить, что в одном из монологов, о том, что еврей всегда предпочитает отрицание утверждению, герой почти дословно цитирует “Хулио Хуренито” Ильи Эренбурга, хотя вряд ли сценарист читал этот роман), – жалкие попытки противостоять молчанию Б-га. Денни сам проговаривается: из всех определений Б-га он выделяет “эйн-соф” – беспредельный, безграничный. Но как можно бунтовать против того, что не имеет пределов? Именно это понимание бессмысленности бунта и – одновременно – отказ вернуться к Б-гу, к еврейству (по сюжету такая возможность есть, ничего непоправимого Денни не совершил) делают героя фигурой трагической. Он, конечно, злодей, но злодей трагический. Как любой трагический герой, он одинок, у него есть только один выход – смерть. Он взрывает себя в синагоге, предварительно выгнав оттуда молящихся.
     Через весь фильм проходит навязчивый сон героя: он видит себя эсэсовцем, убивающим еврейского ребенка. Перед смертью сон меняется: Денни уже не эсэсовец, он отец несчастного ребенка, он бросается на человека, одетого в черную форму со свастикой. В ту самую форму, которая висит у него дома. Во сне он возвращается к своему народу. Наяву же умирает, ожесточенный и опустошенный, ни с чем не смирившийся.