Он был похож на старый чемодан, который побывал в разных городах и странах. И все черты его лица чем-то напоминали крикливо-яркие наклейки и этикетки, которые лепят на чемоданы на границах и в камерах хранения. Короче, бродяга без рода-племени.
– Пардон, мосье, вы случайно не Дер Тункелер? – спросил он на том странном идиш, который вырабатываeтся у людей после долгих скитаний по многочисленным еврейским общинам, разбросанным по всему свету.
– Да, а вы кто такой?
– Ну, меня вам не вспомнить. А я вас узнал. Мы с вами земляки, из Б. Мою мать звали "Двойра-слепая пекариха". Я Литвак, мосье.
– Так, значит, вы – Бенчик, сын Двойры-слепой пекарихи? Тот самый шаловливый мальчик с горящими глазами, который всех передразнивал, умел по-собачьи лаять, мяукал по-кошачьи и визжал как поросенок, да?
– Гав-гав, мосье, это я, ваш покорный слуга. Силь ву пле.
– Чем занимаетесь в Париже? Вы давно здесь? Живете постоянно?
– О, мон дье, если бы я начал рассказывать вам, что этот какой ни на есть Литвак пережил за свою жизнь, так это тысяча и одна ночь. Я, мистер, объехал весь мир, был и на коне, и под конем. Черт побери! Вы хотите, мосье, не правда ли, чтобы я рассказал вам? Силь ву пле!
Он заказал себе кружку пива, пересел за мой столик и принялся рассказывать на таком языке, в котором все еврейские диалекты перемешались с русскими, польскими, итальянскими, французскими, немецкими, испанскими, английскими выражениями, пересыпая все это словечками, происхождение которых установить было просто-напросто невозможно.
– Вуаля! Вы ведь помните, дорогой мосье, как я неожиданно исчез из Б.? Это случилось после того, как я однажды в субботу передразнил нашего городского магида. Произносил спич, как это называется, проповедь в синагоге, накрывшись талесом, и все думали, что это и есть магид. А в самом конце моей проповеди ни с того ни с сего явился сам магид и разразился скандал. Тумаков я получил столько, сколько их во мне поместилось. А назавтра укатил в Петербург.
Прибыл в Петербург. В кармане – ни шиллинга, ни "правожительства". Стал
татарином и продавал халаты. Меня подловили и выслали. Уехал в Ростов,
сделался китайцем и торговал чесучой лодзинского производства. Меня выслали
"этапным порядком", я прикинулся девицей и сбежал за границу, суэ са, мосье!
Пришел я алер (пешком) в Вену, ин покет (в кармане) – ни пезе (песо), ходил как тремп. В конце концов нашел джоб. Стал львом в менажерии на пратер. Ведь вы же слыхали историю о том, как лев кричит: "Шма Исроэл", а леопард отвечает ему: "Д'ахад!" Дос вар их! Я так ревел, як сен належи, и мой патрон был очень доволен. Ю ноу.
Но однажды публика вдруг разоблачила обман, люди сорвали с меня львиную шкуру и задали такую трепку, что и сказать невозможно, чуть не разорвали меня, как Самсон и Далила разорвали льва. Еле ноги унес, сакраменто!
Ну вот. Перебрался я в Тироль и нашел себе новый джоб. Здесь, в маленьком городке среди гор, я стал человеком-эхо. Это был район курортов. Хозяева отелей наняли меня делать эхо. То есть я должен был сидеть, спрятавшись в горах, а если кому-то из гостей захочется попробовать голос, я должен был вторить ему, как эхо, что было просто-таки комильфо! Сэшик!
Уэлл! Застали меня однажды гости в горах за "работой", и так намяли бока, что я орал, как настоящее эхо. Доннер-веттер (черт побери)! Опять!
И оттуда я вынужден был бежать. Перебрался в Швейцарию. Неподалеку от Цюриха, в маленькой деревеньке, подыскал себе джоб. Моя работа состояла в том, чтобы делать водопад, то есть сидеть, спрятавшись за пригорок, и лить оттуда воду. Это называлось "Водопад Вильгельма Телля". Слава о нем среди туристов и гостей пошла по всей округе. Я лил воду очень талантливо и темпераментно. Как только прибывал трамвай с гостями, я сверху устраивал такой плеск, что гости замирали от потрясения перед этим чудом природы. А мой патрон стоял внизу и продавал карт-постал (почтовые открытки) с видом
этой достопримечательности.
Словом, меня снова застукали за работой. Общественность захотела узнать пшицину (польск. искаженное - причину) падения воды. Они стали искать, и застали меня за горкой с полным ведром в руках. Выхватили ведро и вылили на меня. Я чуть сам не превратился в водопад.
– У вас есть сигарета, мосье? Силь ву пле. Мерси.
Некоторое время я пролежал с воспалением легких. Как только выздоровел, махнул в Берлин. Здесь я сразу нашел себе занятие. Стал факиром по имени Сара Зитра фун Калькутта. Мой хозяин нарядил меня как махараджу, в красные шальвары, и демонстрировал со мной всякие фокусы и трюки в берлинском луна-парке. Какие – не знаю. В условленную минуту я должен был влезать в ящик. Влез, вылез и выкрикиваешь при этом не своим голосом индийские поговорки.
Однажды я показался из ящика не вовремя. Произошел скандал. Публика вопила: "Верните деньги!". Будку просто разнесли. Хозяин сорвал на мне злость, мне крепко набоксировали кости и выгнали, не заплатив ни сантима. Синяки и расцарапанное лицо – вот и все, что я получил у них, пшя крев!
Но Литвак не растерялся. О нон! Жаме! Уехал я в Нью-Йорк, поступил в малоросскую труппу гайдамаком по имени Гайдахрапунько и танцевал гопак. После этого перебрался в Рио-де-Жанейро, превратился в цыгана и исполнял цыганские песни. Оттуда поехал в Буэнос-Айрес, стал турком, носил красную ермолку и продавал турецкие орешки, эт-сетера.
И тут наступило время новых танцев. "Шимми", "Фокстрот". Приехал я в Париж и стал учителем новых танцев. Темперамент у меня есть, лицо смуглое, Литвак, вот и стал я настоящим ковбоем с американского дикого Запада. Каким только танцам я ни учил: "Танго", "Шимми", "Бостон", "Ява". Я сам стал сочинять лучшие танцы: "Конго", "Техас", "Мексика", "Гонолулу", "Чили", "Порто-Рико"... У меня учились самые известные аристократы. Интеллигенция. Благородная публика. Это было теми апатан, мосье!
– Гарсон, коктейль "Амур", силь ву пле!
Он хлебнул нового напитка и продолжал:
– Йес, я зарабатывал денежки. Но бизнес на новых танцах в конце концов прогорел. Усилилась конкуренция, все литваки ухватились за танцевальный бизнес. Кто стал филиппинцем, кто марокканцем, кто сицилийцем, кто чертом-дьяволом – все затанцевали экзотические танцы. И я вынужден был подыскивать другой джоб.
Долго искать мне, мосье, не пришлось. Париж – это же настоящее местечко, Литвак здесь не пропадет. О нон. И я-таки нашел занятие, даже два одновременно, и оба – в один вечер. Первую половину вечера я был "кавалером" в винном погребке, а вторую – апашем в пивной на Монпарнасе. Первую половину вечера я должен был быть припудрен, говорить сладким, томным женским голосом. Вторую половину вечера мне надо было вымазаться, надеть хулиганскую кепку, повязать на шею красный платок и разговаривать грубым хриплым голосом. И это тремьян, мосье! Надо вертеться! Энд зэт'с олл!
Но вот недавно, дорогой мосье, я открыл собственный бизнес. Чего ради мне все время работать на кого-то? Стал хозяином собственного дела. Открыл погребок апашей. Взял в аренду подвал на одной из боковых улочек Монмартра. Раньше там держали бочки квашеной капусты и соленых огурцов. Я все это выбросил и основал погребок апашей под названием "Гости санкилота". Стены сам разрисовал уродами, всякими рожами, черт знает чем. Пусть значится, что это сохранилось с тринадцатого века. Затем нанял несколько апашей. Пусть они весь вечер сидят в погребке и рассказывают, что Данте писал здесь свой "Жерминаль", что Бодлер прятался здесь во время Тридцатилетней войны, что здесь санкилоты и дугеноты распевали Третий интернационал, что Оскар Уайльд вообще не вылезал отсюда... Вокруг одного столика я сделал веревочную загородку. К нему никто не должен присаживаться. Пусть считается, что за этим столиком Наполеон, тянул вино со своей возлюбленной Жанной д'Арк.
Сэ-со, мон шэр! Вот таков этот Литвак Бенце, сын Двойры-слепой пекарихи из Б. И кем только я не был! И турком, и татарином, и цыганом, и человеком-эхо, и водопадом, и марокканцем, и апашем, и китайцем, а вот теперь сам стал хозяином пристанища апашей.
Приходите, мосье, как-нибудь вечерком в мой погребок. И не бойтесь апашей: они такие же апаши, как мы с вами. Один апаш – учитель иврита из Витебска, второй шил кошельки в Варшаве, есть и шляпных дел мастер... Уэлл, надо пойти посмотреть, что поделывают мои санкилоты... Гарсон! Лорисьон! Адье, мосье! Гуд бай! Оревуар!