Утром они просыпались. Не от звона будильника, не от шума машин, а либо от шелеста листьев, либо от шума волн. Собственно, и то, и другое усиливалось с ветром – но просыпались они всегда от чего-то одного, и это было для них одной из многих загадок окружающего мира. Она, как и в своей предыдущей жизни, просто пожимала плечами и говорила – “такая карма” (теперь она имела для этой шутки несколько больше оснований, чем прежде), а он, как и раньше, предавался малоосмысленным формально-логическим выкрутасам минут этак на пять. Но теперь уже на эту животрепещущую тему. Она влюбленно-устало выслушивала, забиралась с ногами в кресло и погружалась в книгу. То есть в книги, ибо в длинный список того, что они выговорили себе за то, продажу чего удостоверили, по традиции, кровью, было включено и это: любая книга оказывалась у них в руках, как только ее признаки ленивым голосом назывались вслух. Равным образом – журнал, газета, листовка, свиток, обожженная глиняная табличка из библиотеки Небухаданазера такого-то.
     Смотреть при этом назывании полагалось на восток-юго-восток, поэтому в соответствующей части побережья они воздвигли десятиметровый столб с вечной лампой (ночью). Почему именно на этот румб? Естественно, “такая карма” и три минуты умствования на эту тему. Но система работал без сбоев. Покупатель был несколько ошарашен их пожеланиями: “Сами понимаете, друзья, – бормотал он, – пару галеонов золота или какое-нибудь всемирное господство, это нам как-то привычнее. Аналогичным образом заказывались еда, питье, видеофильмы и противозачаточные таблетки. Объект дематериализовался при назывании некоего кодового слова, которое я вам из осторожности не назову. Словечко было, естественно, халдейское, но это их не напрягало – знание всех живых и мертвых языков было включено в список одной из первых позиций. Кажется, четвертой.
     До обеда она читала, а он писал критические и аналитические статьи. Чаще, естественно, критические. После обеда они менялись местами – не в том смысле, что он выгонял ее из облюбованного ею еще в первые дни их пребывания в раю кресла, а в том, что он приступал к чтению, а его подруга – к писанию. Она шипела, но подчинялась. “Вы действительно просите немного, господа мои, так что первые две-три сотни лет уже, считайте, оплачены, у нас счета проходят в течение одной банковской минуты, но вечность, судари мои, это вечность, так что придется немного поработать... но работа читателей и литературных критиков оплачивается нашей фирмой хорошо, так что даже без особых напрягов... ну и наши всякие бумаги, летописи, энциклики и респонсы, по-вашему, иногда поредактируете... идет?”
     Мы, естественно, кивнули.
     Волны накатываются на берег. Сейчас донаберу вордовскую страничку, выдерну кое-кого из кресла, побежим мы к берегу, плюхнемся в воду, и на часок по рифам и подводным пещерам, с рыбами наперегонки, а то вокруг острова поплывем, тут и часом не обернуться, даже если с ластами... Мы же это в список оч-чень предусмотрительно включили – час под водой без всплытия!