ИЗРАИЛЬ МЕРЦ,
Екатеринбург
ГЛУПАЯ СКАЗКА
(И, ГЛАВНОЕ, СОВСЕМ НЕ СМЕШНАЯ)

     Когда-то, в стародавние времена, всё было хорошо-хорошо – прямо, благодать, а не жизнь! Но не тут-то было: взял да и родился Йося Мерц, и всё стало совсем хреново. Цветочки повяли. Птички передохли. Зверушки по норкам попрятались. Даже трамваи – и те ходить почти перестали. А Йося Мерц всё вертел головкой да смотрел, не мигая, на белый свет недовольными мутно-серыми глазёнками. А родился Йося совсем-совсем без чувства юмора – прямо, хоть режь! Погоревал он, погоревал – да слезами горю не поможешь, и начал он прикалываться над тем, что чувства юмора у него нет. А все, как услышали, стали смеяться – так у них животики-то и полопались. И остался Йося один-одинёшенек на белом свете. И от одиночества взял он – да влюбился в Аделаиду. А глаза у ней, у Аделаиды, были как черносливы. И почему-то это ему сразу запало в душу. А Йося, как молод был, на подъём лёгок, так и залез высоко на дерево, повидать в окне зазнобушку. А та, как увидела, так и говорит: “Эка обезьяна!” Обернулась птицей-синицей, – да и улетела за море-окиян в тёплые края, где бананы растут да обезьяны не водются.
     И как упал Йося с дерева во поля широкие, во снега глубокие, так и остался лежмя лежать. Потому что больше ничего ему не хотелось.
     Долго ли, коротко ли, надоело ему лежмя лежать, поднял он свою буйну головушку, оглядел белый свет мутно-серыми глазёнками, и видит картину, как в книжках пишут, серую и будничную:

во поле – татарин,
в космосе – Гагарин,
за морем – синица,
а под берёзой – глянь-ка! –
девица!
     И не то что какая мармазель-стриказель, а самая что ни на есть Юная Газель. И глаза – бархатные, точно у лани, чай, тебе не сухофрукты какие.
     А дружок Йосин неразлучный, Михайло Оглобля, говорит ему, свет Володимиров, что, мол, вовсе и не бархатные у ланей в природе глаза, а в аккурат наоборот, блестящие, как стёклышки, а Йося-то и отвечает Михайлу-искусителю, что хоть одна лань обязательным порядком должна в природе иметься, чтоб с бархатными, как у Газели, глазами – и всё тут!
     Ну, значит, подумал он грешным делом, что оно, конечно, не всяк Вавило красен на рыло, а чем чёрт не шутит, авось и полюблюсь ясну солнышку!
     Встал он, плечи расправил, прибельмондился, точно хранцуз аль гешпанец какой, да пошёл своей любезной песню сбазлать-на гитаре слабать, нежно этак, на итальянский манер: “Уно-уно-уно-ун моменто!” – так, что за душу хватат, да назад не отпушшат. Шёл он шёл, да подумал: ежели чтоб совсем на итальянский манер – так тут без мандолины дело труба. А ежели с мандолиной, так тут надобно дуэтом. А ежели оно дуэтом, тут, глядишь, и вопрос ребром встанет: кому за Абдулова быть, а кому за Сёму, за Фараду, – и неувязочка тебе выйдет! Так и не пошёл базлать-лабать.
     А за горами, за долами, за широкими лугами жил да был чудо-почтальон petchkin.ru. И пришёл Йося Мерц к чудо-почтальону да говорит ему:
– Почтальон petchkin.ru,
Ты быстрей, чем кенгуру,
Пролети-ка над лесами,
Над горами и лугами,
За качели-карусели –
К дому Юныя Газели,
Там, где вырыт котлован
И стоит подъёмный кран,*
     да передай ей, кровиночке, что типа глючит меня, болезного, плющит да колбасит ясна сокола:
– Приди-приди, милая,
Утри мои слёзоньки,
А не то повешуся
На сырой берёзоньке!
     Ударился чудо-почтальон petchkin.ru оземь, сизым голубем обернулся – только и след его виртуальный простыл! Закручинился Йося, побрёл невесел – ниже плеч буйну голову повесил – куда глаза глядят, по первой попавшейся тропинке. Видит – камень лежит на дороге, а на камне написано: “Направо пойдёшь – биту быть, налево пойдёшь – обломанну быть, а прямо пойдёшь – круту быть!” Постоял Йося, головкой повертел, глазёнками мутно-серыми вокруг своей оси повращал да подумал: “Коли биту быть – так такова долюшка наша народная, коли обломанну – так я всё одно по жизни обломанный хожу, а вот кабы крутым стать – этак, глядишь, и полюбит меня ненаглядная!”
     Ну, пошёл он, как водится, по густому лесу, а тут тебе, глядишь, и избушка на курьих ножках стоит, зад кажет. Он ей, понятно, намекает, чтобы к нему, мол, передом, а оттудова шасть Баба-Яга – протёзная нога и ну почём зря орать:
     – Ходют тут всякие, дух нерусский по лесу разносют, и зад им, вишь, не нравится – гомофобы этакие! Чего пришёл?
     – Да мне бы, бабуль, того… Крутизны набраться, чтобы Газель, которая с глазами лани, меня полюбила!
     – Газель, говоришь? – призадумалась Баба-Яга. – А я тебе чем не приглянулась? Ты не гляди на протёз-то, и что глаз бельмом заплыл, – сам, чай, не Ален Делон-не-пьёть-одеколон, – а зато жилплощадь имеем. На девственном, антилигентно выражаясь, лоне природы!
     – Не-е… – протянул Йося, – лоно, оно дело, конечно, заманчивое, да только просится душа к моей жемчужинке…
     – Пшёл вон! – взвизгнула похотливая старуха. – Ступай к Змею Горынычу, коли отрубишь ему все головы – целуйся со своей Антилопой-Гну!
     Долго ли, коротко ли – шёл Йося Мерц по лесам-по чащобам, по бомжачьим трущобам – вдруг слышит: храп по лесу стоит нечеловеческий, так что с деревьев сучья валятся, земля дрожит, зверьё с испугу прочь бежит.
     Подошёл поближе – и видит: дрыхнет во зыбучей трясине бронтозавра поганая о трёх головах, мерзкая вся такая, склизкая да вонючая. Хоть оно, конечно, и пакостно, а подошёл Йося к змеюке, да ка-ак гаркнет бронтозавре в ухо:
     – Вставай, вставай, презренный монстр, уж смерть твоя не за горами!
     – Чего?.. – Змей Горыныч лениво приоткрыл левый глаз правой головы. – Ты чё, чувак, никак белены обкурился?
     – Я… – опешил Йося, – это… Вызываю тебя на честный рыцарский поединок…
– Ё-моё! – обдав Йосю нестерпимым смрадом из пасти, зевнул Горыныч. – Добро бы Добрыня Никитич пожаловал али хоть Кожемяка, там, на худой конец, а тут кто? Подъелдыка перехожий! В натуре тебе говорю, братан, не буди в старике Горыныче спящего зверя! А ежели чего помочь надо – так ведь свои люди, не фраера, авось!
     Выложил Йося Змею Горынычу все свои сердечные муки.
     – А, – вздохнул Змей Горыныч, – так бы сразу и сказал, чё было базар-то весь разводить? Это тебе к Кощею!
     В головном офисе бюро ритуальных услуг “Бессмертие” в кожаном кресле величественно восседал совершенно лысый, но на удивление респектабельный и обходительный пожилой джентльмен в строгом, элегантном тёмном костюме**. Лучезарно улыбаясь золотой челюстью, он сделал энергичное движение вперёд, в сторону Йоси, протягивая ему сухую костлявую руку.
     – А, мой дорогой друг, мой молодой романтик! Признаться, я столь польщён честью видеть вас в моих скромных пенатах… Впрочем, чем обязан? А, понимаю, понимаю, проблемы – и у всех одни и те же: капризы погоды, превратности судьбы, извечная нехватка переводчиков с суахили…
     – Юная Газель… С глазами лани… – промямлил смущённый Йося.
     – Как-как вы говорите?! – встрепенулся Кощей. – Юная Газель? С бархатными глазами нежной дикой лани?! – почти пропел он от восторга. – Как это прекрасно! Молодой человек, вы мне положительно нравитесь всё больше и больше! Вы обладаете таким возвышенным поэтическим мироощущением, столь редким, к величайшему сожалению, в наших унылых краях… Вы почти Петрарка! Посему я – без преувеличений – почту для себя за честь облагодетельствовать вас, дабы вы смогли найти наконец тихое пристанище вашему смятённому духу… Итак, перечень услуг: обмывание – включая лучший шампунь против перхоти, по желанию – временное бальзамирование, великолепный новый смокинг, наложение косметики…
     – Нет-нет, – испуганно залепетал Йося, – мне б по-простому: ну, там, яйцо, иголка…
     – Что вы сказали? – лицо Кощея на мгновение вытянулось в изумлении, и он тут же снисходительно рассмеялся сухим, скрипучим смехом. – Яйцо и иголка? Ах, молодой человек, подумать только – я даже не представлял, насколько вы старомодны! Впрочем, вам это простительно, более того, вам это даже идёт. Что до яиц с иголками, то на сии раритеты столько в своё время было клиентуры – от мелкотравчатых иванушек и до весьма внушительных муромцев – всё растащили! Да, так я насчёт косметики, дорогой мой, если бы вы только представили, какое торжественное выражение примут ваши черты, ваше лицо обретёт печать бессмертия – и, заметьте, только лишь благодаря мастерству и ловкости рук персонала! Позолоченные скобы – за мой счёт, исключительно из искренней симпатии к вашим…
     – А если совсем по другому? – неожиданно твёрдо для себя спросил Йося. – Ну, то есть, без всякой ловкости рук и печати торжественного бессмертия с позолоченными скобами?
     – Тогда, – резко сменив тон, презрительно процедил Кощей, – бабушкин рецепт: котёл кипящей воды – выскочишь, как миленький, добрым молодцем… В смысле, этим… как бишь это у вас зовётся… мачо!
     Ну, разжёг Йося Мерц костры горючие, раскочегарил котлы кипучие, прыгнул – да и обварился весь! И покрылась его кожа отвратительными болячками, пузырями и струпьями.
     – Да-с, мой молодой поэт, – с печальным назиданием произнёс Кощей, – таков, очевидно, ваш удел в этом несовершенном мире!

***

     Вероятно, в этом-то и заключается мораль сей басни, и тут бы, как говорится, и сказке конец – ан нет! Ведь мы так и не выяснили: что же сталось с Юной Газелью, право которой на уподобление бархатности её глаз лани наш незадачливый герой столь рьяно отстаивал в споре со своим скептичным другом?
     А вот этого-то мы и не скажем! Пущай сказку сама до конца допишет!


     * Кухонные психоаналитики, несомненно, усмотрят в "котловане" (коий суть углубление) и "подъемном кране" (устремленном ввысь) некую многозначительную метафору. Однако же, на месте котлована неизбежно поднимется строение, а оно устремлено также ввысь, что доказывает абсурдность подобных изысканий.
     ** В роли Кощея - Макс фон Зюдов.
Сайт создан в системе uCoz