Я спасся, отведенный на бойню.
к таким текстам, которые охватывают
жизненный опыт (т. е. катастрофу) в целом.
Имре Кертес, будапештский еврей, лауреат Нобелевской премии по литературе
за 2002 год, был “отведен на бойню” в 15 лет. Бойня называлась “Освенцим”,
и вообще-то Кертес не должен был стать знаменитым писателем и Нобелевским
лауреатом. Он должен был быть уничтожен, как все 800 000 венгерских евреев.
Чудом выживший, он усвоил, что жизнь и катастрофа – слова-синонимы.
Именно о катастрофе – и Катастрофе (Холокосте) – написаны все книги Кертеса.
История гибели венгерских евреев ужасает даже
на фоне всей истории Холокоста. Почто 700 000 человек было уничтожено с
мая 1944 до апреля 1945 года, т. е. тогда, когда исход войны был всем уже
ясен. Убийство ради убийства. Харри Мулиш в романе “Зигфрид”
пишет, что уничтожение евреев – цель Гитлера, все остальное, в том числе
Мировая война, – лишь средства.
Надо сказать, что венгерские литература и
кино достаточно нонконформистские, цензура после 1956 года в Венгрии была
мягкой. Тему Холокоста затрагивали редко. Антитоталитарный пафос венгерских
художников был направлен прежде всего на сталинизм и кадаровский “гуляшный
социализм”. Одно из объяснений этого: сталинизм и социализм венгры воспринимали
как нечто чужеродное, “русский продукт”, навязанный Венгрии. Фашизм же
был свой: сначала квазифашистский авторитарный режим Хорти, затем настоящий,
не уступающий немецкому, нацизм диктатора Салаши. Что касается Холокоста,
то это вообще тема болезненная. Адольф Эйхман, руководивший “венгерской
акцией”, говорил на допросах, что без помощи венгерской администрации и
полиции ликвидация евреев провалилась бы. Он даже вспоминает о невероятной
жестокости венгерских жандармов. Так что венгерских авторов можно понять:
говорить правду о своем народе тяжело, неприятно, да и популярности в отечестве
не приносит. Есть, конечно, исключения – повесть Гереша “Холодные
дни”, фильм Фабри “Пятая печать”, сатиры Эркеля.
Для Кертеса же Холокост стал главной темой.
Лагерный опыт – либо материал его прозы (в наиболее известных романах “Без
судьбы”, “Кадиш по нерожденному ребенку”), либо превращается
в background (повести сборника “Английский флаг”). Опыт Освенцима определил
и чрезвычайно пессимистический, трагический взгляд Кертеса на мир, на историю,
на человека. Причем это не только мировосприятие, но и мировоззрение. Трудно
назвать другого современного писателя, способного на такое сравнение: “пейзаж,
безутешный, как правда”. Или так определил бы цель своего творчества: создавать
“тексты, которые помогают умирать”.
Собственно, Кертеса интересует одна проблема:
как человек из автономной личности, из субъекта превращается в объект,
которым манипулируют внеличные силы. Проблема, конечно, не нова: первое
имя, приходящее на ум – Кафка. Кертес свою зависимость от великого
писателя не скрывает: имя Кафки, всплывает, например, в повести “Протокол”.
Но то, что Кафка видел в ночных кошмарах – некие могучие загадочные силы,
давящие человека, Суд или Замок, Кертес пережил наяву. Освенцим – это,
конечно, эталон, идеальная машина уничтожения человеческой личности. Но
вот Кертес описывает свою работу в газете (“Английский флаг”)
или конфликт с венгерскими таможенниками в 1991 году (“Протокол”) – всюду
он чувствует: “ты становишься частью какой-то механической несуразицы,
ты бессилен остановить этот самостоятельно работающий механизм”. И вывод:
“человек всегда хоть немного, но виновен”. Освенцим не случайность, не
исключение. Освенцим – модель мира, модель истории.
Говорить о собственно литературных достоинствах прозы Кертеса российскому
читателю трудно. Опубликован только сборник коротких повестей “Английский
флаг” (М., 2001). В Израиле на русском языке вышел “Каддиш по нерожденному
ребенку”, в различных изданиях – отдельные эссе и фрагменты прозы. Судя
по “Английскому флагу”, это сильная, очень “европейская” интеллектуальная
проза некоего “промежуточного” жанра – сочетание автобиографической повести,
эссе, притчи. Немецкое влияние, конечно, чувствуется: кроме Кафки, вспоминаются
Т. Манн, В. Кёппен. Но виден и оригинальный ум, и огромный и трагический
личный опыт.
Как эссеист Кертес великолепен. Вот цитаты
из повести “Протокол”, хорошо звучащие и в России: “Уже 50 лет, с тех пор
как моя страна вступила в войну против внешнего мира и, главным образом,
против самой себя, с тех самых пор в этой стране все законы, без исключения,
были беззаконными”. “Шесть прожитых десятилетий с их то и дело меняющимися,
хотя и однообразными диктатурами, плюс нынешняя, пока безымянная, остаточная
диктатура”. А вот кертесовской иронии, жуткой иронии смертника: “В это
офицере есть любовь к ближнему. В тюрьмах, лагерях, других подобных местах
всегда найдется такой вот офицер или сержант, который вернет тебе веру
в жизнь, и если даже он ведет тебя на расстрел, ты знаешь, что делает он
это не ради своего удовольствия, а потому, что другого выхода нет”.
Нобелевский комитет принято упрекать за политическую
конъюнктурность литературных премий. Сейчас в Европе всплеск антиизраильских
и антисемитских настроений, растет влияний правых и националистических,
в том числе и квазифашистских партий. Премия еврею Кертесу с его книгами
о том, к чему привел Европу “правый марш” 30-х годов, – проявление способности
Нобелевского комитета пойти против политической и интеллектуальной конъюнктуры.