ОСТАНОВЛЕННОЕ МГНОВЕНЬЕ ДЖОРДЖА СИГАЛА
В августе–ноябре в Государственном Эрмитаже
проходила выставка американского художника и скульптора Джорджа Сигала.
В залах Главного Штаба представлены 98 произведений мастера – скульптура,
живопись, пастели. Известно, что Сигал, умерший в 2000 году, перед смертью
очень хотел, чтобы его персональная выставка состоялась в России.
Искусство и так-то всегда стремилось к “запретному”,
“сатанинскому” – к остановке, запечатлению мгновенья, а уж в ХХ веке, с
его гиперреализмом, торжеством демократии, фотографией, кинематографом,
телевидением, видео и Интернетом, поп-артом и хэппенингами, это фаустовское
стремление было узаконено и растиражировано, так что стало почти само собой
разумеющимся. Сигал, основным своим бэк-граундом, конечно, вписывающийся
в общее движение искусства, сотрудничавший с поп-артистами и дабл-гиперреалистичный,
тем не менее, каким-то боком уже стоит по ту сторону авангарда с его апологией
сиюминутности. От поп-арта Сигала отличает монументализм и серьезность
его скульптурных сцен, отсутствие в них иронии. Как, например, та же Джудит
Ротшильд, представленная недавно в Мраморном дворце, Сигал очень серьезный,
самостоятельный и имперский художник, ориентирующийся на старых мастеров,
мыслящий глобальными историческими категориями. Унитаз Дюшана остался курьезом
в истории искусства, оцененным лишь узким слоем отвязной богемы. Сигал
претендует на массовость, общезначимость и тонкий эстетизм а ля итальянский
ренессанс, кватроченто с его освобожденной, эмансипированной эротикой.
Винный магазин, пассажиры автобуса и зубной врач, многочисленные обнаженные
девушки претендуют у Сигала на глобальную историческую значимость, они
сделаны, хотя и из гипса, но, в каком-то смысле, на века. И в этой своей
двойственности Сигал типичный постмодернист, его эстетика напоминает все
главные образчики сегодняшнего постмодернизма, с его неоднозначностью,
тревожностью и порой цинизмом, но чаще – ужасом (Линч, Тарантино, Коэны
– пусть и неправомерно сравнивать скульптуру и живопись с кинематографом).
 |
 |
 |
На выставке представлены все этапы и жанры в творчестве
американского мастера. Отход Сигала от нонфигуративности не мог не обратить
на себя внимание критики в пору главных побед абстрактного экспрессионизма.
Поначалу художника записали в поп-артисты, тем более что Сигала действительно
роднит с поп-артом любовь к использованию реальных предметов типа дверей,
троллейбусных сидений, бормашин в своих инсталляциях и ассамбляжах. Готовые
предметы в своеобразном сигаловском “театре” контрастируют с гипсовыми
фигурами, либо выступают подтверждением того, что сцена взята из самой
что ни на есть реальной жизни. В этих ассамбляжах Сигал строит некий “инвайронмент”
– экологичную среду для своих персонажей, – поэтому его искусство можно
назвать в каком-то смысле “экологичным”, “кашерным” или даже “стерильным”
и “безопасным” – не выделяющимся из реального урбанистического пейзажа
современности. Такое инвайронменталистское искусство еще недавно пережило
эпоху своего расцвета в Америке, Германии и в других странах, подвергшихся
экспансии постмодерна. Даже и у нас в Питере, хотя и, как всегда, с опозданием,
стали появляться разные “фотографы”, “пожарные”, “городовые”, “трубочисты”,
“чижики-пыжики” (конечно, здесь не обошлось без местного, наивно-юмористического
колорита). В отличие от наших доморощенных образцов, у персонажей Сигала
нет навязчивой типичности и невольных конформистских ссылок на историческую
традицию или общественную пользу. Его персонажи – скорее люди вообще, без
каких-либо социальных, идеологических или национальных коннотаций. Может
быть, от этой вселенскости в них замечается некая странность, неоднозначность,
вселенский же абсурдизм – как в книгах Кастанеды или в фильмах Вендерса,
уже названного Линча. И, возможно, именно поэтому так трудно сказать, какие
же чувства должны они вызывать. Здесь наличествует некая безэмоциональность
художника-ученого, созерцателя, подобно Спинозе, “не плачущего,
не смеющегося и не удивляющегося”, взгляд микробиолога-исследователя, следящего
через микроскоп за жизнью насекомых, или астронома, наблюдающего в телескоп
звезды на далеком небе. Гулливер? Но хочется спросить: лилипуты перед нами
или великаны?
Но стоит отдельно поговорить и о живописи американского мастера. В некоторых
картинах сочетание черного и белого, а также розового и голубого придает
его кисти почти эль-грековский эффект. Критика больше замечает его эксперименты
в скульптуре, когда он, к примеру, заворачивал модели в медицинские бинты
и тому подобное. Менее замечают у нас его живопись, быть может, более типичную,
но в которой он ориентируется во многом именно на старых мастеров. Во многих
вещах заметен концептуально насыщенный налет небрежности, когда небрежность
манеры, контуры и швы, – нарочито выпячиваются, – художник как бы демонстрирует
изнанку творческого процесса. Часто у Сигала встречаются довольно откровенные
ню, с акцентуацией сексуальных подробностей человеческой физиологии. Но
и этот натурализм эстетизирован, он оказывается штудиями-упражнениями в
подражании манере Дега, Ренуара, Матисса. Многим картинам свойственен принципиальный
схематизм, возведение в ранг концептуального жеста схематизма и небрежности,
акцент, сделанный на графизме, на линии и пятне, а также на игре света,
цвет же занимает подчиненное место.
В 90-е годы в творчестве Сигала появляется
серия барельефов: работы, выполненные в авторской технике, представляют
собой ярко раскрашенные, мрачные, овеянные каким-то почти готическим ужасом,
портреты женщин. Портреты эти и портретами-то назвать трудно – это своеобразные
театральные инсценировки, напоминающие Ксению Хаузнер и “бубновый валет”.
Одна из героинь изображена на фоне глухой кирпичной стены, другая – на
фоне какого-то инсценированного леса. В том же зале выставлена черно-белая
графика, с уличными персонажами – псевдогиперреалистические работы, одновременно
мрачно-тревожные и эротичные.
В последнем зале представлен геометризм Сигала
90-х годов – монохромные работы, где задействованы простые геометрические
формы (похоже на здешнюю школу стерлиговцев). Это такие псевдоскульптуры
на плоскости с окончательно бытовой тематикой – вечной отрадой натюрмортистов
от Снейдерса до Петрова-Водкина. “Смятая салфетка, чашка, блюдце, бутылка
кетчупа и солонка”. В этих работах цвета практически нет, в них важен свет
и геометрия простых форм. “Бутылка с кетчупом и две сахарницы”, “Чашка,
блюдце и ложка”, “Кроссовки” и тому подобные темы.
Следует, наверное, отметить также и социальную
составляющую творчества Сигала, хотя к социальному пафосу он, безусловно,
не сводится. Сигал, как художник демократического общества, стремится увековечить
простого человека – жителя мегаполиса. В частности, и человек труда не
остается без внимания художника. Дантист, терпеливо застывший перед своей
бормашиной, – этот герой напоминает многочисленные советские фильмы из
жизни медиков, учителей, картины и книги об инженерах или физиках. У нас
сейчас время интеллигенции как модели для искусства явно прошло, в Штатах
же, наверное, еще длится, в каком-то ихнем варианте – шестидесятнический
сентиментализм. Не пережили ли мы уже свой маленький постмодернизм в фильмах
Авербаха и романах Аксенова, как бы не заметив его? И на Линча, Джармуша,
Сигала у нас не хватило денег и отпущенного историей момента?..
...А Сигал у нас, пожалуй, обречен на то,
чтобы оставаться неясным однофамильцем великого актера-каратиста.