 |
1935 |
Его последнее выступление на радио состоялось 23 сентября 1939 года. В этот раз он играл шопеновский ноктюрн си-бемоль. Немецкие войска стояли у ворот Варшавы. От грохота разрывов пианист порой не слышал своего инструмента, концерт пришлось прервать. В тот же день вещание варшавского радио полностью прекратилось, а еще через четыре дня немцы вошли в польскую столицу. Доиграть ноктюрн Шпильман смог только через долгие шесть лет. Но до этого ему все же пришлось один раз сесть за рояль при очень необычных обстоятельствах.
 |
Впрочем, самому Владиславу это освобождение казалось лишь временной отсрочкой от гибели: смерть ходила за ним по пятам. Весной 1943-го ему удалось бежать из гетто в польскую часть Варшавы. Буквально через несколько дней после его побега, 19 апреля, в гетто вспыхнул мятеж, продолжавшийся почти месяц, до 16 мая. Немцы жестоко расправились с повстанцами и всю территорию гетто сравняли с землей. Шпильман прятался в подвалах, на чердаках, одинаково опасаясь попасться на глаза как немцам, так и полякам.
Первого августа 1944 года отряды польской национальной армии (Армии Крайова) под руководством генерала Бур-Комаровского подняли в Варшаве восстание против немецких оккупантов. Советские войска стояли на другом берегу Вислы в нескольких десятках километров от города, но не помогли восставшим. Сталин преследовал свои цели и делал все, чтобы освобожденная Польша оказалась под советским влиянием. Второго октября варшавское восстание было подавлено. Немцы стали планомерно уничтожать польскую столицу. Родной город Шпильмана на его глазах становился мертвым.
Наступающие морозы оставляли мало шансов выжить бездомному человеку. Найти еду и надежное укрытие становилось все труднее. Отыскав какую-то заброшенную виллу, Владислав спрятался там на чердаке. Однажды он, ослабев от голода, спустился на кухню в надежде найти что-нибудь съестное, и в этот момент его кто-то громко окликнул. Обернувшись, Шпильман увидел высокого немецкого капитана, стоявшего у двери. Последние силы оставили музыканта, он опустился на стул и прошептал: “Делайте со мной, что хотите”.
Реакция офицера была неожиданной. Он сказал, что не хочет причинить незнакомцу зла, и поинтересовался, кто тот по профессии. Владислав ответил, что пианист. И тогда капитан попросил сыграть что-нибудь на рояле, стоявшем в соседней комнате.
Выбора не было, Шпильман понял, что сейчас от его игры зависит жизнь. Когда он подошел к инструменту, руки его дрожали. Он несколько лет ничего не играл, пальцы были грязные, ногти давно не стрижены. Он выбрал все тот же ноктюрн си-бемоль Шопена, который играл в осажденной Варшаве. Офицер слушал молча. Казалось, прошла вечность, пока он заговорил:
– Вам нельзя здесь оставаться, скоро сюда въедет немецкий штаб.
Шпильман ответил, что не может уйти.
– Вы еврей? – догадался капитан. – Это, конечно, меняет дело.
Случайная встреча музыканта и капитана резерва
(так официально назывался чин офицера) оказалась для Шпильмана спасительной.
Капитан попросил показать ему убежище на чердаке, внимательно все осмотрел
и остался недоволен: ненадежно. Тогда он предложил Шпильману новое укрытие,
которое раньше тот и не видел: над чердаком, под самым коньком крыши, лежали
доски так, что на них вполне мог уместиться человек. Снизу это место почти
невозможно было заметить. Они разыскали в доме лестницу, которую можно
было затаскивать с собой наверх.
Пообещав в следующий раз принести еды, капитан
собрался уходить. Только тогда Шпильман осмелился спросить:
– Вы немец?
Казалось, вопрос рассердил офицера. Он покраснел
и почти крикнул:
– Да, я немец! И мне стыдно за все, что происходит.
– Резким движением он протянул музыканту руку и ушел.
Через три дня капитан появился снова, принес
еду и теплые вещи, в том числе зимнюю офицерскую шинель.
Для Шпильмана потянулись томительные недели,
которые он проводил в темноте своего убежища. Под ним жил своей жизнью
немецкий штаб, здание охраняли часовые, но никто, к счастью, его укрытия
не замечал.
Последний раз капитан пришел поздним вечером
12 декабря 1944 года. Он принес большой пакет с едой и теплое одеяло. Сказал,
что вместе со своей частью покидает Варшаву, и пожелал музыканту еще немного
терпения: русские войска уже близко, война должна закончиться не позже,
чем весной.
Они уже попрощались, когда Шпильман вдруг
решился назвать себя. Раньше просто не было подходящего случая – офицер
не задавал лишних вопросов.
– Никто не знает, как сложатся наши судьбы,
– сказал музыкант. – Может быть, я останусь жив, и тогда снова буду работать
на радио. Запомните мое имя: Шпильман, польское радио. Если я смогу чем-то
вам помочь, рассчитывайте на меня.
Капитан ничего не ответил, но было заметно,
что предложение ему приятно. Пожав пианисту руку, он ушел в ночь.
Сразу после войны Владислав Шпильман написал
книгу воспоминаний, вышедшую в Польше в 1946 году. Она называлась “Смерть
одного города”. Власти долго не давали разрешения на издание, даже заставили
назвать немецкого офицера австрийцем – в то время нельзя было говорить
о “хороших немцах”. Но и выйдя из печати, книга пожила недолго: очень скоро
она была изъята из продажи и из библиотек и фактически запрещена. Вновь
воспоминания музыканта увидели свет только через
пятьдесят лет: в Германии был опубликован немецкий перевод под названием
“Чудесное избавление” [1]. А сама история Владислава Шпильмана стала широко
известной по фильму Романа Полянского “Пианист”, сценарий которого написан
на основе этой книги. Фильм был удостоен Золотой пальмовой ветви на Каннском
кинофестивале 2002 года.
Когда Шпильман писал свои заметки, он не знал
имени немецкого капитана, который помог ему найти убежище в заброшенной
варшавской вилле. Спрашивать было опасно: попади Владислав в руки гестапо,
он мог под пытками выдать своего спасителя.
В эпилоге автор рассказывает о своем коллеге
по польскому радио скрипаче Зигмунте Ледницком. Когда после отступления
немцев он вместе с другими беженцами возвращался в родную Варшаву, на пути
им встретился временный лагерь для немецких военнопленных, охраняемый советскими
солдатами. Оборванный и обросший немецкий офицер с трудом подошел к колючей
проволоке и спросил у Ледницкого, не знает ли он пианиста Шпильмана с польского
радио. И услышав утвердительный ответ, прошептал:
– Я немец. Я помог Шпильману, когда он прятался
в здании немецкого штаба в Варшаве. Скажите ему, что я здесь. Может быть,
теперь он поможет мне.
В этот момент вмешалась охрана лагеря, офицера
увели, и Ледницкий так и не услышал его имени.
Шпильман узнал об их встрече через несколько
дней, но было уже поздно: лагерь куда-то перевели, сведения о немецких
пленных считались военной тайной, и найти следы офицера так и не удалось.
Почти пять лет Владислав Шпильман ничего не
слышал о таинственном офицере. В 1950 году из Польши в Австралию эмигрировал
Леон Варм, еврей, которому Вильм Хозенфельд помог в годы войны избежать
гибели. Во время войны, в 1943-м, Леону удалось через дырку в полу вагона
бежать из поезда, направлявшегося в лагерь смерти Треблинку. Добравшись
до Варшавы, он с помощью своих знакомых разыскал капитана Хозенфельда,
тот снабдил его фальшивыми документами и принял на работу в спортивный
комплекс, которым тогда руководил. Это спасло Леону жизнь.
После войны Варм работал химиком в Варшаве
и собирался открыть собственную фирму в Австралии. Перед отъездом он решил
навестить семью своего спасителя, нашел адрес Хозенфельдов в Германии и
14 ноября 1950 года постучал в дверь дома, где жила жена Вильма Анна-Мария
с пятью
 |
Фрау Хозенфельд показала Леону открытку, отправленную 15 июля 1946 года. Она содержала список поляков и евреев, которым ее муж помог спастись во время войны. Под номером четыре стояло имя Владислава Шпильмана, пианиста из Варшавы, работавшего на польском радио.
Вернувшись в Варшаву, Леон Варм разыскал музыканта и открыл ему имя спасителя. О том, что произошло дальше, Шпильман почти полвека не рассказывал никому, даже жене и сыну. В 1997 году известный немецкий поэт и бард Вольф Бирман, готовивший немецкое издание книги пианиста, попросил его все же рассказать о попытках что-то сделать для капитана Хозенфельда.
Владислав Шпильман признался, что до сих пор испытывает боль и стыд за то, что не смог помочь этому человеку. Переборов страх и отвращение, он пришел на прием к самому Якубу Берману, главе польского аналога НКВД, одному из самых могущественных и страшных людей в послевоенной Варшаве. На его совести были тысячи загубленных жизней, но именно в его руках находились судьбы многих людей.
 |
Бывший капитан резерва Вильм Хозенфельд, кроме Шпильмана спасший еще несколько десятков поляков и евреев, умер в лагере для военнопленных под Сталинградом за год до смерти Сталина, в 1952-м. Советские следователи допрашивали его “с пристрастием” – они не могли поверить, что немецкий офицер помогал евреям, и считали его истории прикрытием опытного шпиона. Военный суд в Минске в 1950 году приговорил Хозенфельда к 25 годам лагерей. Из-за побоев Вильм перенес несколько инсультов и в последние годы жизни был похож на запуганного ребенка, плохо понимающего, за что его избивают.
Анна-Мария Хозенфельд, вдова немецкого капитана,
спасшего в далеком 44-м пианиста Владислава Шпильмана на заброшенной варшавской
вилле, умерла 18 июня 1971 года. Казалось, с ее смертью исчезла последняя
надежда что-то узнать о Вильме Хозенфельде, которого Шпильман назвал единственным
добрым человеком в фашистском мундире. Но жизнь иногда дарит чудесные неожиданности.
В 1998 году дочь Анны-Марии обнаружила на
чердаке своего дома большую коробку, в которой ее мать хранила бумаги мужа.
Про них давно забыли, считалось, что Анна-Мария перед смертью уничтожила
весь архив. В коробке было несколько сотен писем Вильма: около шестисот
– жене, двести – детям, а еще открытки из заключения (1946–1952), записные
книжки, дневники, которые Хозенфельд вел в разные годы начиная еще со времен
Первой мировой войны. В отдельной папке
 |
Всю свою совместную жизнь супруги Хозенфельды чувствовали потребность рассказывать друг другу о пережитом, делиться мыслями, наблюдениями и планами. Когда Вильм был далеко от дома, беседу заменяли подробные письма.
Осенью 44-го капитан Хозенфельд отослал домой всю имеющююся у него переписку, дневники и записные книжки. Он отправил бумаги обычной полевой почтой, и остается загадкой, как его послания не попали в руки военной цензуры. Нескольких записей из дневников 1942–1944 годов было бы достаточно, чтобы оказаться в застенках гестапо.
Найденные на чердаке документы позволяют лучше понять, каким человеком был этот странный капитан.
Вильм Хозенфельд родился 2 мая 1895 года в
семье учителя в небольшом селе Макенцель в земле Гессен и был седьмым ребенком
(а всего детей было девять). Он много перенял от своего отца, строгого
католика: твердую веру, любовь к детям, профессию учителя. Царивший в семье
культ доброты и чести сформировал характер будущего педагога.
Большое влияние на мальчика оказали идеи “Перелетных
птиц”, молодежного движения, возникшего в начале 20-го века в Берлине и
быстро распространившегося по всей Германии. Девизом движения стал призыв:
“Остаться чистым и стать зрелым!”. Называвшие себя перелетными птицами
ходили в походы, пели песни, мечтали быстрее повзрослеть, чтобы помогать
Родине. Им всем было присуще чувство ответственности перед близкими, друзьями,
страной. Они ощущали себя рыцарями, и многие сохранили это чувство до глубокой
старости. Движение “Перелетных птиц” было запрещено нацистами, но обрело
вторую жизнь после крушения Третьего Рейха.
Не без влияния идей этой организации Вильм
Хозенфельд в 1914 году, едва успев получить свидетельство школьного учителя,
пошел добровольцем на войну.
Что это такое, он хорошо понял, побывав в
1914–1918 годах на трех фронтах – во Фландрии, России и Румынии. Трижды
был ранен, в последний раз едва не потерял ногу. В 1918-м Хозенфельд демобилизовался
в чине фельдфебеля.
И свою будущую жену он нашел среди “Перелетных
птиц” – свадьба с Анной-Марией Круммахер состоялась в 1920 году. Во время
Первой мировой девушка потеряла своих близких и на всю жизнь возненавидела
войну. Уже в 1933-м ее не оставляли страхи, что Гитлер приведет Германию
к новой бойне.
 |
Юношеским идеалам Вильм не изменил и в зрелые годы. Переписка супругов показывает, что он разделял пацифистские взгляды жены. Тем не менее в 1939-м ответственность перед отечеством заставила уже немолодого учителя и отца пятерых детей вновь взяться за оружие. Когда осенью 44-го стало ясно, что конец войны близок, польские друзья предлагали ему дезертировать и спрятаться. Однако Вильм не снял офицерского мундира до самого плена, добровольно выбрав путь уготованных ему страданий.
В первые же месяцы новой войны Хозенфельд был
поражен, с какой жестокостью немцы расправлялись с местным населением на
захваченных территориях. Ничего подобного в Первую мировую не было. Он
все больше укреплялся во мнении, что за зверства, творимые военными и эсэсовцами,
расплачиваться будет весь немецкий народ.
Один случай запомнился ему надолго. Стрелковый
батальон, в котором он служил, зимой 1939–1940 годов был расквартирован
в польском городке Вегрове восточнее Варшавы. Однажды на улице ему встретился
эсэсовец, ведущий на расстрел мальчика, который украл охапку сена, конфискованного
немцами у польских крестьян. Вильм попытался заступиться, но эсэсовец направил
на него пистолет и сказал, что если тот не уйдет, то будет лежать в яме
вместе с этим подростком. Спустя несколько лет Хозенфельд рассказал старшему
сыну, что он испытал тогда настоящий шок [1].
Но попыток помогать людям он не оставлял,
и если представлялась такая возможность, действовал решительно, без колебаний
и сомнений. Владислав Шпильман – не единственный спасенный им человек.
Три члена польской семьи Цециоров тоже обязаны немецкому офицеру жизнью,
причем каждый раз немалую роль в спасении играл случай.
В Вегрове стрелковый полк Хозенфельда охранял
лагерь для военнопленных. Среди тысяч солдат поверженной Польши там находился
раненый Станислав Цециора. Во время велосипедной прогулки Хозенфельд встретил
незнакомую женщину, направлявшуюся к лагерю. Это была жена Цециоры, которая
надеялась узнать что-нибудь о судьбе мужа и отца своего будущего ребенка.
Поговорив с плачущей женщиной, Вильм обещал помочь. И слово свое сдержал:
через три дня Станислав был дома.
Новая встреча с членами этой семьи произошла
в Варшаве, где Хозенфельд руководил спортивным комплексом для солдат вермахта.
Брату Станислава Цециоры, пастору Антону, которого разыскивали эсэсовцы,
Вильм выдал фальшивые документы на имя Цихоцкого, принял его на работу
и дал укрытие.
Тогда же Антон познакомил Хозенфельда со своим
зятем по фамилии Кошель. В 1943 году на улице, где тот жил, был убит немецкий
солдат. В подобных случаях немцы хватали прохожих и расстреливали их. В
этот раз среди обреченных на смерть людей оказался и Кошель. Несчастных
уже везли к месту расстрела, когда проходивший неподалеку капитан Хозенфельд
заметил знакомое лицо в кузове грузовика. Он остановил машину и сказал
эсэсовцу, сопровождавшему заложников, что ему нужен человек для срочной
работы. Осмотрев сидящих в машине, он будто случайно выбрал зятя Антона.
Кошелю разрешили покинуть грузовик, и он остался в живых.
Вильм Хозенфельд вообще вел себя в Польше
нетипично для офицера-завоевателя. Он часто бывал в доме Цециоры, изучал
польский язык, нередко заходил со своими новыми друзьями в костел. В 1944-м
пастор Антон Цециора, которого он укрывал от преследования гестапо, отмечал
десятилетие посвящения в сан. В пять часов утра на тайную церковную мессу
в подвале знакомого костела вместе с церковными служащими пришел помолиться
и офицер вермахта. Происходившее там напоминало сцену театра абсурда: немецкий
капитан на коленях принимает причастие из рук “славянского недочеловека”.
В разгар восстания в польской столице, начавшегося
первого августа 1944 года, когда немцы по приказу фюрера методично уничтожали
центр города, Хозенфельд написал своему непосредственному начальнику очень
откровенное послание. В нем были слова, которые могли бы служить девизом
всей его жизни: “Я пытаюсь помочь каждому, кому можно помочь”. Этому принципу
он не изменил до конца своей жизни.
 |
Праведником мира согласно израильскому закону 1953 года считается человек, который с риском для собственной жизни или жизни своих близких бескорыстно в годы Холокоста спас хотя бы одного еврея. На специальной медали, выдаваемой людям, отмеченным этим званием, отчеканена фраза из Талмуда: “Кто спасает одну жизнь, спасает весь мир”.
Новые имена добавляются в список праведников постоянно, правда, год от года их все меньше. В 2001-м появилось более восьмисот новых праведников, в 2002-м – чуть меньше шестисот.
На первое января 2003 года было 19 706 Праведников мира. Самое большое их количество дала Польша – 5733 человека. Затем идут Нидерланды – 4513, Франция – 2262, Украина – 1881, Бельгия – 1357 человек. Из Германии в этом списке оказалось 376 праведников.
В 2002 году мог бы появиться еще один немецкий праведник, но комиссия Яд ва-Шема отклонила кандидатуру Вильма Хозенфельда, предложенную Андреем Шпильманом. По мнению комиссии, капитан резерва недостоин этого звания, так как был осужден советским судом и закончил жизнь в лагере для военных преступников. Получается, что приговор сталинского суда оказался весомее показаний свидетелей и дневниковых записей.
Андрей Шпильман не теряет надежды, что комиссия изменит свое мнение. Но каково бы ни было решение, окончательный приговор выносит история. И не последними аргументами для такого высшего суда будут слова самого капитана резерва, записанные в разгар мировой бойни, в июне 1943 года:
“Я не понимаю, как мы оказались втянутыми в военные преступления против беззащитных граждан, против евреев. Я спрашиваю себя вновь и вновь, и не нахожу ответа… Из-за этих ужасных массовых убийств мы проиграли войну, а на себя навлекли вечное проклятие за неискупимый грех. Мы не заслуживаем жалости, мы виноваты все”.
Вильм Хозенфельд не ограничивался словами. Спасенные им люди сохранили о нем благодарную память.
В 90-х годах прошлого века, через пятьдесят лет после окончания войны, сын Станислава Цециоры работал консулом Польской республики в Гамбурге. Он рассказал интересную вещь. Оказывается, его родители в течение нескольких лет посылали из голодной Польши семье Хозенфельдов, оставшейся без кормильца, посылки с колбасой и маслом. Перед судом истории ничто не будет забыто.
- Szpilman Wladislaw. Das wunderbare Ueberleben. Warschauer Erinnerungen 1939–1945. Muenchen, Econ&List Taschenbuch Verlag, 1999.
- Wette Wolfram (Hsg.). Retter in Uniform. Frankfurt am Main, Fischer Taschenbuch Verlag, 2002.