Он посмотрел на меня задумчиво и сказал:
– Ну, вообще-то, я знаю способ помочь вам,
друг мой... но это потребует от вас некоторой работы.
Я изобразил на лице готовность – а что мне
еще оставалось делать? – сам же напросился.
– Вот вы говорите, – продолжил мой доброжелательный
собеседник, – что ваша девушка…
Я иронически улыбнулся, мой собеседник заметил
это и поправился:
– Объект ваших чувств, скажем так... скептически
относится к вашим чувствам... вот вы даже цитируете: “не терплю, когда
меня обнимают дрожащими руками”... а знаете почему? Нет? Ну, стыдно вам...
задачка-то из простых. Им нужен высокостатусный самец – чтобы обеспечивал
безопасность потомства. Это биология. Против природы – то есть против меня,
друг мой, не попрешь. А ваша... виноват... ваш объект, она же вам битым
словом говорила, "что я дам ребенку?" Поймите, 
голубчик,
она нормальный человек. Конечно, она умна, сверх нормы работоспособна,
сверх нормы контактна – но это все интеллект или воспитание. Вот вы и окосели,
фигурально выражаясь... А в своей биологической основе она изумительно
нормальна. Только вот трусишки... – я посмотрел на собеседника в упор и
напрягся. – Ладно, ладно, это я шучу, ну и подумайте – будь у нее размер
поменьше, может, вы и не обратили бы на нее внимания? А высокостатусный
самец – это что? Для самых глупых – деньги, для тех, что поумнее – хам
и грубиян, для умных – невозмутимость. А она у вас умная. Понятно?
Я кивнул – а что мне еще оставалось делать?
– Она же вам, голубчик, битым словом сказала:
ну помолчи ты хоть две встречи о твоих чувствах, дай мне – понимаете подтекст?
– дай мне обмануться, представить тебя этим... невозмутимым. Она же это
просто в лоб тебе говорит, а ты как тетерев или этот, глухарь... Пою и
пою. Ну и кончишь в бульоне. Тоже мне, Галина Бланка...
– Описание событий, следующих одно за другим,
при всей наивности этого жанра, имеет некоторый смысл. Если человек вообще
живет – читает, общается, работает, пишет, думает, то событиями в цепочке
становятся те, которые на самом деле совершенно не случайны. Например,
человек А. думает о человеке Л., мысленно с ним разговаривает и мотается
по делам работы по 
городу.
Пробегая мимо книжных прилавков, он на очередном замечает книжку автора,
от которого Л. балдеет. – Ага! – произносит А. и вцепляется в книгу. Далее
все понятно – он читает эту книгу, видит в ней какое-то интересное утверждение,
начинает его комментировать и опять все не случайно. Человек, думающий
о чем-то одном, неминуемо извлекает из мира то, что имеет к этому какое-то
– не всегда очевидное – отношение. Поэтому события не случайны. Вот вы
говорите, голубчик, что она вам что-то о вас, о ваших действиях говорила...
Да?
Я кивнул – а что еще я мог сделать?
– Ну и что, ведь не слушались, наверное? –
продолжил мой собеседник с соболезнующей улыбкой. – И что странно, – он
положил ногу на ногу, – если в кровати девушка ласково так скажет тебе
"ниже" или движением руки даст понять, что ей хватит...
Я не выдержал:
– Да! Конечно, да!
– Ах, "да", – издевательски протянул собеседник.
– Конечно, да... А когда женщина до кровати подсказывает тебе, как
за ней ухаживать, почему не слушаешься, засранец?! Повисла нехорошая тишина.
– Так что вас в книге Фрая задело?
– То, что он про "власть несбывшегося" пишет,
– ответил я.
Мой собеседник показал пальцем на стол, и
посреди него сконденсировалась книга, уже раскрытая на 262 странице. "Власть
литературы над читателем – это и есть власть несбывшегося. Власть вашего
личного несбывшегося над вами – абсолютная, беспощадная и бесконечно желанная.
Пока вы лежите на диване, скрючившись в позе зародыша, с книгой в руках,
с вами случается то, чего с вами никогда не случалось – и не случится!
– НА САМОМ ДЕЛЕ, но разница между "самым делом" и "не самым делом" не так
уж велика для очарованного бумажного странника. Пока он там – он ТАМ, все
остальное не имеет значения. Но трагедия читателя в том, что писатель –
не маг. Чуда не будет. Вообще ничего не будет, никогда, потому что чудо
должно быть Настоящим, а на Настоящее с большой буквы в жизни читателя
почти не остается ни времени, ни сил..."
– Ну и что, – продолжил мой собеседник, убедившись,
что я прочел, – ну и что? Чем же это вас, голубчик, задело? Только не надо
про деревянную фразу в конце и высокопарие в начале, редактор недоделанный...
Более чем достойный противник приглашал меня
к барьеру. Во-первых, власть несбывшегося не абсолютна, – ответил я. –
Пока он там – он там; но он возвращается оттуда с каким-то чувством, или
с опытом, а это толкает его на действие. Опять же...
– Спокойно, – перебил меня собеседник. – Не
заводитесь, друг мой. В 95% случаев все так, как написано. Ты счастливое
исключение. С твоей уверенностью, что жизнь удивительна и прекрасна, что
работа, женщины, горы, шорох занавески и свет звезд стоят того, чтобы жить,
с твоей смешной уверенностью, что человек может столько чуда сделать сам
и так верить в него, что я – сам Я дрогну, кину на весы последнее перышко
и ЧУДО НАСТАНЕТ... знаешь, даже я смотрю на тебя с интересом. Ты вот недавно
читал Пелевина?
И в моем сознании немедленно всплыло: "Ты
выходишь из человеческого мира, и если бы ты понимал, сколько невидимых
глаз смотрит на тебя в этот момент, ты бы никогда этого не делал. А если
бы ты увидел хоть малую часть тех, кто на тебя при этом смотрит, ты бы
умер со страху. Этим действием ты заявляешь, что тебе мало быть человеком
и ты хочешь быть кем-то другим. Во-первых, чтобы перестать быть человеком,
надо умереть. Ты хочешь умереть?"
– Да, мне мало, – ответил я. – Но почему "умер
со страху"? – начал я фразу и понял, что лучше бы мне ее не договаривать,
но было уже поздно. – Ты не выглядишь страшным, о мой собеседник.
Собеседник нехорошо улыбнулся.
– Хочешь, чтобы сирруф показал тебе "биение
жизни"? Или так, на слово поверишь...
– Для меня, – продолжил я осторожно, понимая,
что еще одно неосторожное слово – и я получу полным ковшом, – важно, что
будет, когда я стану кем-то другим. Ты понимаешь меня, о Всесильный и Грозный?
Он бросил на меня мимолетный взгляд, как огонь
Тофета на героя Пелевина, и я понял, что как тому был послан ответ, так
мне послан вопрос. Однако – мелькнула мысль – это еще почетнее! – и я ответил
на вопрос:
– Мне важно, встречу ли я там ее. – И уже
произнеся это, я ужаснулся: зачем? Зачем он, который читает в сердцах,
задал вопрос? Он хотел знать, осмелюсь ли я ответить?
– Тора написана черным огнем по белому огню –
Платон был прав, сучий потрох, проклятый родоначальник тоталитаризма –
но видимый мир – это действительно тени на стене пещеры, а истинный мир
написан черным огнем по белому огню, это мир любви. И если бы не было черного
огня, мы бы не умирали от того... от того, что не все секунды времени твой
белый огонь со мной... Но тогда мы бы мгновенно сгорели: мы живем только
потому, что страдаем.
– Хорошо, – помолчав, произнес мой собеседник,
– такое чистое и ясное сатори – это редкость. Это удовольствие. Помнишь,
что сказал Малыш Стругацких?
Я кивнул – сил отвечать не было.
– Ну хорошо, – после паузы продолжил мой следователь,
– у меня есть еще вопрос.
Я кивнул – а что мне еще оставалось делать?
– Вот ты, – назидательно сказал он, – вот
ты читаешь запоем, музыку слушаешь, работаешь, пишешь, со мной вот беседуешь,
хотя это-то вне времени... ну, в целом очень уж жить пытаешься. И, надо
признать, получается. Про седьмую заповедь уж не будем, спасибо, что десятую
соблюдаешь. (Все, все знает, – подумал я со стыдливым восхищением, – и
то, что я прелюбодеяю – как же это сказать-то правильно, блин! – и то,
что стараюсь не отбивать...) – Он помолчал – уж не давая ли мне время на
эту мысль, хитрюга? – и продолжил. – Жить, одним словом, стараешься экстремально
активно, а вот в конце что будет? Как функция рваться будет, представляешь?
– Мне страшно думать об этом, – честно признался
я. Но уклониться от вопроса я себе позволить не могу, – добавил я и замолчал.
Собеседник ждал.
– Трудно при моем характере и ментальности
плавно вписаться в смерть... – осторожно начал я. – Мне кажется иногда,
что я кочегар в "Желтой стреле" Пелевина, идущей к разрушенному мосту,
но что я не хочу сойти с поезда, как его герой, а в чудовищной своей нелогичностью
надежде на чудо кидаю лопату за лопатой уголь в зев топки, и летящий туда
уголь видится мне черным огнем по белому огню... а на шее у меня на пропотевшем
шнурке мотается диктофон, и я спешу рассказать, что вижу... и верю – набрав
скорость, можно проскочить. Не знаю, куда... Может, старуха не успеет,
может быть, отшатнется от огня, бьющего из распахнутой топки, а может быть
– совсем уж нелепо думаю я, – все ж лопата, добрая древесина да железка,
а что, если... чего там коса – лопата в крепких руках, чай, пострашнее
будет... А ежели что, так не жалко, запись услышат, и в других поездах,
что рвут воздух и летят к мостам, глядишь, покрепче у топки встанут, ловчее
лопатой взмахнут... кто знает... а если что... всяко случается... был такой
Аристид Майоль, великий скульптор, совершенства достиг, не захотел вниз
с вершины, а "спустился ночью в гараж, сел в машину и повел ее к берегу
океана... к любимому месту около Этрета, где суша обрывалась в воду отвесной
скалистой стеной..." Это у Паустовского описано... а еще у Лема... загадочный
конец "Возвращения со звезд", когда он решил покончить с собой... Думают
– потому что она его не поняла, потому что получилось, что он добился своего
шантажом – нет! Не в этом же дело! Просто не захотел, не захотел обратно,
обратно с вершины... и только она спасла его... она вернула его в жизнь,
считайте, вернула уже из оттуда; мужчина, он решил – все – и, значит, все,
уже был там; так что она, считайте, в те минуты на летящем из ночи шоссе
стала женщиной – она родила его, родила из суицида.
– Когда я еду с ней в метро, освобождается два
места, она садится и делает свой жест – прикасается ладонью к сиденью рядом
– "сядь" – меня захлестывает такая волна ледяного восторга... если бы ты,
о Всемогущий и Грозный, знал это...
Мой собеседник скептически улыбнулся:
– Я-то что, я знаю, я могу... Дело же не во
мне... дело в тебе... ты же хочешь, чтобы она пошла тебе навстречу сама,
чтобы не я за сценой ручки крутил, а чтобы честно, чтобы твои мысли, твои
слова, чувства, тексты, короче – ты сам, чтобы она к тебе только сама и
только из-за тебя на шею бросилась!
Что я мог на это ответить? Ведь Он сказал
правду.
В одном из старых фильмов была такая сцена – трое решили остановить машину. Вышли на шоссе, встали в ряд, взялись за руки, а страшнее всего среднему, он извивается, пытается вырваться, а двое других держат его со свирепыми лицами. Трудно вытаскивать свое подсознание на шоссе... Да и что летит по этому шоссе навстречу троим, этим либидо, эго и суперэго? Жизнь или смерть? Чей сияющий белым огнем бампер расцветает на черном огне ночи?