|
|
“Главное – хорошо знать английский”, – сказал
Миша, чтобы нас успокоить. Впрочем, его слова возымели обратный эффект.
Волнуясь и переживая, я собирала вещи в Америку… С английским у меня БЫЛО
не очень…
Но надо рассказать все по порядку. Миша, восторженный
энтузиаст-гилелевец из Кишинева, был прошлым летом в Америке, в еврейском
лагере BCI. Его воспоминания были столь яркими и красочными, что мечта
повторить его приключения закралась в души и умы многих гилелевцев. Не
у всех была возможность освободить целый месяц своего времени этим летом,
не все были достаточно самоуверенны, чтобы утверждать, что они хорошо знают
язык... Так или иначе, Россию в лагере представляли двое гилелевцев из
Петербурга. Мне посчастливилось быть одной из них.
Чтобы поехать в лагерь, надо заполнить анкету
(личные данные и эссе на еврейскую тему), послать две рекомендации и пройти
телефонное собеседование. И когда все эти этапы, так же как и длинные почтовые
переговоры с деталями покупки билетов остались позади, мне стало по-настоящему
страшно. Никогда раньше я не уезжала из дома на такой долгий срок, никогда
раньше я не была столь зависима от своих знаний английского. Но менять
что-либо было поздно, и приключения начались…
Чтобы студенты, приехавшие из разных стран
и со всех концов Америки, могли в полной мере наслаждаться лагерем с первой
минуты, нас попросили приехать на день раньше, ведь после такого долгого
перелета необходимо выспаться. Мы встретились в доме у людей, которые были
участниками этого лагеря в начале пятидесятых годов. Они оживленно рассказывали
о том, “как это было” когда-то, двадцать студентов их внимательно слушали,
предвкушая удовольствие, которое им предстояло получить от лагеря. Постепенно
завязалась беседа и между студентами. Я недоумевала: на каком диалекте
они говорят? Этот язык напоминал английский, но я его не понимала. Когда
группа молодых американцев о чем-то спорила, я с трудом улавливала тему
дискуссии. Гораздо позже, недели через две, я стала не только понимать
тему, но и то, что они хотели сказать. И только перед самым отъездом я
смогла принять участие в дискуссии, свободно высказать свое мнение.
Утром мы приехали в лагерь. У ворот нас порадовали
информацией, к которой можно было отнестись двояко: нам сообщили, что здания
все очень новые и красивые, но причиной ремонта стало большое землетрясение,
происшедшее шесть лет назад, все постройки были разрушены в пыль… Выдали
бутылочки для воды: их надо выпивать не меньше трех в день, иначе грозит
обезвоживание… Так же учтиво напомнили, чтобы мы изучили расклеенные на
дверях памятки, как отличать ядовитых змей от неядовитых… Я чувствовала
себя участником передачи “Последний герой”.
Нас собрали всех вместе и огласили список
запрещенных действий. Он был такой длинный, что где-то в районе 31 пункта
меня разбудила соседка. Среди этих заповедей BCI были и логичные: не применять
физическое насилие, не уходить в горы, никого не предупредив, не опаздывать…
Но были и совершенно неожиданные, например, запрещалось слушать нееврейскую
музыку. Особое недовольство вызвал запрет на любовные встречи и секс, правда
об этом предупреждали заранее (законы созданы, чтобы их нарушать – прим.
Ред.).
Самым сложным правилом для меня было “не опаздывать”.
Наш день начинался в 7:15 с линейки и подъема американского и израильского
флагов. Мне приходилось напрягать всю свою силу воли, чтобы вовремя встать
и появится на линейке не последней. На тех, кто опаздывал, смотрели так
косо, как будто они совершили тягчайшее преступление. А как же еврейская
пунктуальность? Должна признаться, эти убийственные взгляды не раз относились
и ко мне…
После линейки мы шли работать. Каждый мог
выбрать занятие по душе: сбор урожая (от кабачков до апельсинов), уборка
коттеджей, выращивание деревьев, строительство очага для барбекю и многое
другое…
Вообще, право выбора нам предоставлялось почти
всегда. Сразу после приезда мы должны были выбрать вид творчества, которым
хотели бы заниматься в течение всей смены: музыка, танцы, живопись, театр
или литература. В субботу мы должны были выбирать идти ли на полную службу
или на сокращенную службу с медитацией и задушевными разговорами, или же
идти на дискуссию “Почему я не на службе” (из разряда: ты хочешь поговорить
об этом…). Мы могли выбирать различные кружки в свободное время. Не помню,
какой был выбор, я всегда занималась одним и тем же: скалолазанием.
Впрочем, иногда выбора не было… Правила лагеря
жесткие: на шаббат все должны быть одеты в белое. Этой традиции больше
пятидесяти лет. Традициям в лагере придавалось большое значение, чувствовалась
некая преемственность, некая стабильность. В нашей “кают-компании” висели
групповые фотографии всех смен, начиная с создания лагеря. Многие американцы
узнавали там своих родителей, старших братьев и сестер…
Когда я уезжала из лагеря, местный раввин
спросил меня, что я буду говорить про BCI тем гилелевским ребятам, которые
захотят поехать туда в следующем году, буду ли я кому-то советовать ехать.
На этот вопрос было сложно ответить. В середине второй недели в лагере
я проклинала Мишу, за то, что он когда-то рассказал мне про BCI и дал совет
ехать. Перед концом смены я хныкала и ныла из-за того, что все уже заканчивалось.
На прощальном концерте, глядя в усыпанное звездами небо, я приняла твердое
решение, что, когда у меня будут дети, они поедут в этот лагерь. Я посмотрела
раввину в глаза и сказала: “Советов я никому давать не буду, но я всем
расскажу, как это было. Пусть каждый решает для себя”. Я попыталась выполнить
обещание, но про все рассказать невозможно… Закаты в горах и колючки кактусов,
калифорнийский зной и прохлада бассейна, песни у костра и театральные постановки,
конные походы и ночевки под открытым небом – так и остались неохваченными
это статьей, как впрочем, и многое другое. Мне удалось нарисовать лишь
набросок… полную картину можно увидеть только на месте: Peppertree Lane,
Brendeis, California.
Редактор полосы Марьяна Покладова