"Народ мой" №10 (326) 31.05.2004
Александр БирштейнЩегол и Генералиссимус Что-то типа предисловия В двух разных, ну, совершено разных местах огромного лагеря, именуемого социалистическим, читали стихи.
— Власть отвратительна, как руки брадобрея, — нараспев, закинув голову, читал Поэт, иногда именовавший себя Щеглом.
— Власть отвратительна... — возмущенно цедил сквозь зубы главный начальник этого ГУЛАГа, которому вскоре будет присвоено звание Генералиссимус.
— ... как руки брадобрея, — продолжил он и непроизвольно глянул на свои короткие жирные пальцы.
Уловив взгляд начальника, прислужник подсунул ему другой листок со стихами.
И надо же такому случиться, что взгляд Генералиссимуса упал на строчки:
— ... его толстые пальцы, как черви жирны...
Взгляд продолжал двигаться по тексту, но слова стихотворения уже не доходили.
— Как черви жирны...
— Как черви жирны... — повторял и повторял он про себя, непроизвольно вытирая руки о штаны.
— Как черви... Как черви... — Его, Генералиссимуса, пальцы!
А пальцы жили своей собственной жизнью, шевелясь и елозя по габардину галифе.
— Расстрелять мерзавца? — понимающе спросил Главный помощник. Он чувствовал себя всесильным, ну, почти таким, как Генералиссимус, не зная, что к обозначению его должности навеки прикреплена приставка — ВРИО.
— Нет! — ответил Генералиссимус, а потом добавил: — Пока...
Щегла, конечно, арестовали.
Но встал вопрос: А что с ним делать?
Генералиссимус считался величайшим литературоведом и покровителем литературы. Это, конечно, приятно, но накладывало (временно) некоторые ограничения. Думал Генералиссимус, думал, а потом позвонил Живаго. Такой великий поэт тогда в стране был. Так, во всяком случае, докладывали. Что тут такого? Надо же с народом посоветоваться. А то прихлопнешь Щегла, а он гением каким-то окажется.Однажды Генералиссимус позвонил Живаго и спросил — настоящий ли Щегол поэт.
— Конечно, настоящий, — искренне ответил Живаго, чем очень огорчил Генералиссимуса.
Если бы Щегол оказался поэтом ненастоящим, то и стихи обидные о великом вожде тоже считались бы ненастоящими. На них, в таком случае, можно бы и внимания не обращать.
Но, как уже выяснилось, Щегол был все-таки настоящим поэтом, что в корне меняло дело. То, что он написал о Генералиссимусе, становилось вдвойне обидным, даже нестерпимым. Опять-таки, за Щеглом водились и другие грехи. Кстати, как донесли, он недавно дал по морде красному графу. Откровенно говоря, этот самый граф был выжигой и хапугой, но, опять-таки по сообщениям агентов, причем даже заграничных, обладал несомненным литературным даром и, что важней, именем. Так что, по морде его бить не полагалось, во всяком случае какому-то Щеглу.
К сожалению, в те годы совсем радикальные меры принимались, в основном, по отношению к вождикам. Еще не время было распространять этот прогрессивный метод решения идеологических противоречий на простых смертных. Годика три нужно потерпеть. Опять-таки, за Щегла хлопотали даже некоторые вождики, которые, безусловно временно, но таковыми еще являлись. Но пока служили, так что... Пообещал Генералиссимус оставить Щегла живым. Сгоряча, конечно, но слово не воробей... Тем более — слово Генералиссимуса.
Но в клетку посадить Щегла — святое дело!
Арестовали, допрашивать стали. Как без этого? Одно допрашивающих огорчало: что делать дальше не знали. Какое преступление пришить. А ассортимент богатый имелся! Во-первых, можно шпионаж вменить. Очень хорошая статья и улучшению знаний географии способствует. Кто из офицеров НКВД знал бы, не будь этой статьи, что есть такие страны, как Индия, Япония, Швеция, не говоря уж об вовсе экзотических типа Коста-Рики или там Конго. Осталось только узнать, где эти самые японии-конго расположены и можно в Университеты подаваться. Преподавателями! Или еще классная статья — вредительство! Под нее даже за убитого комара попасть можно. Комара убил — птичка голодной осталась — проголодавшись, клюнуло фрукт какой на дереве — тот оземь упал, испортился — урожай уменьшился.
И это в стране, где постоянный голод! И другие статьи имелись, но, повторяю, указаний не поступало, вот чекисты с этим Щеглом и маялись.
Стихи-то к делу не подошьешь! Себе дороже! Раз к делу подшил, значит — читал. Что читал? Антисоветскую литературу, ибо там плохие слова о Генералиссимусе сказаны. А за чтение антисоветской литературы такое наказание полагается, что мало не покажется. К тому же, раз в служебное время читал, так еще добавят и злоупотребление служебным положением. Правда, это, по сравнению с первым, уже мелочи.
Короче, посадили Щегла в вагон, разрешили взять жену и трех конвоиров и отправили в ссылку.
А Щеглу и в голову не пришло, что его всего лишь ссылают, думал, что на Колыму едет и очень огорчился. Прямо не в себе стал. Вот, что значит не верить в гуманность карательных органов и самого Генералиссимуса! Хлебнули с ним горя надзирающие-досматривающие.
Бился, бился Щегол в клетке, да в окно выбросился. Но так неудачно для надзирателей! Мало того, что жив остался, так еще выздоровел. Снова стихи писать стал.
— Прыжок. И я в уме...
Это-то мы знаем... Но не знаем еще, вернее — не знали, что полет Щегла продолжился...
С ног филеры сбились. Досматривают, изымают... А ведь надо еще отчеты писать, рапорты, доносы. И все это вверх идет аж до самого Генералиссимуса. А тот ошибок не прощает. Он вообще ничего не прощает.
Строгий!
Справедливый!
Генералиссимус!
(Все же, отметим, что Генералиссимусом он много позже стал, когда войну с Хитлером чуть не проиграл).
Честно говоря, не понимал Генералиссимус понятия такого — великий поэт! Не понимал и все тут!
Великим являлся только он — Генералиссимус. Но даже он не мог запретить всем говорить слово “великий” по отношению еще к кому-то.
Нет, Генералиссимус не возражал, когда великими называли Пушкина или, конечно, Руставели. Тем более, что они давно умерли. Если мертвый, то можно, чтоб и великим побыл.
— А что? А идея хоть куда! Раз Щегол великий, то и помереть ему самое время!
Хотя...
— За что Щегла убили? — спросят потомки.
— За то, что против Генералиссимуса стихи написал!
Нет, так не пойдет. Начнем сначала.
— За что Щегла убили?
— Злоумышленником подлым был! И не убили вовсе, а сам помер от ишемической, допустим, болезни.
— Но он никогда...
— Болезнь — дело наживное. Особенно сердечная. Опять же совесть мучает когда...
— А за что Щегла совесть мучила?
— За злоумыслие! — вернулись к исходному.
— А в чем оно заключалось?
— В негативной оценке великого Генералиссимуса!
— Нет! Так не годится! — Досадливо сплюнул на ковровую дорожку Генералиссимус.
Из-за ножки стола выполз специальный агент и, подтерев плевок, тут же исчез.
— Сплошное расстройство из-за этого Щегла, думай теперь, что с этим Шутом делать!
Тут Генералиссимус обрадовался:
— Да, никакой он не Щегол, а Шут!
В этом Генералиссимус был прав. Ибо в стране, где правит всем тиран, не может не быть Шута. Ибо только Шут способен в такие времена громко говорить правду.
Поэту не нужны секреты. Любой секрет считая злом, летает он щеглом по свету и унижает ремеслом. Шатается, как бы без цели, его помарки все хранят. Когда вдруг обретает цепи, то те бубенчиком звенят. Он — шут! И он строкою шутит. Приманка, лакомка, изгой в усталости от барской шубы поэт не смыслит ничего. Он несвободен и свободен, и все, что хочет, говорит. Приходит, мечется, уходит, смеется, а душа навзрыд. Другим жилье — ему берлога, другим покой — ему беда. Он от природы и от Б-га. Отныне, присно, навсегда.
А что же Щегол, нагло переименованный в Шуты? Щегол и знать не знал Генералиссимуса, хотя очень его не любил и опасался. Он вообще был опасливым человеком. Но... Когда писал стихи, то вся опасливость куда-то проходила. И... получалось то, что получалось.
Еще у опасливого Щегла была странная манера — опасливо и по секрету читать свои стихи первому же, кто об этом попросит. Просили, в основном, те, кто по долгу службы обязан был это делать.
Когда Щегла пришли арестовывать, то при обыске нашли листок со злополучными стихами о Генералиссимусе.
— Чьи стихи? — грозно спросил обыскивающий.
— Мои! — гордо ответил Щегол.
А Генералиссимус все ходил и ходил по кабинету. Раздражение не проходило.
— Шут! Шут! — словно плевки вылетало из под усов.
— Шутовская морда!
Но покой, столь необходимый для написания капитального труда в виде “Краткого курса...”, не приходил. Наоборот, ему казалось, что нахальный Щегол каким-то непостижимым образом влетел в кабинет и высвистывает над головой:
— Что ни казнь у него — то малина...
И Генералиссимус непроизвольно ежился и прикрывал голову.
Но работа не ждала. Важная работа. Нужная. И Генералиссимус продолжил диктовать:
— "...не только учить массы, но и учиться у них."
— Наглей комсомольской ячейки/ И вузовской песни наглей,/ Присевших на школьной скамейке/ Учить щебетать палачей. — Ответил Генералиссимусу голос Щегла.
Тот, было, отмахнулся. Потом вздрогнул. Но Генералиссимусы ни перед чем не останавливаются в своей работе.
— "...разгромили войска Врангеля и освободили Крым от белогвардейцев и интервентов. Крым стал советским." — гордо проговорил Генералиссимус.
— Холодная весна./ Голодный старый Крым,/ Как был при Врангеле —/ Такой же виноватый, — не согласился Щегол.
Генералиссимус опасливо покосился на секретаря, но тот невозмутимо сидел, сжимая перо, словно маузер и преданно слушал вождя.
— Пошел вон! - на всякий случай скомандовал Генералиссимус.
Секретарь трусливо удалился.
— "Это был конец иностранной военной интервенции и гражданской войны", — радуется Генералиссимус четкости своей формулировки.
— Поучимся же серьезности и чести/ На западе у чуждого семейства, — совсем некстати посоветовал Щегол.
— "Советское государство вынуждено было брать у крестьянина по продразверстке все излишки." — врал дальше Генералиссимус.
— Природа своего не узнает лица,/ И тени страшные Украины, Кубани — перебивает его Щегол.
Генералиссимус вспомнил голод на Украине, Поволжье и радостно ухмыльнулся. Он всегда верил, что голод, который способен убить миллионы потенциальных повстанцев, намного эффективнее, чем даже НКВД.
Но дело не ждало, и он снова перешел к творчеству.
— "...нашей партии удалось создать в себе внутреннее единство и небывалую сплоченность..."
— А вокруг него сброд тонкошеих вождей,/ Он играет услугами полулюдей, — не верит ни единому слову Щегол.
— Вот сволочь пернатая! — рассвирепел Генералиссимус. — Ну, ничего, есть еще возможности, есть!
И продолжил:
— Советская власть твердой рукой карает этих выродков" — написал Генералиссимус и вместо точки поставил жирную кляксу.
— Где вы трое славных ребят/ Из железных ворот ГПУ? — и тут нашел, что вставить, Щегол.
Железные ворота ГПУ вскоре закроются за Щеглом. Уже не летающим. Связанным. Но он уйдет и из этой клетки. Улетит. К нам.Сайт создан в системе uCoz