"Народ мой" №19 (335) 14.10.2004
На сарозеках …Еврей! Еврей! – Закричал мне казах, стоящий на самом верху галереи, связывавшей все дома маленького поселка газовиков на станции Опорная. Потом абориген набрался духу и выкрикнул заветное: Жидовская морда! – и снова: Еврей, еврей!
Грохоча железным ступенями, я помчался за ним. Зачем? До сих пор этого не понимаю. Что мог сделать я один с аборигеном, готовым, чуть что, позвать на помощь еще сотни две таких же, как он. В поселке жило человек пятьсот, но большинство, как всегда в таких местах, где нужно тяжко работать в невыносимых условиях, были приезжие из России. Впрочем, евреев среди них не наблюдалось.
Таким образом, единственный в радиусе 150 км еврей бежал по галерее за представителем коренной нации, а тот улепетывал, что было сил, не забывая громко взывать о помощи.
Какой бес в меня вселился? Вроде и трезв был, как стеклышко, а, поди ж ты, бежал, сжав кулаки и грозно зыркая по сторонам на других аборигенов, начинавших выползать из своих квартир-нор. Те отшатывались в сторону, пропуская меня, а потом бежали вослед, подбадривая преследуемого.
А тому уже было не до шуток. Я настигал, успевая разгонять взглядом его землячков.
– Землячки-казачки, – так мы их меж собой называли за вечное: Земляк, дай закурить!
Они ненавидели нас всех и каждого в отдельности. Но это проявлялось только тогда, когда им удавалось напиться.
Но преследуемый мною был трезв! Видно, не выдержал, прорвалось сокровенное!
Но откуда? Откуда? Вряд ли он хоть раз за свои тридцать-тридцать пять лет выезжал куда-то дальше близлежащих Маката или Бейнеу – таких же зачуханых станций на плато Устюрт. Кто научил его этим паскудным словам? Почему слово «еврей» в его утлом понимании должно было означать оскорбление?
А погоня продолжалась. Вот уже последний пролет галереи-балкона, а дальше только перила.
– Еврей! – торжествующе крикнул казах и юркнул в приоткрытую дверь своей норы. Он уверен был, что там-то его никто не тронет. Я ринулся за ним. И тотчас же жесточайший смрад ударил в мои ноздри. Не знаю, как описать эту животную смесь запахов. Да и не хочу…
Увидев, что я последовал за ним, казах по-настоящему испугался. Он упал на кошму, заменявшую ему, по-видимому и стол, и кровать и закрылся от меня подушками.
Я остановился. Злость прошла. Да и запахи, запахи, вызывавшие тошноту… Мне хотелось поскорее выйти отсюда, дышать раскаленным, но все-таки чистым воздухом.
Мой противник высунул голову из-за подушек. Его раскосые глаза от ужаса округлились. Он не мог отвести взгляд от меня, стоящего неподалеку.
– Не еврей! Не еврей! – вдруг тонко пропищал он. И потом уже громче, убедительней, как ему казалось: Не еврей! Не еврей!
Я повернулся и вышел. У дверей стояло человек двадцать его соплеменников. Я глянул на них мельком, и они расступились. Я пошел, как сквозь строй, каждую секунду ожидая удара сзади. И надеясь на него, чтоб развернуться и бить, бить, вонзать в эти плоские рожи свои острые кулаки. Но они не шелохнулись…
Александр БирштейнСайт создан в системе uCoz