ОТ ШОВЕНА ДО КОСМОПОЛИТОВ
Совершенно случайно, но в каком-то высшем смысле
закономерно в интеллектуальном пространстве аукнулись две свежевышедшие
работы. Книга Жерара де Пюимежа «Шовен, солдат - землепашец: Эпизод из
истории национализма» выпущена московским издательством «Языки культуры»
в рамках Пушкинской программы французского МИД и посольства Франции
в России (перевод Веры Мильчиной - как водится, блестящий). Обширная статья
Константина Азадовского и Бориса Егорова «Космополиты», посвященная истории
разгрома филфака Ленинградского университета в 1948 - 1949 годах, напечатана
«Новым литературным обозрением» (№ 36).
До выхода книги де Пюимежа считалось, что слово «шовинизм»
образовано от имени реального солдата наполеоновской гвардии Никола Шовена.
Он ферму покинул, ушел воевать, чтоб землю в Египте французам отдать; семнадцать
раз был ранен (и ни разу - в спину), лишился трех пальцев, получил страшный
шрам на лбу; за долгую жизнь нажил наградную сабля от любимого императора
да двести франков пенсии. Но неизменно благодарил судьбу за счастье родиться
французом. Разумеется, де Пюимеж выясняет, что все обстоит прямо противоположным
образом. Сначала возникла шовинистическая идеология; затем литература дала
ей имя вымышленного Шовена; после этого ученые мужи занялись поиском подходящего
исторического персонажа; не найдя - собрали цельный образ из множества
биографических осколков. И лишь тогда военные и политики смогли использовать
«положительный пример» доблестного Шовена в воспитательных целях.
Но по-другому ведь не бывает. Эпоха романтизма сделала
одно из самых грандиозных (для культуры) и одно из самых страшных (для
политики) открытий новейшего времени. А именно: национальное своеобразие
может стать «идеей», которая объединяет народ, превращает его в коллективную
личность. Мощную, однако постоянно нуждающуюся в чутком руководстве - и
в постоянном ощущении тайной угрозы, исходящей от внешних и внутренних
врагов. Шовен - усатый нянь французского национализма; он воин и землепашец,
человек с корнями, олицетворение «правильного» француза; его аграрному
милитаризму противостоит торгашеская трусость бескорневых евреев и англичан.
(Кто из них хуже - хитрый Эдип, разреши!)
И тут начинается самое интересное. Во-первых, обнаруживается,
что в национализме нет ничего специфически национального; миф о Шовене
строится, я бы сказал, по вполне космополитической схеме. Замените сидр
квасом, подставьте в готовую прорезь физиономию какого-нибудь Карпушки
Чигирина из патриотических листовок, которые во время Отечественной войны
1812 года вывешивал на московских заборах предшественник Ю.М.Лужкова граф
Ростопчин, - от перемены мест слагаемых сумма не изменится. А во-вторых,
в этой схеме все идеологические знаки запросто меняются на противоположные.
Сегодня Шовен верой и правдой служит делу национального возрождения. Завтра
по тому же лекалу можно выкроить образ славного парнишки-интернационалиста,
готового ради вольных гренадских землепашцев проливать кровь - -свою, но
преимущественно чужую, классово враждебную. А послезавтра, произнеся тост
за долготерпение великого русского народа, снова вернуться на почву шовинизма.
Как это сделал после победы в мировой войне товарищ Сталин.
Константин Азадовский и Борис Егоров, опираясь не
только на архивы, но и на устные свидетельства, личные воспоминания, реконструируют
трагические события 1948 -1949 годов, когда в Ленинграде унижали (а затем
- и уничтожали) цвет филологической науки. Они не впервые обращаются к
этой роковой теме; когда 10 лет назад журнал «Звезда» напечатал их статью
«О низкопоклонстве и космополитизме», многие истязатели Марка Азадовского,
Виктора Жирмунского, Григория Гуковского, Бориса Эйхенбаума были не только
живы, но и сохраняли академическую силу. Например, тогдашний директор Института
мировой литературы Георгий Бердников, который в свое время был деканом
ленинградского филфака. Интеллигенция продолжала чтить Александра Григорьевича
Дементьева, в оттепельные годы из яростных врагов космополитизма переделавшегося
в страстного борца за легальный либерализм и ставшего первым замом Твардовского
по «Новому миру».
На этот раз имена названы, чудовищные подробности
воспроизведены. Но куда важнее примеры того, как люди находили в себе силы
не участвовать в общем безобразии. «Восемнадцативечник» Александр Западов
разоблачению коллег предпочел публичное самобичевание; Георгий Макагоненко
жестоко обличил Вольтера и Руссо, благо тем ничего не грозило… И это лучший
ответ на страшно знакомый довод: все одинаково виноваты, тогда невозможно
было поступить иначе, не будем поминать старое.
Нельзя выписать рецепт, который раз и навсегда избавит
человечество от противоестественного влечения к дядюшке Шовену. Единственное
лекарство от шовинизма (и от агрессивного интернационализма, который ничем
не лучше) - память о прошлом и напряженное размышление о нем. Собственно
это и есть основное занятие культуры.
Александр АРХАНГЕЛЬСКИЙ.
«Известия».