 |
В понедельник, 5 июля телепрограмма «Иерушалаим»
сообщила о прибытии в Хайфу из Одессы очередного рейса теплохода «Дмитрий
Шостакович» с 320 репатриантами на борту. Тележурналисты задали прибывшим
свои вопросы, и мы услышали привычные в последнее время ответы: «Не платят
зарплату, нечего есть, никакой перспективы на улучшение. Здесь, конечно,
тоже нелегко, но мы тут уже побывали, посмотрели, справимся».
Журналисты спросили сотрудников береговых
служб, отличаются ли, по их мнению, чем-нибудь вновь прибывшие олим от
еще недавних своих предшественников. Ответы были единодушными - совершенно
отчетлива тенденция к омоложению, едут молодые, трудоспособные семьи. Раньше
преобладало старшее поколение. Что ж, и это понятно.
Через несколько дней – вечером 8 июля – в
одно и то же время прошло два мероприятия, посвященных алие из СССР–СНГ:
в библиотеке Сионистского Форума презентация книги «Десятилетие большой
алии: путь достижений и утрат. (Социологические очерки)», а в Общинном
доме – очередной семинар амуты «Мишмерет Шалом» из серии «История алии».
Отвечая на вопрос авторов социологических
очерков о причинах репатриации, респонденты 1991–92 годов на первое место
выдвигали «беспокойство за будущее – свое и детей», и лишь на четвертое
– экономические трудности. Что ж, время вносит в мотивировку свои коррективы.
Главное же состоит в том, что выехать сейчас просто.
Но, «чтобы относительно легко выезжающие сегодня
из бывшего Союза евреи знали, как это начиналось, как писалась кровью история
нашей борьбы и нашей алии, как мы проходили нашу «пустыню», добиваясь права
на наш Израиль» (Э.Шифрина), и состоялся семинар,
имевший строго очерченную тему: «Цена нашей свободы. К 20-летию гибели
семьи Полтинниковых в Новосибирске».
Как отметил открывший семинар журналист А.Разгон,
конкретные судьбы в переломные моменты истории, – особенно судьба немногих
людей, сыгравших в это время важную, нередко ключевую роль, – позволяют
увидеть то, что трудно или даже невозможно передать лишь с помощью цифр.
«По драматизму, трагическому накалу, связанному
с отказом, судьба семьи Полтинниковых, пожалуй, не имеет аналогов в истории
советской алии», – так начал свой рассказ о совместно пережитом Ф.Кочубиевский,
узник Сиона, хорошо известный в СССР еврейский активист и новосибирский
отказник, сыгравший исключительную роль в помощи семье Полтинниковых в
наиболее трудные для нее моменты.
Э.Шифрина, единственный оставшийся сейчас
в живых член этой семьи, рассказала о своих
родителях и сестре, о той невероятной по масштабам и резонансу в мире
борьбе, которую они все вместе вели в СССР и за его пределами.
Из раннего детства сохранилось воспоминание:
мама, плачущая в связи со смертью Сталина. Ни до, ни после мама никогда
не плакала, – у нее был твердый, волевой характер. Отца война застала студентом-медиком,
он прошел ее армейским хирургом и остался в армии надолго: демобилизовался
после 30 лет службы в звании полковника, будучи начальником глазного отделения
сибирского окружного госпиталя, признанным лучшим глазным хирургом зауральской
части страны. После демобилизации был избран заведующим кафедрой глазных
болезней Новосибирского мединститута.
Полтинниковы в это время были благополучной
семьей ассимилированных еврейских интеллигентов: родители и старшая сестра
Вика – врачи, самозабвенно работавшие и влюбленные в свое дело, Элеонора
– переводчик, преподаватель английского. Еврейство в семье сохранилось,
скорее всего, лишь на подсознательном уровне – было необъяснимое неприятие
смешанного брака. С антисемитизмом им не приходилось болезненно сталкиваться,
и он ощутимо не отражался на формировании еврейского самосознания,
Серьёзный толчок в этом направлении, особенно
для сестер, дала Шестидневная война. Пробуждение национального самосознания
у младшей сестры шло одновременно с формированием социального, политического
протеста, диссидентских настроений, что и привело ее в ряды активных распространителей
самиздата. Именно это последнее обстоятельство привлекло к ней внимание
КГБ, куда ее уже «таскали», угрожая посадкой. Умная, дальновидная мать
нашла выход и сумела его реализовать, – младшую дочь удалось срочно отправить
в Израиль по фиктивному браку.
Семья к этому времени уже не была прежней,
благополучной, «как все», в ней стали распрямляться скрытые ранее пружины,
она встала на путь борьбы, приняв решение о репатриации, подав в 1971 году
документы в ОВИР, зная, что из Сибири «не выпускают».
Сейчас даже те из нас, кто хорошо знает и
помнит то время, те изощренные приемы воздействия на всего лишь захотевших
«воссоединиться со своими родственниками» (так в СССР официально называли
репатриацию), не могут не поражаться энтузиазму новосибирских властей.
«Вы здесь сгниете, но не уедете», – сказал прошедшему войну полковнику
Полтинникову начальник ОВИРа полковник Горбунов. Это были не пустые слова.
И.Х.Полтинников был разжалован в рядовые с лишением пенсии и уволен с работы,
предварительно пройдя через обязательное чистилище того времени – «собрание
трудового коллектива».
«Жаль, что Гитлер вас всех не прикончил! Я
бы сам тебя пристрелил, предатель!» – услышал на этом собрании ветеран
войны. Через такие же «собрания» прошли и примерно то же услышали мать
и старшая дочь. Семья осталась без работы. В ноябре 1972 года пришло еще
одно подтверждение слов начальника ОВИРа, – его ведомство дало официальный
отказ с мотивировкой; «Нецелесообразно».
Но уже прислала вызов из Израиля младшая дочь,
и семья вновь подает документы. Казалось бы, препятствий нет. Мотивировка
отказа на сей раз поражает своей вызывающе наглой демонстрацией силы: «Отсутствие
близких родственников в Израиле».
В декабре 1972 года мать и дочь были арестованы
в Москве при попытке подать петицию в приемной Верховного Совета СССР.
Их отправили в товарном вагоне в Новосибирск, где приговорили к шести месяцам
тюрьмы.
Элеонора почти сразу же по прибытии в Израиль
начала встречаться с западными дипломатами и политическими деятелями, стремясь
привлечь внимание западной общественности к положению евреев в СССР, и
одновременно организовать кампанию в защиту своих близких.
Уже в феврале 1973 года по приглашению американских
еврейских организаций она выехала в США, где вскоре о положении ее семьи
заговорили радио и телевидение, а в марте она объявила голодовку в Лондоне
у Советского посольства.
Стоит отметить, что перед тем, как начать
эту голодовку, Элеонора позвонила начальнику Новосибирского областного
МВД генералу Сланецкому и предложила компромисс: она прекращает кампанию
на Западе, – они выпускают ее семью. Она услышала то, что готова была услышать:
«можете хоть сдохнуть там на своей голодовке, – ваши родители и сестра
сгниют здесь, но не выедут».
Уже после десяти дней ее голодовки резонанс
в мире оказался достаточно велик: американская и европейская пресса сообщили
о положении семьи Полтинниковых в Новосибирске, в Москву шли индивидуальные
и коллективные письма и телеграммы европейских парламентариев, американских
сенаторов и конгрессменов, Госдепартамент США обратился с официальным ходатайством
к советскому правительству. Казалось, цель достигнута, и голодовка была
прекращена.
Увы, у советской стороны был свой сценарий:
последовал очередной отказ с новой мотивировкой – «по причине секретности»
бывшей работы разжалованного полковника медицинской службы.
Положение матери и сестры в тюрьме было крайне
тяжелым: первая перенесла к этому времени уже три инфаркта и была больна
диабетом, у второй был туберкулез в активной форме.
Голодовка Элеоноры и последовавший в связи
с ней общественный резонанс совпали по времени с тяжелейшим гипертоническим
кризом у матери и обострением туберкулеза у сестры. Власти были вынуждены
выпустить их из тюрьмы после половины срока.
Однако сценарий садистских репрессий имел
еще долгое продолжение, и сейчас с трудом поддается восприятию и уж никак
не поддается сколько-нибудь логическому анализу. Достаточно, например,
сказать, что всех троих вызвали в милицию и потребовали немедленно устроиться
на работу, угрожая в противном случае привлечением к уголовной ответственности
за тунеядство. Однако в горздраве им объяснили, что есть указание не принимать
Полтинниковых ни в одно лечебное учреждение города. Почта до них не доходила,
телефон был отключен, а на переговорный пункт приглашали на неверное время,
вынуждая просиживать там сутками.
Нам сейчас трудно понять, откуда у больных,
затравленных людей брались силы на борьбу, но они боролись всеми доступными
им средствами: у них было больше трехсот постоянных корреспондентов на
Западе, они периодически объявляли голодовки. Голодовка... Когда во время
одной из голодовок мать потеряла сознание, вместо вызванной «Скорой помощи»
приехали сотрудники КГБ и сказали, что никакой помощи не будет, пока они
не прекратят голодовку.
В начале 1975 года у матери случился четвертый
инфаркт. Вначале было непонятно, почему ее охотно взяли в больницу, но
вскоре все прояснилось: при катастрофически падающем давлении ей намеревались
ввести лекарство, понижающее давление... Они даже не потрудились учесть,
что их пациентка – врач-кардиолог. От больницы пришлось отказаться.
В это же время отца сбила машина, наехавшая
на тротуар (расследования, естественно, не было), после чего он тоже слег
с инфарктом.
Силы были на исходе, и семья перешла к последнему
возможному для нее средству: полному
бойкоту властей, отказу от любых контактов с любыми советскими учреждениями.
В марте 1975 года Элеонора и некоторые их
друзья на Западе получили последнее письмо:«Не ждите от нас больше писем.
Либо мы получим разрешение, либо умрем здесь».
Полтинниковы были очень мужественными и очень
скромными альтруистами. С самого начала своей борьбы в телефонных разговорах
(сохранились их записи!) с американскими активистами они просили не концентрироваться
только на них: «...у нас еще есть силы, другим хуже...» И лишь в одном
из последних телефонных разговоров прозвучали другие слова: «Нас убивают
изматыванием, больше нет сил, спасите нас!»
Казалось, именно сейчас Полтинниковы должны
были оказаться в центре внимания борцов за алию в СССР. Но в Москве, через
которую тогда только и шел поток иностранных туристов, «лидеры алии» говорили
тем, кто ехал в Новосибирск: «К Полтинниковым не ходите, они все равно
никого не хотят видеть». Это была ложь: именно для западных туристов Полтинниковы
делали исключение – их охотно впускали.
С горечью говорит сейчас Элеонора о том, что
«никто из тех, кто взял на себя смелость выступать от имени алии, не потрудился
съездить в Новосибирск и узнать, живы ли Полтинниковы. Редкие туристы на
свой страх и риск заходили к ним и уезжали потрясенные... Лекарства от
туберкулеза для Вики, которые я посылала с туристами через московских «лидеров
алии», почему-то не доходили тоже...»
Что ж, добавим мы сейчас от себя, в этом,
вероятно, можно увидеть зародыш того, что спустя годы пышно расцвело уже
здесь, – в Израиле, в до боли знакомых картинах предвыборной около- и псевдопартийной
возни, бесстыдства и эгоизма.
Примечательно, что именно в это время специально
к Полтинниковым приезжает с поддержкой христианка Алис Форд из иерусалимской
группы пятидесятников-сионистов. Она приедет к ним и много позже, предлагая
свою помощь, когда они, наконец, получат разрешение на выезд: «Что случится
с вами, случится и со мной» (давайте вспомним, что почти такие слова когда-то
произнесла и Рут-моавитянка).
Жизнь семьи Полтинниковых в Новосибирске в
этот последний, наиболее драматичный период их беспрецедентной борьбы потрясает
сегодня и нас, когда из сдержанного рассказа Элеоноры мы немного узнаем
об их страшном повседневном быте в забаррикадированной изнутри квартире,
– и так не дни, не месяцы даже, но годы... И при этом они учили иврит,
слушали западное радио, уровень их интеллектуальной жизни был по-прежнему
высок.
Кажется невероятным, что все это можно выдержать.
Вероятнее представить, что в таких условиях рассудок человека сдает, и
поэтому не все его поступки легко уложить в наши сегодняшние представления
о норме.
Борьба Элеоноры на Западе не прекращалась,
в Новосибирск шли официальные запросы из Сената и Конгресса, и, наконец,
в феврале 1979 году посторонние люди сообщили, что ее семье дали разрешение
на выезд. Они добавили также, что Полтинниковы отказываются идти за разрешением,
полагая, что это провокация с целью выманить их из квартиры и убить.
Сейчас, когда мы знаем, что этому предшествовало,
нам не кажется такое поведение слишком странным, но тогда даже Элеонора
сочла возможным представить, что мама и сестра потеряли рассудок (а как
его можно было в таких условиях не потерять!), потому что они не хотели
выпускать из дома папу, который с ними не соглашался.
Парадоксальность сложившейся ситуации заключалась
в том, что, казалось бы, достижение цели, ради которой было так много отдано,
лишь еще больше усиливало трагизм. Нужно было доказать отчаявшимся женщинам,
что западни нет, и с этой целью глава семьи оставляет их, чтобы репатриироваться
в одиночку. Он живет некоторое время в семье Ф.Кочубиевского, который помогает
ему оформить документы и выехать. Значение этой помощи невозможно переоценить.
«Он приехал сюда, – вспоминает Элеонора, –
еле держась на ногах: весил 47 кг».
Физиологические процессы, если они заходят
слишком далеко, становятся необратимыми. Оставшимся в Новосибирске женщинам
уже ничто не могло помочь. 5 августа умерла от голода д-р Ирма Бернштейн,
мать семьи.
Ф.Кочубиевский с большим тру-дом добивается
госпитализации Виктории, которая 8 это время была в очень тяжелом состоянии.
Немного окрепнув в больнице, 28 августа она самовольно ушла домой и покончила
с собой. Для этого нужны были силы и мужество.
Завершая семинар, А.Разгон высказал глубокое
убеждение, что трагедия семьи Полтинниковых в Новосибирске не была результатом
только злой воли ретивых чиновников различных спецслужб и случайного стечения
обстоятельств, как может показаться на первый взгляд. Слишком много есть
сейчас оснований полагать, что это был хорошо спланированный своего рода
социально-психологический эксперимент, имевший целью проанализировать поведение
еврейской семьи в экстремальных советских условиях, понять причины ее выживания,
когда, казалось бы, жить уже невозможно, оценить роль внутренней и международной
помощи, да и мало ли что еще оценить. Можно полагать также, что экспериментаторы,
оставшиеся для нас как бы за кадром, получили достаточно серьезный материал
и много пищи для размышлений, что результаты этого эксперимента явились
еще одним аргументом в пользу понимания бесперспективности силового удержания
евреев от репатриации. Несомненно также и то, что результаты этого эксперимента
во многом зависели от объекта исследования. Семья Полтинниковых оказалась
достойным объектом и вписала еще одну страницу в героическую летопись нашего
народа.
Кто знает, – грустно добавил А.Разгон, – какие
специалисты-психологи стояли у истоков этого эксперимента, и не было ли
среди них тех, кто сейчас спокойно живет здесь, среди нас...
Что ж, если это и так, – добавим в свою очередь
и мы, – то для этих специалистов, а еще более для нас с вами поучителен
следующий этап алии семьи Полтинниковых, уже после Новосибирска, в Израиле.
Невероятный груз перенесенных психологических
травм, еще два следующих друг за другом инфаркта, наконец, возраст – все
это отошло на второй план, ведь доктор Полтинников оказался на родной земле,
которая давала ему новые силы. Он ученый, и именно в этом качестве может
наиболее полно здесь реализовать себя. Можно только поражаться тому, как
много и что именно успел сделать за обидно короткий срок этот уже немолодой
человек, который еще и писал стихи на иврите.
«Его исследования в области лечения ожога
глаз, – рассказывает Элеонора, – были настолько революционны, что для него
была создана специальная лаборатория в глазном институте при больнице Тель
ха-Шомер. За сделанное им открытие в области лечения ожогов глаз он был
награжден специальной премией им. Гольдшлегера. Он успел сделать ряд изобретений,
одно из которых – совершенно оригинальное решение проблемы замены хрусталика
при катаракте, достойное, по оценке специалистов, Нобелевской премии, –
разрабатывается его учениками сегодня».
Прошлое, однако, держало крепко. Очень крепко.
Сердце не выдержало еще одного инфаркта и 1 июля 1986 года ученого и воина
не стало. Ему было всего 66 лет.
«22 июня 1989 года – продолжает свой рассказ
Элеонора, – одной из улиц Нетании было присвоено имя моего отца, д-ра Иц-хака
бен-Ханаана (Полтинникова), врача, ученого, ветерана войны с нацизмом,
почетного полковника Армии обороны Израиля... Это решение – последние воинские
почести, которые отдала страна трем своим бойцам, погибшим за алию: моим
родителям и сестре. Имена моей мамы, д-ра Ирмы Бернштейн, и моей сестры,
д-ра Виктории Полтинниковой, написаны на папином надгробии, потому что
их могилы остались в Новосибирске. Общий на троих памятник, общий героизм
и трагедия, и почести – общие на троих...
«Если не я за себя, то кто? Но если я только
за себя, то зачем я? И если не сейчас, то когда?» Этой еврейской мудрости
моих совершенно ассимилированных родителей не учили, но она была у них
в крови, в характере».