НУЖНОЕ ИЗДАНИЕ


    В российской литературной жизни - событие: отдельным изданием в твердом переплете (и полиграфия на высоте!) вышел сборник переводов Владислава Ходасевича “Из еврейских поэтов” тиражом 5 тысяч экземпляров. Сегодня для такой книги - это очень большой тираж, но в столицах ее уже не осталось - раскуплена. Она явно не претендует на то, чтобы стать сенсационной; что могут сказать современнику, когда объем всей информации, наживемой человечеством, удваивается каждые два с половиной года, еврейские поэты, завершившие свой жизненный путь полвека с лишком тому назад? Да и сам сборник переводов, впервые увидевший свет в 1923 году, в главном - стихотворных текстах - остался каким был, - ведь переводчика нет с нами уже шестьдесят лет. Значит, дело в чем-то интригующем, новонайденном, включая самое время выхода в свет. Главное, он (сборник) издан для российского читателя, хотя каждый текст получил здесь параллельную страницу - на иврите. Но пишущий эту рецензию говорит от лица славянина, не владеющего ивритом. В чем же тогда ценность книги, изданной прежде всего для русского?
    Мне лично приходится повторить признание Максима Горького: “как все русские, я плохо знаю литературу евреев”. Разумеется, среди сотен советских поэтов (употребим здесь последнее слово без кавычек, которых оно обычно заслуживает в сочетании с предшествующим эпитетом) легко назвать многие десятки поэтов-евреев - от Багрицкого до Айзенберга. Но в том-то и дело, что между стихами поэтов-евреев и еврейской поэзией в общем случае невозможно было поставить знак тождества.
    В истории русской литературы (а все авторы сборника - подданные российской короны по рождению) еврейские голоса появились поздно. Невозможно представить себе еврея, рискнувшего войти в литературный процесс, скажем, при Екатерине Великой. Тогда сам вопрос существования евреев в Российской империи уже был фундаментально решен. По Указу Императрицы Елизаветы Петровны от 2 декабря 1742 года их не должно было быть в России. “Из всей нашей империи, как из великорусской, так и из малороссийских городов, сел и деревень всех мужеска и женска пола жидов, какого бы кто звания и достоинства ни был, со объявлением нашего Указа, со всем их имением немедленно выслать за границу, и впредь оных ни под каким видом в нашу империю ни для чего не впускать”.
    Неудивительно, что об этих отверженных первыми сочувственно заговорили русские поэты (знаменитые “Жиды” Льва Мея). Собственно поэты еврейского происхождения, закрепившиеся полноправными участниками литературного процесса в России, от Семена Надсона (1862 - 1887), до Бориса Пастернака (1890 - 1960) и Осипа Мандельштама (1891 - 1938), чувствовали себя более русскими, чем евреями, - уместно вспомнить здесь замечательную обмолвку Марка Шагала - “русский поэт еврей Пастернак”. Надсон обращался к своим прародителям откуда-то извне, как посторонний:
Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоей печали гнет
Мне чужд, как и твои ученья.

    Осип Мандельштам, в раннем детстве переболевший “ребяческим империализмом”, написавший панегирик черно-желтым геральдическим цветам Империи, “отметился” в национальной тематике разве лишь “Александром Герцовичем”. И совсем уж надменным космополитом остается дивный поэт Бенедикт Лившиц, оставивший свое непреклонное “нет” революционной смуте:
В угаре тяжком пьяных стонов, 
С безумной жизнию вразлад
Пред чернию пою, не дрогнув,
Императорский Петроград.

    Их (а к этим базовым именам легко приписать и Валериана Парнаха, и Илью Эренбурга, и Самуила Киссина) неизменным ориентиром был европейский Запад, французские парнасцы и символисты, испанцы позднего средневековья, а отнюдь не ветхозаветные персонажи. Не зря Марк Шагал сетовал: “у нас, евреев, нет своего Бодлера, Теофиля Готье, нет такой личности, которая мощной рукой выковала бы художественный вкус и современные критерии”. Самый значительный поэт середины XX-го века, выходец из галицийского угла Российской империи, населенных русинами Черновиц, Пауль Целан творит в такой поэтической стратосфере, где все - вненационально, а ответчиком за все ужасы нашего времени оказывается... язык.
    И вот, обнаруживается, что на коротком отрезке времени, - с 1860-го и до 1890 годов, тогда же, когда появились на свет все “русские поэты-евреи” - Надсон и Виленкин (Минский), Парнах и Мандельштам, Бенедикт Лившиц и Борис Пастернак, в России, вне столиц, а преимущественно в местечках западных и южных губерний народилось целое поколение подлинно еврейских поэтов, писавших на иврите, живших сугубо еврейской жизнью и остававшихся безучастными к призывам сделать последнюю сволочь хозяином земного шара. Их-то голоса и донес до нас в своих переводах с приготовленных для него подстрочников Владислав Ходасевич. Как линза собирает свет солнечного дня в горячую точку, так и переводчик в своем сборнике сфокусировал внимание читателя будущих времен на обособленности еврейской поэзии на иврите, ее самодостаточности и национальном пафосе. Почему именно сейчас мы замечаем уникальную ценность этого труда? Ведь, не говоря о сборнике “Из еврейских поэтов” 1923 года, чей тираж насчитывал не более сотни-другой экземпляров, переводы эти появлялись в разных изданиях самого Ходасевича. Есть они (всего шесть стихотворений) и в томике, изданном в “Большой серии”, а в двухтомном “Собрании стихов”, вышедшем ранее в Париже под редакцией Юрия Колкера, нашли место все переводы с интересными комментариями, да и в последнем отечественном четырехтомнике еврейские поэты “восстановлены в правах”. Нет, нужен был именно отдельный томик, - не репринт старого, а новая книга, с параллельными текстами, с научным аппаратом обстоятельных комментариев, с приложениями - всем тем, кто работает не столько на Ходасевича, сколько на переводимых им авторов. Ведь самоочевидно, что едва ли не каждый, берущийся за томик этого замечательного поэта, подходит к помещаемым в конце книги переводам уже на излете собственного познавательного порыва.
    В этом же издании кроме прекрасных стихов есть все то, что воскрешает забытые или никогда не знаемые нами имена: портреты, биографические справки, выдержки из мемуаров. Не отвлеченные вещатели библейских истин, а такие разные евреи: кто с буйной волнистой шевелюрой, кто в пенсне, кто с внешностью провинциального бухгалтера (как наш Николай Заболоцкий). Как это необходимо, - ведь и русские классики воспринимаются не иначе, как через постоянное общение с их лицами. Портрет-профиль Валерия Брюсова (скрещенные руки на груди); Блок с флорентийскими кудрями и в черной блузе, сонно-насмешливый, стриженый наголо Гумилев... И вот теперь мы ассоциируем безликие прежде тексты с живыми лицами. Внушительные Черниховский и Фришман, интроверт Бялик, красавец Каценельсон, “европеец” Фихман, самоуверенный чернобородый Залман Шнеур... Вот, оказывается, кто настоящие еврейские поэты России!
    И поскольку гениальные стихи самого Владислава Ходасевича не отвлекают читателя, погружение в такой целостный и новый для многих мир, рассказанный на иврите и переведенный на русский, одаривает нас жемчужинами безусловно чуждой, безусловно ни на что знакомое не похожей, но такой органичной, замкнутой в самой себе поэзии. Трудно привыкнуть к тому, что в стране Ломоносова, Пушкина, Некрасова и Блока проходит совсем другая, исполненная подлинного достоинства неущербная жизнь, будь то идиллические сцены еврейского быта где-нибудь в Шклове, Бессарабии или Таврической губернии или реконструкции песен Израиля. Мир и самодостаточность этого Бытия, мудрая умиротворенность сказаний впечатляет сильнее, чем жалобы “русских поэтов-евреев” на горькую судьбину отверженного народа. Кажется, есть за что не любит им коренных жителей Империи, - но нет злости, раздраженности, мстительности в этих стихотворениях. И как тут не вспомнить непонятную нам “вековую обиду” на русских и сегодня перехватывающую горло украинским националистам. Да ведь и у главного их Кобзаря не из одного случайно взятого стихотворения затаенно стреляет “будь вы прокляты, москали!”.
    Еще о главном. Неожиданно читатель ощущает себя в ином потоке - ином времени, - эпоса. О чем бы ни рассказывал, к примеру, Саул Черниховский, - об обрезании ребенка или приготовлении вареников, - об этом сказано так, как если бы все немудрящие реалии в эпизодах были освящены какою-то высшею правдой, делающей жизнь живущего по вере отцов еврея ценностью особого свойства. В современной российской жизни это ощущение утеряно, - тем удивительнее узнать, что когда-то оно пребывало в этом мире, в этой стране...
    Удержимся от искушения цитировать один за другим стихотворные отрезки, исполненные изумительной силы. Только один возьмем, но какой...
Презренье, горделивое презренье
Рабам рабов, вознесшихся высоко!
Покуда бьется сердце, не возьму
Их жалкой красоты, законов их лукавых.
За свитки, опороченные ими
В упадочном и дряхлом этом мире, -
Презренье им!
             (Залман Шнеур)

    Повествовательная инерция, устремляющая речь рассказчика далеко за горизонт, раздвигает границы мироздания. Читатель чувствует, что этот, новый для него мир - в физическом смысле велик. Нынешний, где главенствует мародерство постмодернизма, где дыхания стихотворца хватает на строчку-две, как у Рубинштейна или Владимира Вишневского, - это мир осколков и мусора. Неуютно, но что поделаешь.
И как же хорош комментарий, когда он исходит от специалиста. Разве удалось бы узнать читателю, с какими трудностями сталкивался великий переводчик, не будь в издании справок-пояснений, подобных следующей: “Иврит изначально язык бихейвиористический, т.е. бесприлагательно-глагольный, фиксирующий прежде всего действие, вроде: пришел, увидел, победил... или потерпел поражение... Ходасевич местами “правит” стиль Шнеура, убирает жесткие ребра стыков между уточняющими и определяющими существительными и заменяет их плавно-эпической парой: прилагательное-существительное. Например:

Предательское море! Не стыдилось
Оно на вспененных горбах своих валов
Нести плоты сидонские...

    вместо “И это море - предатель, оно не стыдилось переправлять изгнанников на горбах своих покрытых пеной валов”.
    Неожиданно, по прочтении сборника становится вдруг понятным, откуда возникла “инерция долгого завода” у Иосифа Бродского, как вообще в нашей литературе случилась его знаменитая поэма “Исаак и Авраам”, и даже заключительная часть посмертной баллады памяти Т.С.Элиота (Томас Стернс, не бойся коз/ безопасен сенокос/ память если не гранит -/ одуванчик сохранит) вполне выводима из “Песни Астарте и Белу” Саула Черниховского:

Тайна в дух твой западет,
Огнь в крови твоей зажжет...
Вспрянь, желай и будь силен:
В этом мудрость и закон.

    Составителю, автору вступительной статьи и комментариев Зое Копельман - искреннее спасибо. Остальные, принимавшие участие в выпуске этого прекрасного сборника могут чувствовать заслуженное удовлетворение - он получился. Ну, а Владислав Ходасевич, - на то он и есть замечательный русский поэт...

Георгий ВАСЮТОЧКИН
Сайт создан в системе uCoz