ЕВРЕЙСКИЙ ДОМ, или 
"ПОСЛЕ ПОГРОМА ВЫ МОЖЕТЕ ЗАНЯТЬ ЭТУ КОМНАТУ..."

     ШТЕТЛ - это еще одно название местечка в Восточной Европе, то есть маленького городка с ярмаркой, большинство населения которого в прошлом веке составляли евреи. Сейчас умерло целое явление в мировой истории и культуре, исчез дух еврейского местечка. Остались на Украине и в Белоруссии мелкие городки и деревушки, но мало там евреев, и они давно уже не следуют традиционному образу жизни наших предков в этих городках прошлого века. Нет больше портных и шапочников, сапожников и скорняков, ювелиров и переплетчиков, водовозов и мельников, мудрецов и забулдыг в широких кафтанах с длинными пейсами и торчащими из штанов кистями цицит, бабушек в атласных париках, умевших варить кашерный бульон и делать струдель с орехами и яблоками. Некоторые из них целыми общинами уехали в Америку или Израиль. Там и сейчас можно услышать в отдельных кварталах речь на идиш и увидеть раввинов в традиционных меховых шапках (штраймелах). Но большое количество евреев из местечек переехало в другие города уже Советской республики после отмены черты оседлости, в первую очередь, в Москву и Петроград, но кое-кто добрался и до Биробиджана.
     Гуляя по Петербургу, изредка  можно найти дома, на фасаде которых как бы случайно изображен магендавид или просто шестиконечная звезда без пересекающихся линий. Это память о той  еврейской жизни, которая текла и бурлила в столице Российской империи, где евреям жить разрешалось с большими ограничениями. Рядом с Большой Хоральной синагогой на углу Лермонтовского проспекта и улицы Декабристов, в доме, где сейчас городская поликлиника, на одном из верхних этажей можно видеть круглое окошко, стекольный переплет которого выполнен в виде магендавида. Конечно, этот дом по соседству с синагогой принадлежал еврейской общине, и в нем находилась школа.
     Дом № 4 на 5-й линии Васильевского острова украшают два симметричных магендавида с человеческими масками. Кстати,  в 1870-1872 годах в этом доме жил скульптор Марк (Мордух) Антокольский, а у него временно квартировался будущий известный художник Илья Гинцбург.
     Совершенно невообразимо сочетание барельефов на Большой Подъяческой улице, угол Фонтанки. Там над подъездом на первом этаже вылеплены два воина, подающие друг другу руки: один в римских одеждах, в руках же второго щит, на котором четко изображен магендавид. На третьем этаже - серп и молот, появившиеся, разумеется, в более поздние времена, а на балконе пятого этажа - двуглавый орел.
     Но подробнее я хотел бы остановиться на доме № 77 по Большому проспекту Петроградской стороны. Балкон второго этажа этого дома украшают не только шестиконечные звезды, но и другие изображения, часто встречающиеся в еврейском прикладном искусстве. Например, древние музыкальные инструменты, на которых играли священнослужители в Храме, еврейские мастера часто рисовали в память о его разрушении. Свиток - это тоже древний символ, символ Учения, Торы, которую пишут на пергаменте и сворачивают в свиток. Кувшины можно встретить на могилах, где похоронены коэны (потомки священнослужителей).
     Часто художники, увлекающиеся масонством, использовали подобные сюжеты. Например, в Темном коридоре Эрмитажа находится шпалера "Израильтяне у горы Синай" с вышитым на ней тетраграмматомом - четырехбуквенным именем Вс-вышнего. Конечно, евреи никогда бы не написали его на картине, а художники-масоны вполне могли это сделать. В доме, о котором идет речь, еврейско-масонская символика окажется как нельзя кстати.
     Этот и соседний, выходящий на площадь Льва Толстого, дома были построены инженером-архитектором Константином Исаевичем Розенштейном и принадлежали ему же. Он родился в Одессе в 1878 году в семье врача, закончил там реальное училище и Петербургский институт гражданских инженеров, после чего стал сотрудником русско-шведского завода по производству бетонных труб "Андрей Б. Эллерс". По проекту Розенштейна был построен павильон из бетонных труб для представления завода на Международной художественно-промышленной выставке в 1908 году в Петербурге на Каменном острове.
     В этом же году он получает разрешение Городской Думы на прокладку новой улицы на Петроградской стороне и делит пустырь на десять участков для строительства доходных домов, оговорив с будущими владельцами непременное условие - соблюдение общего характера улицы, ее гармоничности. К работе над фасадами своих домов Розенштейн привлек талантливого художника-архитектора А. Е. Белогруда, а техническим и инженерным воплощением занимался сам. Впервые в России для облицовки фасадов был использован шлакобетон. Для перекрытий были заказаны балки длиной более 15 метров от уличной стены до дворовой, которые уберегли дом от разрушения, когда в его подвал попала бомба. Парадная лестница вписана в овал и производит сильное впечатление еще и из-за того, что ее ступени покрыты белым мрамором, а двери красным деревом с декором из черного.
     Этот дом особнякового типа, то есть на каждом этаже одна квартира. Все примерно одинаковой планировки: по 9 комнат с богатой и пышной отделкой. Например, в кабинете Розенштейна стены были одеты дубовыми панно, которые не сохранились. В центре каждой квартиры находится зал площадью более 43 метров почти квадратной формы. Вход в него оформлен двумя спаренными колоннами, слева от которых небольшой беломраморный камин с позолоченной резьбой. Великолепен лепной потолок с декоративным орнаментом  и медальонами с аллегорическим изображением дня и ночи.
     После революции дом у Розенштейна конфисковали, но во время НЭПа  он сумел взять его в аренду и распродал по комнатам. Так сюда попали многие еврейские семьи из Белоруссии и Украины. До войны этот дом стали называть еврейским. Могу вспомнить фамилии лишь некоторых семей, которые продолжали жить в нем после войны. Это Клиоты на 7-м этаже, Патты, Звягины и Коганы - на 6-м, Грановские, Штейнбоки и Шапиро - на 3-м. Сам Константин Исаевич пережил блокаду и жил в своей комнате на 2-м этаже до самой своей смерти в 1952 году.
     Квартиру же на 5-м этаже в 20-е годы разделили на две - по инициативе еще дореволюционного жильца генерала Николаева , и три комнаты со стороны парадной лестницы купил некий Фрайман из Могилева. Четвертую комнату в этой половине квартиры купил в 1927 году его земляк Вениамин Рафалович, чья дочь до сих пор живет в этой комнате. В 1929 году, не дожидаясь уплотнения, Фрайман продает большой зал своему двоюродному брату и напарнику по бизнесу (совладельцу пивоваренного заводика) во время НЭПа  Довиду-Ирме Певзнеру, чей сын Хаим-Берл (Борис) еще до революции в Могилеве, где находилась ставка императора, преподнес подарок наследнику царевичу Алексею - действующий макет железной дороги.
     Итак, в зале на 5-м этаже в конце двадцатых годов  поселилась большая еврейская семья из Могилева. Глубоко религиозные Довид-Ирме с женой Хаей-Рохл и некоторые дети, отошедшие от соблюдения традиции, в одной комнате. В 30-е годы их сын Доля, разочаровавшись в советской действительности, поехал в Палестину строить еврейское государство. Кто-то из знакомых, вероятно, написал донос, и старую Хаю-Рохл ненадолго посадили в Кресты, где пытали (не давали спать) и требовали отдать деньги, которые заплатил Николай Второй за макет железной дороги. Конечно, этих денег уже давно не было.
    Во время войны в комнате нашли пристанище сестры, дети, внуки и лучшая подруга хозяйки. Посредине зала поставили печь, трубу от нее вывели в камин. Так было теплее, и готовить можно было, не выходя из комнаты. После блокады из вещей остались лишь три картины, несколько книг и посуда; все остальное: мебель, книги и т.д. - было сожжено или обменено на продукты. В таких условиях Хая-Рохл выходила своего внука, оставшегося сиротой.
     В дневниках "Почти три года" Вера Инбер вспоминает, как покидали блокадный Ленинград последние эшелоны. Первый был уничтожен около Мги, второй проскочил. Это был военный госпиталь, в котором ехала беременная врач-лаборант Лия Давыдовна. Она вернулась в свою комнату на 5-м этаже уже с маленькой дочкой Риммой, которая до сих пор живет со своими детьми и внуками в зале, купленном дедом.
     До конца своих дней бабушка Хая-Рохл оставалась религиозным человеком. У нее была своя кашерная посуда, отдельная от детей, живших с ней вместе. Перед Песахом в темную кухню к ней приходила: свояченица Сейна. Обе невысокие, кругленькие, они одевали белые косынки так, чтобы ни один волос не торчал, белые халаты и весь день на дровяной плите пекли мацу, быстро, быстро переворачивая сковородки и делая дырочки колесиком для шитья.
     Но не только в доме Розенштейна сохранилась память о той бурной еврейской жизни, которая кипела в этом квартале в первой половине ХХ века. Конечно, назвать этот район местечком нельзя. Здешние евреи в основном нерелигиозные, но еще помнили свою культуру; одежду носили обыкновенную, без цицит и ермолок; их профессии почти всегда связаны с медициной или наукой; бабушки тут все еще умели готовить струдель; а на родном языке идиш говорили только о политике, чтобы дети не поняли.
     В 1953 году - знаменитое "дело врачей", во время которого пострадали многие в нашем доме. А поселившийся после войны русский сосед привел друга и сказал, показывая через открытую дверь зал: "После погрома вы можете занять эту комнату...". Погрома, слава Б-гу, не было, но страх надолго поселился в этих стенах...
     Таких историй великое множество, и все они составляют историю еврейского народа в Санкт-Петербурге.
Михаил  Жуков
Сайт создан в системе uCoz