ВИКТОР ШИРЯЕВ

     МЕТРО

   САГА НЕНАВИСТИ

Давка, душно, вязкий воздух
Обволакивает тело
Тенетами эшафота.
На подмостках станций хмурых
Воли требует массовка.
Серым, глиняным потоком
За волной бежит волна,
Словно мирная война
С выживанием сильнейших.
Лица хмурые, потертые,
По истертым плитам шаркают,
А в конце тоннеля – солнышко
Бликом светлым на глянце стекла.
Там эшафот, где война…
Там эшафот, где война…
Там эшафот, где война…

       ДОРОГА
      (Из Р. Фроста)
Дороги две уходят в желтизну деревьев,
Готов я обе выбрать, но стою и жду,
Смотрю в туман, где в молоке уж растворился
Асфальт.
И выбрал ту,
Где человек гораздо реже проходил.
Пошел. Но вдруг, сомненьями опутан,
Остановился.
Вернусь? Ступая тихо по листве,
Мне ветер пел.
Прошли года. Я все иду.
Воспоминанье вдруг о перепутье грез
Нахлынуло - лишь вздох.
Дороги две, но для меня
Одна осталась тенью леса.
По ней пройду когда-нибудь,
В тот самый миг дремоты на опушке.
Привал, ночлег, костер,
А мне на ушко все шепчет бес сомнения,
Но поздно – то была б другая жизнь.
 

     БЛОКАДНАЯ СЕРИЯ

  1.
Собачки, лошадки, плакаты – мои соседи.
Вот – фотография черно-белая:
я в ползунках в окруженье игрушек
блокадным кольцом,
и прошу молока,
и сбиваю в комки одеяло…
А над городом вьется сирена,
вновь потоки голодных тел.
Погремушки привешены к небу,
а листовки – к березе военной.
И без лупы видны звери,
просвечивающие людей
сквозь тени облезлые звонких костей.
А шут тряпичный,
игрушка детей малых,
догорает в буржуйке, и вслед –
летит, все в комках, одеяло…

  2.
Руки тяни – мясо быстро,
смотри, ноги не протяни – холод.
улица спит.
Взрыв, удар - лежит конь.
Извозчик цел.
Минута – и стая людей.
Голод. Коня нет.
Извозчик – цел.
Кровавый снег – в кастрюли.
Обед. Ночь – белая.
Свистят пули.

  3.
Бульонным золотом
стекло оконное.
Лишь скрип деревьев.
А дождь – все льет,
и лужи, давно кипящие,
никто не выключит.
Голод по перепонкам бьет.
И кольца на воде
уже кольцом одним кажутся –
кольцом осады,
боли, гнева…
И апис ждет одним
махом рогов перерубить оковы,
а на душе – осадок,
как копоть на потолке,
и, словно коготь, скрежещет
по желтой стене…
 

       * * *
В том доме, в той обители богов
Локальных, отключили воду.

Чесночный запах талисманом,
Что все болезни гонит прочь,
И кашу ставят домовому –
Авось, фамильную породу
Он сбережет.

Железный идол и пенье ритуальное
У газовой горелки…

Сквозь смрад сожженного минтая,
Сквозь звуки радиоэфира
Вкушаю джаз шестидесятых
И сборники впотьмах читаю,
Все больше Рильке да Шекспира…

Опять дорогу кошка где-то…

И полтергейстом из стола
Все ящики с священным содержимым,
И льются из-под шариковой ручки
Молитвы идолам воды, огня,
Воздушной сферы, элементам земли,

И королю мышиному оставлен
Кусок голландской дырки прелой,
Чтобы задобрить, чтобы не болеть.

Расселенью не подвержена квартира,
В которой несколько десятков человек,
Что по ночам – все о высоком, а с рассветом –
В железном умывальнике лежит
Щепотка соли для нечистых сил,
И гексаграмма вязью пасты…

А в ванне с вечера оставлена вода,
Белье замочено.
Потоку подчиняясь, кораблик плавает.

Под вечер
Опять оставлена на кухне
Похлебки миска – домовому…
 

          ***
Черно-шершавая тень от портьер
Ложится ко мне на кровать.
Захотел я поймать
Розовато-угаснувший,
Последний луч в этом дне.

Из парадного вышел,
Играючи в вверх-гляделки:
Кто кого переглядит,
Я или тот человек,
Что синхронно из парадного вышел, но на луне?

Часы задают ритм: четыре секунды – такт.
Знаешь, я ведь тоже был на луне,
Но во снах…
Быть может, пошлешь мне томик
Лунного Блока.

Не может же и на луне быть одиноко…

Знаешь, случайный жилец
Лунного дома,
Черкни мне письмишко о том,
Как живется,
Ведь есть и у меня на луне знакомый –

Прекрасный цветок о восьми лепестках,
Он серебряным светом искрится.
Я его выдумал как-то, впотьмах,
Шершавою тенью портьер укрывшись.

Выдумал я и тебя, прохожий.
Зачем из парадного вышел во тьме
На лунную улицу ты, одинокий
И похожий на меня человек?
 
 

       ПОГОДА

Пижамный свет,
Вливаясь в бой дождя с асфальтом,
Отметил все морщины
На лице домов и разделил меня.
Дырки от облаков
Неподвижно торчат
В обессилевшем небе.
Обрывки сновидений,
Что развеваются по ветру в тишине,
Целуют убитые листья…
Эта весна – тебе…
 
 

       ПОЭТ И ТОЛПА

Бобэоби – вот начало стиху.
Вээоми – так продолжал поэт.
Пиээо – созвучно поэту
Доски пилила зубяна пила.

Живет лицо отображением души,
На шее – шрам веревочной полоской.
И табуретка из-под ног – гэзэо-гэзи-гзи.
Так преклонялась перед Д.Тобосской.

Моя спина (хребет анатомического театра),
Копье в руке, и с верным, пухлым эс.
Диг-диг-патау-тэ, диг-диг-патау-тэ:
Копыто бьет о землю, терпенья без.

В атаку бросил взор – увидел за холмом
Стотысячную рать – она на бой
Мой дух уж вызвала.
И меч из ножен звуком ветра – пееой,

Но ни листом одним не шевелился воздух…

И умер я, победу проиграв,
Мне душу, окрылавшую пером,
Забрать решились, чтоб земле предать
Все сплавы кожи и костей – пиээо.