Примерно ровесники, они были к тому же похожи: светлоглазые, спортивные блондины, модный нордический типаж. Где-нибудь в студенческой компании они смотрелись бы братьями. Но в 1943 году в тюрьме каунасского еврейского гетто один – в форме сержанта СС, допрашивал другого – в еврейских желтых звездах.
     – Ты посмел выйти из гетто? Зачем?
     – Достать лекарство для мамы. Но не достал.
     – Ха! А еще зовешься Моисеем! Твой великий тезка воду из камня добыл, а ты не смог и пузырька из аптеки… Иди спать. Завтра тебя повесят.
     Что чувствует человек в такую последнюю ночь? Невольно трогает обреченную шею? Тоскует о том, что не успело сбыться?
     А вообще, этот эпизод – рядовой среди миллиона подобных. Ведь любой европеец, переживший Вторую мировую войну – удачливый человек, любой житель СССР – человек очень везучий, что же касается евреев, то все мы, оставшиеся в живых, – просто избранники судеб. И это уже банальность, ведь к концу ХХ века об этом столько написано… Однако после стольких лет можно ли сказать, будто этот ужас миром как-то уже осмыслен? Или он продолжает висеть над нами дамокловым мечом? В последнем случае ценно каждое свидетельство.
     Когда цветущим днем 22 июня 1941 года Красная Армия покидала Каунас, Моисей и Рафаил Арансоны метались по городу в поисках подводы, чтобы не оставлять у фашистов больную мать. Не нашли. Бросить одну не решились. Из окон верхних этажей литовцы стреляли по уходящим. Как по оккупантам, что можно было понять. Но многие из них готовы были приветствовать других оккупантов…
     Поутру 23 июня, то есть еще до того, как пришли немцы, начался еврейский погром. Начали с пригорода – с так называемой “Слободки” – кварталов еврейской бедноты. Рыскали по домам, хозяев убивали, забирали добро. К середине дня приблизились к городу. Братья Арансоны со своими юными женами Тодой и Геней сидели у материнской постели, а автоматные очереди и жуткий непрерывный крик раздавались все ближе… И вот – ворвались, погромщик прицелился… В этот последний момент появился дворник: “Тут ничего нет! А вон там..!” – он махнул в сторону соседей. И Моисей с семейством спаслись.
     Утром 24 июня немцев в Каунасе все еще не было, погром же как будто стих, и законопослушный Моисей направился в институт, где работал. “Во всяком случае, – думал он, – я должен забрать документы”. Но забрали его самого. Вооруженные сотрудники Закардвичус и Гоштаутас потащили его в подвал, где триста таких же как он уже ждали расстрела. И вот литовцы с белыми повязками – опознавательным знаком – уже ведут их… Но расстрельная команда в лицо свои жертвы не знала. И “ариец” Арансон, в совершенстве владеющий литовским, навязав и себе белый носовой платок, крикнул им как своим: “Я на минуточку! Только сбегаю домой…”
     Остальных расстреляли в седьмом форту Каунаса, и Моисей Арансон избежал смерти вторично.
     Две недели он прятался в лопухах под окошками материнского домика. Его не хватились. Однако до сих пор он сталкивался всего лишь с любителями, с приходом же немцев за дело взялись профессионалы.
     В августе сорок первого все еврейское население города и пригородов было согнано в гетто, в район “Слободки” с ее развалюхами. Колючая проволока, охранные литовские войска, выход по специальному разрешению и только в желтых еврейских звездах на груди и спине. И, конечно, принудработы: в немецком гарнизоне от темна и до темна евреи чистили, рыли, таскали… А силы поддерживали в основном тем, что удавалось выменять у местного населения по ценам: один килограмм муки – один новый мужской костюм.
     Так, рыбами, пойманными в сеть, евреи должны были ждать полного планомерного уничтожения.
     Его начали в сентябре у Иеси, притока Намунаса. Тут было расстреляно 500 мужчин, представителей еврейской интеллигенции. В их числе родственник Арансонов Эммануил Френкель.
     С сентября же и по октябрь педантично уничтожалось и так называемое “малое гетто”. Окружали за кварталом квартал и везли на расстрел всех.
     28 октября 1941 года на рассвете стали сгонять на площадь жителей большого гетто. Кто не мог подняться, убивали на месте. Мама Арансон шла, опираясь на сыновей. Литовский офицер Каминскас приказал разбиться на группы по 100 человек и построиться рядами посемейно: одна семья – один ряд. Обходя их, он взмахом руки разрывал семью на две части: одну – пока отпускал, другую везли на девятый форт расстреливать.
     В прямую задачу Каминскаса такой изыск, видимо, не входил.. Просто, разрешалась и собственная инициатива.
     В тот день было уничтожено примерно девять тысяч человек. Но Арансоны попали в одну из последних групп. Пока до них дошло, солдаты Каминскаса, возможно, подустали, да и вообще, они в мыслях не имели, будто может случиться нечто подобное. И когда Моисей, увлекая за собою своих, вдруг пустился бежать, они среагировали не сразу. А спохватившись, увидели, что бегут уже все. За кем раньше гнаться? Куда стрелять?
     Для Моисея это было уже третье чудесное спасение.
     Тысячелетия назад евреев, также попавших в рабство, вывел к свободе великий пророк Моисей. С той же целью Моисей Арансон примкнул к создавшейся в 1942 году в каунасском гетто антифашистской партизанской организации. Для начала этой организацией была принята программа минимум – помогать литовским лесным партизанам (не все же литовцы приветствовали фашизм!) и пополнять собою их ряды. Для этого нужны были сводки информбюро, карты местности, поддельные документы и, наконец, оружие…
     Свидетельство есть свидетельство. В дело Моисея вовлек одноклассник Дима Гельперин. Руководство организацией осуществлял Хаим Елин. Ради конспирации каждый участник знал только пятерых соратников – членов своей ячейки, да одного-двух вышестоящих – для связи. Соратники Моисея: Бебе Капит, Изя Тиновский, Нина Мишурская и Абраша Мизирниер. Их кураторы - Пейсах Шатер и Альтка Тепер. Пусть прозвучат их имена. Имена других мы вряд ли когда узнаем.
     Моисей собирал в городе средства для партизан, доставал светочувствительную бумагу, покупал пистолеты. Не зря он обладал внешностью белой бестии! Об этом периоде его жизни можно бы написать авантюрный роман: еврей из гетто устраивается вольным чертежником не куда-нибудь, а на военное немецкое строительное предприятие. И вот как-то немецкий сержант просит этого чертежника снять светокопию карты, на которой указаны антипартизанские заставы. Сержант следит неотрывно. Но со словами: “Не проявилось!” Моисей комкает довольно четкую пробную копию и бросает в корзину.
     Утренний выход Моисея из гетто осуществлялся так: он и Пейсах Шатер, затаившись в кустах, следили за охранником, шагающим вдоль ограждения. Когда он оказывался к ним спиной, Пейсах приподнимал проволоку и Моисей пролезал… Возвращение шло по той же схеме.
     Но в ноябрьский вечер 1943 года Пейсаха на месте не оказалось. Переждав часового, Моисей полез под проволоку, так сказать, без страховки. И вдруг:
     – Стой! Буду стрелять!
     – Не стреляйте! – сказал Моисей без особой надежды.- Я – еврей, иду назад в гетто…
     Охранник мог выстрелить в любой момент, но лишь спросил:
     – Где твои звезды?
     В городе Моисей звезд, естественно, не носил. Надевал при возвращении. Но на сей раз забыл.
     – Вот они.
     – Надень!
     Звезды на темных веревочках прикреплялись булавками. С той, что должна висеть спереди, Моисей справился. С той, что на спине, не выходило. Охранник взялся помогать:
     – Я не уколол тебя?
     – Минуту назад вы меня чуть-чуть не застрелили…
     – С поста у ворот нас могли заметить, так что не отвести тебя в караулку я не могу. А у меня, может, сын такой как ты… Без звезд же они прикончили бы тебя на месте.
     Пожилой мобилизованный бюргер в форме СС отер с дряблых щек слезы. А Моисей получил у смерти еще одну отсрочку.
     Выбив несколько зубов, караульные отдали его на суд сержанту СС Пилгриму. С этого суда и начался рассказ…
     Тот, кого не вешали, ничего об этом не знает, а тот, кого повесили, ничего уже не может рассказать. Но бывают, видимо, запредельные состояния: Моисей в ту ночь не спал, но позже вспоминал, что и страха не было. Просто соображал, что бы таковское выкрикнуть напоследок… Выкрикнуть не случилось. Утром Пилгрим изрек лишь: “ Беги домой и не попадайся”. Пилгрим был идейным нацистом, но слабостей не лишен, так что товарищи по борьбе смогли выкупить смертника.
     Смерть проиграла Моисею и пятый раунд.
     Игра, однако, продолжалась. Выход из гетто был теперь Моисею закрыт. То есть, регулярный. Бежать к партизанам было еще можно. Но оставить для мести мать?..
     25 марта 1944 года немцы совместно с власовцами провели в гетто так называемую “детскую акцию”. Они выискивали и выводили оставшихся еще детей, стариков, больных. И убили всех в том же девятом форту. В их числе и маму Арансона. Охрану же оставшихся настолько усилили, что выйти из гетто никто больше не мог.
     Ловушка окончательно захлопнулась. Но совсем близко за ограждением гетто находился канализационный канал, который, по словам инженера Бернштейна, в прошлом начальника отдела канализации Каунаса, а ныне тоже узника гетто, вел на берег речки Нерис. И Беба Капит предложил подкоп под ограждение. Рыли лежа, в поту, укрепляя ход досками, ночами в мешках вынося землю и тщательно ее рассыпая. Подкоп уже практически готов. Как вдруг Моисей видит: земля проседает. И прямо под ногами наружного часового. Тот нагибается посмотреть. В этот миг раздается автоматная очередь. Вообразив, что обнаружены, подкопщики замирают. Однако время идет – их не трогают. В соответствующей повязке, крича по-немецки: “Полиция гетто! Прочь от ограды!” – Моисей идет на разведку и видит: у ворот шесть трупов. Пытаясь бежать, эти люди подкупили начальника охраны. Тот мзду взял, но на выходе выдал их… Часовой в суете не вспомнил более про просевшую землю. И подкопщики спаслись. Моисей – уже в шестой раз.
     К 12 июля 1944 года в гетто еще оставалось четыре тысячи человек, хоть как-то пригодных к работам. В телячьих вагонах их повезли на запад, по дороге сортируя. Моисей попал на строительство подземного завода в лагерь Лансбергам-Лех, который был филиалом Дахау. В Дахау же как в Дахау: 16 часов труда, сто граммов суррогатного хлеба, литр мутного пойла, вши и язвы. В день гибло шесть – семь человек. Но 28 апреля, когда лагерь освободили американцы, Моисей был еще жив, уйдя от смерти в седьмой раз.
     Чтобы остаться в живых и быть относительно свободным, этому Моисею XX-го века потребовалось каких-нибудь семь чудес…
     Впрочем, это только он полагает, что семь… Передо мной его записки – воспоминания. Из них следует, что к освобожденным американцами лагерникам приехал вскоре советский майор. “Чтобы отобрать, – пишет Моисей, – годных для войны с Японией”. Ох, я, как и большинство, наслышана об этих майорах!.. Лагерник, освобожденный союзниками, может ведь остаться за рубежом. Майор призовет его в лоно матери – родины, а потом: “Кто выжил у фашистов, тот предатель! Подпиши: “Я с оружием в руках боролся против советской власти…” “Да не боролся я! То есть, боролся, но не…” “Цыц, дерьмо! Подписывай!.. Ну!”… И – сибирский этап. В лучшем случае…
     Но Моисея Арансона, против всяких правил, в самом деле зачислили в советскую армию и послали, пусть и не в Японию, но в оккупационные войска в Австрию, а после, с миром демобилизовали. Сколько еще чудес для этого понадобилось?
     Так, сам того, возможно, не зная, он обставлял смерть еще и еще раз. Правда, то была уже смерть не сугубо еврейская. Может быть, потому Моисей ее и не учел?
     Записки его разрозненны и отрывочны, почему и понадобилось их собрать в более цельное повествование. Но даты, цифры, имена, педантично приведенные, говорят, что автор хотел создать исторический документ. Но документ именно о Шоа, о Холокосте.
     Холокост… Нееврейский мир может не признавать его. А может каяться и даже плакать от ужаса и сочувствия. Но мы, евреи, должны сказать себе правду: “Так было. Так будет”. Потому что, хотя антисемитизм – изуверство, ничто не может существовать века без глубинных причин.
     В самом деле, оглядываясь вокруг и смотря в дали истории, начинаешь думать, что антисемитизм – это просто закон природы.
 

Моисей Арансон (в центре) в кругу семьи