Однажды в составе какой-то делегации Крамаров поехал в Египет. Бродя по заброшенным улочкам, он случайно забрел в лавку старьевщика, где увидел необыкновенный медальон с ликом какого-то святого. Сделав покупку, Савелий по возвращении в Москву показал медальон знакомому антиквару и специалистам в музее – все единодушно признали в “святом” пророка Моисея. Это событие сыграло решающую, даже переломную роль в судьбе Савелия Крамарова: он решил, что Б-г не зря послал его в Египет, не зря вывел на заброшенную улочку с антикварной лавчонкой. Б-г решил напомнить Саве, что он – еврей. И Крамаров, страстно поверив в это, вскоре стал верующим. Он прошел обряд обрезания, стал исправно посещать синагогу, признавал только кашерную пищу. В московской Хоральной синагоге, куда приходил на моленья Крамаров, до сих пор работает главный раввин Адольф Шаевич. Он прекрасно помнит, как Крамаров впервые появился в синагоге. Для всех это было полной неожиданностью, ведь никто из знаменитых и широко известных людей синагогу не посещал. Со стороны Крамарова это был вызов общественному мнению и советской системе.
     Сначала Савелий приходил в синагогу лишь по праздникам, но потом стал посещать ее и в будни. По праздникам синагога была переполнена людьми, и все с восторгом его узнавали. Его приглашали сесть в первый ряд, но Савелий вел себя скромно, и предпочитал сидеть где-нибудь позади. После молитвы он всегда заходил в кабинет Шаевича, с которым любил вести философские беседы о смысле жизни, о бессмертии души. Немаловажно отметить, что много позже, когда Савелий получил разрешение на выезд и продал свое имущество, он пожертвовал синагоге внушительную сумму денег.
     Всесоюзная слава в те годы стала обременять Крамарова и уже не ублажала самолюбие. Как-то он подсчитал, что в США живут сорок четыре выдающихся комедианта.
     – Я буду сорок пятым! – гордо заявил Савелий. Поворот к иудаизму произошел за четыре года до его отъезда в США. Насколько это было серьезно, могут подтвердить воспоминания людей из его близкого окружения.
     “Он мог прервать репетицию, – вспоминает режиссер Театра эстрады Артур Вишневецкий, – деликатно извиниться и уйти на десять минут в соседнюю комнату, потому что пришло время молиться. Он не мог знакомиться с девушками, работать в пятницу вечером или в субботу. А в съемочных группах этого, конечно, не понимали. Уверен, что именно религиозная проблема и стала единственной и настоящей причиной его решения уехать. Ни творческих, ни тем более материальных проблем у него не было. Но правоверному иудаисту трудно жить в стране безбожников и соблюдать хотя бы некоторые из 613 заповедей”. “То, что я уезжаю, – это моя воля или воля свыше?” – спрашивал Крамаров немногих друзей.
     Однажды, в конце 70-х, Иосиф Теслер решил пригласить Савелия участвовать в концерте в Центральном киноконцертном зале “Россия”.
     “Я знал, что он еврей, несмотря на то, что в паспорте числился русским, – вспоминал И.Теслер. – Но чтобы до такой степени быть набожным и вопреки тому, что он играл, и вопреки всему советскому воспитанию, которое он получил с детства, - этого я не ожидал”.
     Михаил Жванецкий, выступавший в том же концерте, расхохотался, узнав об этом. Оказалось, что в театральном мире уже давно знали, что Крамаров даже на репетициях в пятницу вечером не появлялся, несмотря на возмущение руководства.
     Крамаров сокрушался, что большинство советских евреев оторваны от религии, не знают, что такое кашрут, молитва, тфилин, талит. Он считал, что всеми нашими помыслами управляет Б-г, который дает нам жизнь и ведет по определенному пути...
     Савелий уже подал документы на выезд, или, как говорили в те годы, “был в подаче”. Слухи об этом сразу поползли по Москве. Его начали понемногу “зажимать”, перестав для начала приглашать в популярнейшую тогда программу “Здравствуй, товарищ кино!”, в которой он был королем и которую с нетерпением ждали во всех городах Союза.
     Но в саратовской филармонии “горел” финансовый план, и с легкой руки Артура Вишневецкого, честно предупредившего начальство филармонии, что “ходят слухи”, Крамарова пригласили на выступление в суперзакрытый город Маркс. В сборной программе, составленной Вишневецким, Савелий работал двадцать минут, в результате – аншлаг, люди “висели на люстрах”. А уж ходить с ним по улицам было просто невозможно; приходилось просить машину, чтобы проехать триста метров от филармонии до гостиницы.
     После концерта в кабинете художественного руководителя филармонии А.Вишневецкого уже ждал “искусствовед в штатском”. И для местного начальства эти гастроли закончились печально – директор получил строгий выговор. Оказалось, что в специальных “желтых” списках Крамаров еще не значился, поскольку дело с отъездом решалось долго, но в КГБ уже было все известно... Какое-то время Крамаров еще продолжал сниматься. Но упорно занимался английским и просил Вишневецкого сделать для него миниатюры без слов.
     Однажды Савелия пригласил к себе генеральный директор киностудии “Мосфильм” и предложил откровенную сделку – в течение недели он “устроит” Крамарову звание народного артиста РСФСР, а Савелий “в знак благодарности” заберет свое заявление из ОВИРа. Крамаров отказался и только потом узнал, что звание ему уже было присвоено – за несколько дней до подачи заявления о выезде. Указ был подписан, но Крамарову об этом ничего не сообщили, а после “подачи” указ спешно аннулировали.
     И тогда он пошел в КГБ и спросил напрямик:
     – Почему?
     Ему так же напрямик ответили:
     – А это не мы, это Госкино...
     Существовал такой порядок – артистов, покидающих родину, нельзя пропагандировать. А положить на полки 42 кинофильма с участием Крамарова чиновники Госкино тоже не хотели. И приняли “мудрое решение” – независимо от страны пребывания гражданина Крамарова фильмы с его участием демонстрировать, изъяв из титров его фамилию. Таким образом, Савелий Крамаров оказался заложником собственной славы.
     В то же время один из приятелей Крамарова, писатель Юрий Дружников, тоже “сидевший в отказе”, написал пьесу из жизни отказников “Кто последний? Я за вами”. “Началась подготовка к открытию нашего совместного литературного театра, в обиходе ДК, – вспоминал Ю.Дружников. – ДК – дом культуры, удобная аббревиатура для телефона, а в действительности наши фамилии, Дружников – Крамаров. Действие происходило в приемной ОВИРа... Крамарова играл Крамаров, а я – самого себя. Пустую крамаровскую квартиру переоборудовали в фойе и зрительный зал. По телефону о репетициях не договаривались, чтобы не привлекать внимания ненужных гостей. На премьеры каждый день приглашали избранных, главным образом, по понятным причинам, иностранных корреспондентов. Но вваливалась в квартиру вся “отказная” Москва, плотно стояла на лестничной клетке и выплескивалась во двор. Крамаров был великолепен... Игру прекратили просто: милиция встала у подъезда и требовала у зрителей паспорта - без этого не впускали...”
     В 1980 году Савелий с Дружниковым решили поехать в Пярну – перед Олимпийскими играми по Москве одна за другой прокатывались волны “шмона”, ненадежных на время Олимпиады заставляли покинуть столицу.
     В Пярну уже через два дня в гостиницу приехал начальник ракетной части, расположенной на острове Сааремаа, естественно, закрытого для всех простых смертных.
     – Товарищ Крамаров, – сказал начальник, стоя в дверях. – Не нужно ли вам чего-нибудь?
     – Попроси его засунуть тебя в ракету и запустить в Нью-Йорк, – шутливо предложил Дружников. Но Савелий бодро ответил:
     – Телевизора в номере нет.
     – Установим, немедленно установим! – обрадовался ракетчик. – И мебель завезем вам новую. Вы только, товарищ Крамаров, не откажитесь выступить у нас в части перед офицерским составом. Вертолет прибудет ровно в шесть ноль-ноль.
     Савелий согласился: его выступления к тому времени полностью прекратились, а душа требовала своего. Да и человеческое внимание, потребность людей в нем он очень ценил.
     Последние полгода до отъезда Крамарову было трудно. Он совсем не выступал, отказывался от концертов, чтобы не подводить людей. С помощью Александра Левенбука, который в то время был ведущим “Радионяни”, а позже стал художественным руководителем театра “Шалом”, Савелий решил написать письмо президенту США Рональду Рейгану – как актер актеру... Текст письма был приблизительно таким:
     “Уважаемый господин президент Рональд Рейган! Обращается к вам популярный в Советском Союзе артист Савелий Крамаров. Я не переоцениваю свою известность. Стоит вам, гуляя с супругой по Москве, спросить у любого москвича, у любой старушки, даже если вам ее подставят и она окажется агентом КГБ, знает ли она Савелия Крамарова, то она обязательно откроет рот и скажет: “А как же! Смешной артист! Много раз смотрела фильмы с его участием. Но вот кого он точно не играл, так это президентов, секретарей ЦК партии, работников обкомов и вообще коммунистов. Ему такие роли не доверяли, учитывая его хулиганское и порою воровское прошлое”.
     Уважаемый господин президент! Старушка, кем бы она ни была, даже министром культуры, скажет вам правду, но не всю. Действительно, зрители до сих пор смеются над героями моих фильмов, но лично мне самому сейчас не до смеха. Я не умираю с голоду, но не хлебом единым жив человек. И хотя хлеб у нас с вами разный и питаемся мы по-разному, но мы оба любим творчество и не можем жить без него.
     Поэтому помогите мне обрести в вашей великой стране возможность работать по специальности. Моя нынешняя великая страна, видимо, помочь мне в этом не может. Что же касается моего так называемого воровского прошлого, то это относится к героям, которых я играл в советских фильмах. А в действительности я верующий в Б-га и вполне законопослушный гражданин, в чем попытаюсь убедить Америку и лично вас, если вы не откажете в моей просьбе. У вас масса важных государственных забот, но не сомневаюсь, что в вашей груди по-прежнему бьется сердце актера, всегда готовое помочь другому актеру, оказавшемуся в беде.
     С искренним уважением к вам и вашей супруге – артист Савелий Крамаров, ждущий от вас ответа: быть или не быть ему актером в Соединенных Штатах Америки, в любом из них, но желательно в Калифорнии, в Лос-Анджелесе – по вполне понятной причине”.
     Письмо было написано в расчете на то, что его опубликуют. Что и произошло. Кроме того, несколько раз текст письма передавался по “Голосу Америки”. Да и в театр “Шалом”, где у Савелия была возможность немного подрабатывать на жизнь, зачастили американские журналисты. Шум вокруг имени Крамарова был поднят.
     “Мне трудно здесь, я не уживаюсь, – говорил Савелий одному из друзей. – Меня раздражают эти толпы, которые ходят за мной. Надоело...”
     Действительно, среди поклонников лишь немногие хотели общения с ним. Хватало и хамов, и пьяниц. Но Савелий был человеком на редкость выдержанным, деликатным.
     Надо сказать, что, несмотря на свое довольно-таки простое происхождение. Савелий обладал природным великолепным, даже изощренным вкусом, который и сделал его настоящим коллекционером антиквариата. Популярность его позволила завязать хорошие отношения с продавцами антикварных магазинов, и большую часть своих гонораров он тратил именно на антикварные вещи. К моменту отъезда у него была собрана крупная и дорогостоящая коллекция. Вывезти ее за границу было невозможно. Часть коллекции пришлось продать, а оставшиеся вещи Савелий передал на хранение бывшей жене Маше, в надежде, что если когда-нибудь появится возможность их вывезти, Маша все ему вернет. Что впоследствии и произошло...
     Перед отъездом в США все свои сбережения и все, что было получено от продажи антиквариата, Савелий вложил в дорогую коллекцию марок. Помог приобрести эту коллекцию один из близких ему людей, большой знаток филателии. Эта коллекция еще в Москве в те времена оценивалась по авторитетным в мире каталогам в тридцать тысяч долларов. Сам Савелий впоследствии с ужасом вспоминал, как он провез эти марки. Он спрятал их между страниц большого семейного альбома и каждые две страницы склеил в одну...
     Наконец. Савелия выпустили из страны – в сорок семь лет. Перед отъездом он говорил: “За последние три года у меня было 12 съемочных дней. Разве можно с этим примириться? Неужели здесь мое творчество закончилось? Попробую себя в другой стране. Если что-нибудь значу, пробьюсь и там. Хоть в какой-то мере”.
     Уезжал он с двумя небольшими полупустыми чемоданами, в кепке, в которой он снимался в кинофильме “Друг мой Колька” – она была для него вроде талисмана. Кстати, тактичность Крамарова проявилась и здесь – он просил друзей не приезжать в аэропорт, понимая, что провожающих “зафиксируют”. Но кто мог – пришел.
     31 октября 1981 года Савелий Крамаров приземлился в Вене, где его встречал импресарио Виктор Шульман. Он уже подготовил гастроли Савелия, и два месяца они колесили по Европе. Правда, Виктор Шульман был удивлен, что Крамаров не подготовился к гастролям, рассчитывая, что популярность его среди земляков такова, что ему достаточно просто выйти на сцену, к зрителям, которые давно мечтали его увидеть. Крамаров выходил с коронными левенбуковскими “примочками” типа: “Дамы и господа, извините за этот вид. Это все, что мне оставила московская таможня”. Или: “Я всегда играл дураков, пьяниц и забулдыг, и мне очень приятно, что вы меня встретили как родного...”
     Впереди была Америка, манящий и сказочный Голливуд.