Чужбина, скитания и нужда порой приводят нас к поступкам, которых от себя никак не ожидаешь. Завтра я совершу один такой. Вернее, я еще не определился окончательно, но Инна настаивает…
     В общем, подвернулась тут “непыльная” работка. В некотором смысле даже “творческая”. А именно: в нюрнбергском “Германском Музее”, самом большом и представительном в мире музее немецкой культуры, работать… как бы это сказать… натурщиком. Или, как они это здесь красиво называют, “моделью” (от этого слова мне становится немножко стыдно за все на свете). Там по вечерам (!) собираются всякие “группы художественной молодежи” и, стало быть, рисуют. А я, значит, должен стоять нагой, вроде античного Олимпийца, сложенного по нормам Красоты, и не двигаться. Рисовать будут меня. Идея исходила, как ни странно, от очень скромной и интеллигентной немки, виолончелистки, которая осенью переводила мою статью. Эта идея, брошенная вскользь, в шутку, всерьез показалась Инне привлекательной, так как за это дело здесь неожиданно хорошо платят (за двухчасовой вечер с перерывами – 80 марок). И теперь она толкает меня на панель. Родного мужа, с которым ребенка родила!
     Никак не могу представить себе, просто никак не могу себе даже “приснить” всю эту “экспозицию”. Это же ужас какой… Ну, там, в бане еще куда ни шло (хотя я не большой любитель), ну, перед женой… Но перед “группой товарищей”… Я еще представляю себе, что будут там заходить случайные, друзья рисующих или перепутавшие двери… Или там кто-нибудь что-то забыл взять, положить…, сотрудники музея… А я буду стыдливо дергаться, озираться, как музейный грабитель шедевров.
     Конечно, это будет не в открытом зале, где будет ходить публика, а про меня будут думать, что я “германец сегодняшний”. Это будет специальное помещение и, как мне обещали, с калорифером. Но мне от этого не легче. Мои чувства сравнимы с ощущениями новичка-парашютиста.
     Ханна (это та немка-затейница) утверждает, что это “как у врача”. А еще одна околохудожественная дама мне недавно заявила, что “тело, Владимир, – это явление не эротическое, а сугубо эстетическое”. Не могу с ней согласиться. И вообще, лучше подальше держаться от таких дам. Эти как раз самые отъявленные… И у врача, признаться, мне тоже, порой, бывает неловко.
     В общем, завтра в бой. Как выразилась Инна словами Лени Голубкова, “заработай жене на сапоги”.
     Кошмар!

     Итак, художественный проект “Величие и падение Владимира Раннева” состоялся.
     Я вышел пред ними. Их руководитель – некий шотландец – был вылитым шотландцем: рыжий, гордый и оборванный. Взглянув на меня профессионально, не задумываясь предложил позу Давида. Предо мной за мольбертами расположились дамы самых разных возрастов (мужик был один, но какой-то условный мужик – толстый и заплывший). Все в растянутых свитерах, юбках до щиколоток, в цветастых платках на неожиданных местах. И с брезентовыми торбами. Такие все не простые, как бы интересные натуры…
     Одет я был, как говорили у нас в роте перед баней, по форме номер один. Вот еще помнится, собирался я туда и думал: “Что надеть?” А потом решил: главное – дойти, а там уж оденут как надо.
     Я стоял, они рисовали. Уровень, как потом выяснилось, у этих дам невысокий, поэтому они активно работали ластиками. “Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…” – слышалось отовсюду. Они стирали. Стирали меня!
     Позже я взглянул на эти полотна: все было как-то непропорционально, не как у меня. Что-то было преувеличено, а что-то, как назло, – наоборот. Лица тоже были не мои. В одном я угадал черты своей бывшей дворницкой начальницы, техника РЭУ № 2 Зои Ивановны, которую все дворники называли Жабой. Ну разве я похож на жабу? Даже на лягушку не похож. Прочтя скепсис в моем взоре, они тоже взором мне отвечали, мол, “мы так видим!”. Попробуй таких переубеди... Ох уж мне эти троцкисты-абстракционисты! Воочию – ущербность и вырождение Запада!
     Было еще несколько поз. Например, в минутном перерыве я присел на тумбу, на которой восстоял, задумавшись и опершись подбородком на ладонь. Шотландец вдруг засуетился: “О! Это то что надо. Проекция изгиба, перспектива удаления! Я чувствую линию! Я вижу штрих… Замрите, замрите!”
     Таких подходов “к снаряду” (то есть к тумбе) было четыре. Третий повторял первый – я был снова Давидом, но зеркальным. То есть опирался на другую ногу и возносил к плечу другую руку. Руки потом долго плохо слушались.
     Прощаясь, девушки мило улыбались мне уже одетому. Шелестели какими-то огромными украшениями на шеях, сворачивали меня в свои тубусы. А шотландец назначил время нового броска в Стыд.
     Инна еще почему-то назвала все это мероприятие “Сеанс одновременной игры”. Мне, очевидно, отводится роль гроссмейстера, и это слегка окрыляет. “Гроссмейстер наготы!” – это звучит почти как Маршал Советского Союза.
     Вообще, я нахожу это ремесло самым чистым воплощением Физического труда. Да, я занимался именно физическим трудом. Самым физическим.
     А одна девица (очевидно, у нее со зрением минус или плюс) все подходила и обходила, прищуриваясь. Делала движения руками. Чего хотела?
     Короче говоря, все это как-то странно, неловко, и как будто меня с кем-то перепутали. Стоя без одежды, я все время ловил себя на мысли, что я голый. И не хотел этому верить. “Боже, неужели я голый?!” – думал я. Как-то не смыкалась моя нагота с присутствием каких-то чужих заграничных девиц. Что за бабы? Как они вошли в мою жизнь? И сразу так далеко…
     В общем, меня посещали думы…