Примадонна михоэлсовской школы

     Этель Ковенская, актриса, ученица Соломона Михоэлса, примадонна Еврейского театра в Москве, в 60-х годах — ведущая актриса Театра имени Моссовета. Лауреат нескольких театральных премий, в том числе премии и звания "Самая молодая актриса, сыгравшая наибольшее количество шекспировских ролей". Снималась в фильмах, телесериалах, выступала с сольными концертами, записала несколько дисков и кассет с песнями на русском, идише и иврите.

     Жизнь Этель Ковенской похожа на калейдоскоп, в котором по велению судьбы сложились узоры из событий всех цветов — от трагического черного до радостного оранжевого, от спокойного голубого до радуги оттенков: встречи, расставания, гибель любимого учителя, успех, слава и многое, многое другое. Только одного цвета я не заметила в этом калейдоскопе — блекло-серого, цвета скуки...
     — Моя самостоятельная жизнь началась очень рано: я оставила родной дом в маленьком западно-белорусском городке, когда мне было пятнадцать лет, и поехала в Москву "становиться актрисой".

     — И как же вас родители отпустили?
     — Понимаете, это почти мистическая история, связанная с самым дорогим для меня человеком — моей мамой. Мама практически вытолкнула меня в Москву, спасая от войны, от оккупации, от голода...

     — И вы приехали в Москву... Какой вы были тогда? Робкой девочкой с косичками?
     — У меня были веснушки на носу, длинные тяжелые косы и пугливость дикой птицы. Когда я пришла на просмотр в студию Михоэлса, я просто умирала от страха! Мне сказали, что я должна буду показать этюд. А я ответила, что рисовать не умею. Я даже понятия не имела, что такое театральный этюд. Выручил меня рассказ еврейского классика Йегуды-Лейба Переца "Набожная кошка", я удачно его прочитала и понравилась приемной комиссии. Знаете, у Михоэлса было редкое чутье на талант, а ко мне он относился очень трепетно и бережно. За все годы моей учебы в студии и работы в Еврейском театре он ни разу не обидел меня, не накричал. Он понял эту мою "птичью пугливость" и, абсолютно доверяя мне, заставил доверять ему. Для меня он был богом на земле.

     — Вы рассказываете об этом с грустью, как будто сожалея о чем-то...
     — Вы правы. Я сожалею о том, что встретилась с этим гениальным человеком слишком рано. Я была так молода, так наивна! Меня все в нем отвлекало: его удивляющая внешность, его непохожесть ни на кого, его человеческая неординарность. Я не понимала, почему он такой необычный и такой прекрасный. Я была очень непосредственной, невыдержанной — он начинал мне объяснять суть роли, а я махала рукой: я знаю, я знаю! Он мне очень доверял, и первая моя большая роль доказала, что мастер не ошибся. Рейзл в "Блуждающих звездах" по Шолом-Алейхему, еврейская Джульетта с трагической судьбой, пылкая, нежная, любящая... Как я могла ее сыграть? Сама не знаю. Я ведь даже влюблена еще не была ни разу. а играла такое подлинное, сильное чувство. Это Михоэлс угадал, разглядел во мне то, чего я сама про себя не знала, сказав как-то, что у меня "больше интуиции, чем таланта". Рейзл — это была я, и внешне, и внутренне: провинциальная девочка, порывистая, влюбленная, не понимающая толком, что с ней происходит и взрослеющая на глазах.

     — А что было потом?
     — А потом Соломона Михоэлса убили. И Еврейский театр убили. И мы жили, как заклейменные. Но жизнь была милостива ко мне: через год после гибели Михоэлса и через два дня после закрытия нашего театра я получила приглашение от Юрия Завадского, большого друга Михоэлса. и пошла работать в Театр имени Моссовета. Завадского я боялась. И совершенно не было уверена в своем русском языке. Откуда было взяться правильному русскому языку у девочки из Западной Белоруссии, игравшей в еврейском театре на идише? Но я была принята и вскоре уже играла Дездемону во втором составе, а моим партнером по спектаклю стал великий Мордвинов... Дездемона в "Отелло", Корделия и Регана в "Короле Лире", миссис Пэйдж... К тридцати годам я удостоилась премии как "самая молодая актриса, сыгравшая наибольшее количество шекспировских ролей". А вскоре я вышла замуж за известного композитора Льва Когана.

     — Наверное, это замужество стало логическим завершением длительного, проверенного годами чувства...
     — Ах, нет. Это была любовь с первого взгляда и на всю оставшуюся жизнь. А познакомились мы на удивление случайно. Мой друг, писатель Миша Лев, как-то спросил, почему я, так любящая и умеющая петь, не делаю сольную концертную программу. "Ну кто мне поможет ее сделать? Надо же просить кого-нибудь из композиторов", — ответила я. "Так позвони и попроси. Хоть Шаинского, хоть Когана", — сказал Миша. Когану я решила не звонить, предположив, что он, такой известный и популярный, наверняка стар и капризен. Позвонила Шаинскому, но дома его не застала. И тогда совершенно бездумно набрала номер Когана. "Простите меня, — сказала я, — вы меня не знаете. Моя фамилия Ковенская". "Нет, я вас знаю", — ответил очень приятный мужской голос. Я рассказала о возникшем у меня желании сделать концертную программу. Возникла пауза. Я уже было решила, что сейчас услышу отказ. Но... "Я с удовольствием все для вас сделаю", — раздалось в телефонной трубке. Я была приятно удивлена. Мы договорились о встрече. И он пришел, минута в минуту... С букетиком фиалок Лев Коган вошел в мой дом и в мою жизнь. И уже навсегда. Я влюбилась в него с первого взгляда.

     — А он?
     — Говорит, что тоже. Сегодня у нас две дочери, четыре внука, правнук и правнучка.

     — Кто-то из правнуков хочет стать актером или актрисой?
     — Слава Б-гу, нет. А если и захочет, я не допущу.

     — Почему?
     — Я желаю им упорядоченной, устроенной жизни. Актерский труд — нелегкая доля. А в Израиле — тем более...

     — Кстати, об Израиле. Вы приехали в начале семидесятых. Наверное, у вас и проблем-то не было: известный композитор, известная актриса престижного театра, состоятельная, благополучная семья...
     Этель улыбается с нескрываемой иронией и отвечает мне очень доброжелательно:
     — Да, из центра Москвы прямиком в Пардес-Хану... Мне казалось, что это край света. Все чужое. Никто нас не знает. Я была близка к отчаянию. Живя в Пардес-Хане, тремя автобусами мы ездили на какие-то выступления, чтобы заработать денег. Год. И за этот год я выучила иврит. Должна была выучить, потому что известный израильский актер Шимон Финкель, старый друг моей мамы, приехал ко мне в Пардес-Хану вместе с директором театра "Габима" и сказал: "Выучишь иврит — тут же поступаешь в "Габиму"!" Это была единственная возможность зарабатывать на жизнь тем, что я умею. И я стала учить язык, но не простой, бытовой, а литературный, на котором я должна была играть роли. У меня была учительница Лили Гольденберг, мать Дуду Топаза. Мы стали подругами. Ровно через год я была принята в "Габиму" и проработала там пятнадцать лет. Играла в спектаклях "Добрый человек из Сезуана", "Заложники", "Дерево гуявы", "Простая история" и многих других. Но добрым словом театр "Габима" я не вспоминаю. И когда-нибудь я скажу это во всеуслышание. Потому что после каждой хорошей рецензии меня увольняли.

     — Увольняли? Но почему?!
     — Это была такая страшная, жестокая игра. Боялись, что я потребую "квиюта". "Оля хадаша", выучившая иврит, игравшая хорошие роли, конечно, я могла попросить о постоянной работе. Но не просила. Продолжала играть, и, как правило, через пару недель меня восстанавливали. Это было так унизительно! Я им никогда этого не прощу. Говорят, у каждого театра есть сердце и душа. У театра "Габима" нет ни души, ни сердца. Хотя у меня и были прекрасные отношения с людьми в театре, когда я уходила, никто меня не остановил.
     После пятнадцати лет работы, за пять лет до пенсионного возраста, я ушла в идишский театр, которым руководил Шмуэль Ацмон. тоже бывший "габимовец". Я работала в идишском театре одиннадцать лет и не жалела, что ушла из "Габимы". Я пожалела лишь однажды, что не решилась вернуться, когда меня пригласил работать знаменитый драматург и режиссер Ханох Левин. Горько, что не случилось у меня в Израиле встречи с настоящим режиссером, "моим". Актеры, говорят, что встреча со "своим" режиссером и есть актерское счастье. Может быть, дело в том, что я приехала в очень неудачное время, когда еще не было такого количества информации, не было "Гешера", а люди, которые меня знали в той жизни, боялись признаться, что я там, в Москве, была... ну, звезда не звезда, а, скажем, хорошая актриса. В театре, где работали Марецкая, Раневская, Орлова, Плятт, Мордвинов, Серова, найти свое место — это, мягко говоря, было нелегко. А я его нашла, и работала в этой "плеяде звезд", и была уважаема, я бы даже сказала, любима. Я проработала там 23 года, пять месяцев и три дня. Видите, как я точно подсчитала, значит, мне это дорого.

     — Вы тоскуете по театру, вам его не хватает?
     — Да, тоскую. Я даю сейчас концерты, но мало. Меня жизнь баловала, поэтому я не научилась быть администратором своей судьбы, не научилась "продавать" себя. Я ведь приехала в сорок четыре года. Для актрисы это возраст вдвойне. Да, я играла хорошие роли, я снималась в кино, в сериалах, в рекламе, я побывала с концертами в Австралии, Бельгии, Франции, Канаде, Америке... Я многое успела.

     — Как вы относитесь к своему возрасту?
     — Надо в каждом возрасте ощущать себя в верной тональности. Зрелость подразумевает достоинство.

     — Скажите, а вам не хочется покоя, беззаботности? Ведь у вас есть возможность уехать и пожить в "спокойной" стране, где можно быть уверенным в завтрашнем дне?
     — Разумеется, есть. Вот хотя бы в Канаду, к дочери. Но никогда не хотелось. Во-первых, моя вторая дочь живет в Ариэле. А во-вторых, это, наверное, нелегко объяснить, но любовь к Израилю уже у меня в крови. Я просто люблю свой дом здесь, в тель-авивском районе Яффо-"далет". Уехать, конечно, можно, но с тем, чтобы обязательно вернуться. Я столько пережила с этой страной, что привязанность к ней гораздо глубже, чем я могу сейчас объяснить.