В свет вышел первый том исторического обозрения Александра Солженицына “Двести лет вместе”. Книга посвящена судьбе евреев в России и сложным взаимоотношениям русского и еврейского народов в составе Российской, затем советской империи. Это не ученый труд и не литературное сочинение, а именно обозрение, компилятивный свод данных, насквозь прошитых личностным комментарием писателя.
     Солженицынская позиция в тяжкой и запутанной истории русско-еврейского взаимодействия может быть верной, а может быть — глубоко ошибочной. Она подлежит изучению, обсуждению, а впоследствии приятию или отвержению. Но книга еще не появилась на прилавках, а уже раздались возмущенные голоса — да как вообще можно ставить вопрос об отношениях еврейства и России. Для одних никакого вопроса нет, ибо вековая традиция русской интеллигенции заранее отвергает любое отношение к сынам Сиона, кроме безраздельно-покаянного. Для других — потому что менее долгая, но более прочная традиция русского фашизма вообще не допускает мысли о правоте еврейства, хотя бы и не полной, и о вине перед ним хотя бы и частичной. Все просто, ясно и однозначно. И для тех, и для других.
     Разумеется, нельзя ставить знак равенства между теми и этими. Ибо одно дело — интеллектуальное безволие либерала, и совсем другое — тупая энергия расиста, чреватая кровью. Тем не менее факт остается фактом: мы живем внутри странной культурной ситуации. Словесный стыд отменен. Говорить вслух можно обо всем, даже о том, о чем лучше бы не говорить. А русско-еврейская проблема — именно как проблема, как предмет для неоднозначного осмысления — по-прежнему под негласным внутренним запретом.
     Если говорить честно, лично я предпочел бы, чтобы Солженицын эту книгу не писал. По самым разным причинам. И потому, что не царское это дело — составлять внятные компендиумы. И потому, что мысль Солженицына нуждается в художественной оболочке, его прямая публицистика всегда проигрывала прозе, сколь угодно публицистичной, и в качестве, и в глубине. И еще потому, что какой-нибудь лишний узелок “Красного Колеса”, да хотя бы главка, да хотя бы эпизод — были бы куда полезнее и весомее для отечественной культуры. Но в известном смысле новый солженицынский двухтомник — это расплата за интеллигентскую трусость перестроечных и послеперестроечных лет.
     Обретя свободу от внешних запретов, образованное сословие много сделало для того, чтобы снять покров таинственности со многих болевых тем. Оно рекрутировало политиков, способных, так сказать, законодательно оформить ту часть исторической правды, до признания которой интеллигенция дозрела. Самый яркий пример — деятельность комиссии первого съезда нардепов во главе с прорабом перестройки Александром Яковлевым, который документально подтвердил существование пакта Молотова — Риббентропа. Но права всерьез и спокойно осмыслить роковую русско-еврейскую составляющую родной истории, от погромов до революции, интеллигенция никому не делегировала. Она предпочла отдать неприятную тему на откуп фашизоидным провокаторам, вроде математика Игоря Шафаревича с его теорией малонародия, или покойного литератора Вадима Кожинова с его историософией заговора.
     Если все боятся сделать шаг вперед, дабы не наступить в Шафаревича, этот шаг сделает тот, кто при иных обстоятельствах мог бы постоять на месте. Если нет молотка, чтобы забить торчащий гвоздь, то гвозди приходится забивать микроскопом. Продолжая метафору, можно сказать так: своим двухтомником Солженицын гвоздя не забил. Но, по крайней мере, прилюдно напомнил о его существовании. Причем — что важнее всего — напомнил изнутри либерального миросозерцания; недаром серия, в которой вышла книга, называется “Из истории либерализма в России”. Солженицынский шаг важен сам по себе; социальные болезни ничем не отличаются от медицинских — если делать вид, что их нет, легче не станет. Боль, загнанная внутрь, ведет к нагноению и обострению недуга. Хвала врачу, который первым решается поставить неприятный диагноз — даже если рецепт на его основе будет поначалу предложен ошибочный.
     Солженицын дал образованной части общества материал для размышления. Не больше, но и не меньше того. Не хотите размышлять — не размышляйте. Только не удивляйтесь, когда (как в фильме “Брат”) к вам подойдет какой-нибудь ясноглазый Данила и вполне искренне скажет: “А ты знаешь, я к евреям как-то не очень”.