Он не эфиоп, этот Суслов. Предположим, на воронежской улице он не выделялся бы внешне, но по "пятому пункту" был учтен и постоянно это чувствовал. Он прежде делал 16-ю страницу “Литературной газеты” — Клуб “Двенадцать стульев”. Вот что он пишет: “Межвременье в России (я называю межвременьем промежуток времени от Сталина до нового Сталина) дало мне возможность найти читателей за границей. Кто бы мог подумать, что Б-г даст такую возможность? Но ему лучше знать, как нам найти дорогу друг к другу. Иначе сидели бы мы с вами кто в Одессе, кто в Москве, кто в Черновцах, кто в Тбилиси, кто где, и все вместе мы бы делали одно большое ненужное дело. И боялись бы каждого шороха на улице. И ждали бы дня больших ножей...”
     Из книги Ильи Суслова я почерпнул интересные сведения. Оказывается, женой легендарного героя Гражданской войны Николая Щорса была еврейка Фрума Щорс. Их дочь Валентина вышла замуж за физика Халатникова. Его фамилией соблазнился академик Ландау и пригласил его в свой семинар, чтобы хоть одним этим Халатниковым разбавить еврейский коллектив. Увы, Халатников оказался Исааком Марковичем. Его и Валентины дочь, Елена Исааковна Щорс, в честь знаменитого деда была записана русской. Пришло время, и она вышла замуж за Юрия Абрамовича Кадашевича, по паспорту еврея, хотя его мама русская.
     Мне интересно было бы взглянуть на “пятый пункт” детей Елены Исааковны и Юрия Абрамовича. Я глубоко убежден, что люди, обладающие душой и человеческим достоинством, никогда не побегут от своего еврейства так, как, например, Жириновский. Недавно в прямом эфире радио “Эхо Москвы” лидер ЛДПР в течение трех часов отпирался от своих этнических корней. Тогда ведущий, политический обозреватель радио “Эхо Москвы” Андрей Черкизов рассказал свою историю. Вот она в сокращении: “Папа у меня еврей, мама — русская. Когда мне было 16 лет, папа меня спросил, какую я хочу записать себе национальность. Я говорю: еврей. Он говорит: я бы тебя просил этого не делать. Почему? Он говорит: ты знаешь идиш? Ты знаешь иврит? Не знаю. На каком языке ты думаешь? Я говорю: на русском. К какой культуре ты себя относишь? Я говорю: к русской. Сын, говорит папа, значит, ты русский. Понял, сказал я и пошел”.
     То есть по паспорту он русский. К нему, конечно, не может быть никаких претензий. В стране показного интернационализма детей от смешанных браков при получении паспорта ставили перед ужасным выбором: то ли от мамы шагнуть к папе, то ли от папы отшатнуться к маме, и в любом случае они получали глубокую сердечную травму на всю жизнь.
     Андрей Черкизов, конечно, понимает, да и тогда, когда ему было 16 лет, он тоже понимал, что пункт “национальость” в паспорте не имел никакого отношения ни к знанию языков, ни к принадлежности к какой-то культуре, а исключительно к этническим корням. Человек, родители которого русские, — русский. Даже в том случае, если ни слова не знает по-русски и понятия не имеет о русской культуре. А эфиоп, прекрасно говорящий по-русски и выросший в русской культуре, как Пушкин, — по паспорту все равно эфиоп.
     Черкизов по паспорту русский не потому, что язык и культуру знает, а потому что, запиши он себе еврейскую национальность, ему труднее бы жилось. Вот почему папа просил его не делать себе хуже. И папу понять можно: жизнь заставляла. Но посмотрите, что дальше сказал Черкизов: “А вот на 10-летии “Эха Москвы” я вышел в кипе, потому что у меня позиция... В этой стране, при этом президенте я хочу напоминать всем окружающим, что мои дедушка с бабушкой были уничтожены в 1944 году в Литве при ликвидации Каунасского гетто литовскими националистами”.
     Когда он это сказал, я понял, зачем он ввернул в разговор с Жириновским свою историю: он пытался склонить собеседника к искренности. Тот не откликнулся. Но Черкизов, как видим, возвращается в еврейство. Кстати, и его фотография на интернет-сайте “Эха Москвы” — в кипе. Паспорт паспортом, а демонстрируя кипу, он говорит, что он — еврей. В нынешней России это — поступок. Его заявление, что ни дня не будет работать на радио, подконтрольном государству или государственному “Газпрому”, — тоже поступок. Очень жаль, если на радио “Эхо Москвы” больше не будет умных и язвительных реплик всегда оппозиционно настроенного по отношению к власти Андрея Черкизова.
     Великие люди выражали восхищение еврейским народом, пронесшим свою культуру через тысячелетия. Многие народы за это время исчезли с лица Земли, ассимилировались, растворились бесследно, а вечный народ живет. Удивительно? Когда слышу это, я вспоминаю басню Лафонтена про путника, о котором поспорили ветер и солнце: кому удастся его раздеть. Первым взялся ветер, но как он ни старался сдуть с путника плащ, тот все крепче его на себя натягивал. Когда же путника пригрело солнышко, он сам снял плащ. Евреи остались евреями, видно, потому, что в нашей истории солнышко этот народ редко ласкало, а все больше его преследовала непогода и ветер странствий. Вот мы и держимся крепко за наш еврейский плащ. Таков наш веками формировавшийся национальный характер. “Достойно ли смиряться под ударами судьбы иль надо оказать сопротивленье?” — это Шекспир в переводе Бориса Пастернака. Переводчик, надо сказать, так и не решившись ответить на этот вопрос, плащ сбросил, а вот его отец, художник Леонид Осипович Пастернак, оказался тверже сына в убеждениях и вере. Пред ним преклоняюсь.
     Другого лауреата Нобелевской премии, Иосифа Бродского, тоже не понимаю. Не о творчестве говорю, о поступках. Как мне представляется, поэта в Ленинграде привлекли к суду “за тунеядство” только потому, что он Бродский. Будь он Ивановым или Сидоровым — никто бы к нему не придирался, мало ли там было кругом тунеядцев, то есть не числившихся трудоустроенными, которых не трогали? А в результате суда и ссылки поэт прославился гораздо больше, чем поэтическим творчеством. Именно благодаря преследованию со стороны власти он обрел по всему миру сторонников, защитников, ходатаев. В результате — Нобелевская премия. Никогда не посмею ставить под сомнение его поэтические заслуги, но согласитесь, в мире на разных языках творят много талантов, и выбор из них лауреата — больше результат лоббирования, чем консенсуса в литературных кругах. Как бы то ни было, то, что он ушел от еврейства, меня как-то смущает. Коль родился “эфиопом”, так достойно ль убегать? Да, там “эфиопам” было нелегко, но в свободном мире? Вот Альберт Эйнштейн, личность намного более яркая и не менее поэтичная, не уходил ведь от еврейства, а, наоборот, с годами все больше приобщался к нему.
     В “Романе-воспоминании” А.Н.Рыбаков рассказал, как в конце 60-х кто-то привел к нему на дачу Иосифа Бродского. Анатолий Наумович заговорил с ним о Фриде Вигдоровой, втайне от властей записавшей и предавшей гласности ход суда. Бродский не захотел слушать, стал возражать. “Как вы можете говорить о Вигдоровой в таком тоне? — удивился Рыбаков. — В сущности, она вас спасла... Вас спасла, а сама умерла”. “Спасала не только она, — ответил Бродский. — Ну, а умерла... Умереть, спасая поэта, — достойная смерть”. “Не берусь судить, какой вы поэт, — сказал Рыбаков, — но человек, безусловно, плохой”. Хозяин поднялся и ушел в кабинет. Гостям пришлось ретироваться.
     Хорошо, что Рыбаков не утаил от нас тот случай и весьма характерные высказывания поэта. Среди дежурных славословий в адрес нобелевского лауреата навсегда останется это свидетельство его душевных качеств.
     Великая балерина опубликовала книгу “Я, Майя Плисецкая”. Интересная книга, страстная, как и ее балет. Майя Михайловна люто ненавидит коммунистов, сталинистов, кагэбэшников и то, что называлось советской властью. Хотя все это для нее уже в прошлом, она не может забыть унижения, травли и "полосы препятствий" в своей карьере. Ей очень обидно, что долго-долго, уже будучи всемирно известной, она была невыездной — пока не вышла замуж за Родиона Щедрина. Но что удивительно: причину ее унижения, понятную каждому советскому еврею она в книге не называет. Как будто не "пятый пункт" Плисецкой был камнем преткновения. В книге — ни слова об антисемитизме, будто в Большом театре о таком и не слыхивали. Слово “еврей” или “еврейка” в книге не встретите. В семье Мессереров (со стороны матери балерины) “от деда все получили библейские имена”. Заметьте, не еврейские, а библейские. “Родным языком семьи был литовский”. О том, что отец - еврей, тоже ни слова, сказано только, что он из белорусских краев, гомельский. О родословной мужа или домработницы Кати сказано больше и теплей. Мужа она, естественно, очень любит: “Блестящий, Богом, музами помеченный человек, неотразимо обаятельный”.
     Игнорирование в мемуарной книге великой балерины еврейской темы, вне всякого сомнения, сопровождавшей ее все годы жизни, меня очень огорчило. Впрочем, может быть, я не прав? Может быть, еврейская тема в мемуарах теперь считается уже неуместной? Возьмем, например, книгу известного актера, теперь руководителя театра Александра Ширвиндта. Он оригинален: если его тезка (Герцен) свою книгу назвал “Былое и думы”, то он, не долго думая, назвал свою книгу — “Былое без дум...”. Начал книгу тоже оригинально: если другие, рассказывая о себе, начинают с рождения, с родителей, семьи и первых впечатлений, а потом поэтапно движутся к современности, то Александр Ширвиндт пошел обратным путем, от современности — к истокам, по пути заблудился, забрел зачем-то в родословную своей супруги, а до своих “эфиопских” истоков так и не добрался.
     Действительно, уж очень тяжело быть “эфиопом”...