Человек – это существо, задумывающееся о смысле своего существования и в одном из двух случаев обнаруживающее, что смысла нет. В другом случае – если человек религиозен – вопрос смысла для него не стоит: он решен. Похоже, что именно человек – единственный объект на Земле, задумывающийся о смысле. Разумеется, в литературе нет недостатка в попытках рассмотрения ситуаций, когда о смысле задумываются другие существа (а может быть, и вещества), но маловероятно, чтобы подобные вопросы возникли у индивида вне системы накопления и передачи знаний. А ее, похоже, все-таки ни у кого, кроме человека, нет.
     Вернемся, однако, к смыслу и способности задуматься над ним. Возможны, естественно, все четыре варианта. У этой шариковой ручки есть смысл – фирма Bic создала ее для меня. Но ручка не задумывается об этом, и ей хорошо. У дождя, шум которого я слышу почти с той же громкостью, что и шорох вентилятора в компьютере (сейчас я сижу у компьютера, но пишу ручкой), нет ни смысла, ни мыслей о нем. У обезьян, если успешные эксперименты по обучению их языку продлятся еще полвека, вполне возникнет вопрос о смысле, и на него будет ответ. Их смысл – скажет им человек – доставлять мне, научному сотруднику Х., материал для моей диссертации. Наконец, у человека вопрос о его смысле возник, и человек, со свойственной ему патологической изобретательностью, нашел два противоположных ответа. Один, низводящий человеческий род до шума дождя за окном, и другой, ставящий его в положение обезьян.
     Оба варианта вызывают тоску, если не сказать отвращение. Но выход есть; человек нашел и его: он рассказал себе трогательную сказку о любви. О той любви, с которой он создает новых людей, и любви (такова гипотеза), с которой Он, да святится имя Его, создал и ежесекундно создает человека. Но так ли это? Создаем ли мы детей по любви? По любви ли мы учим их и воспитываем? Вы можете не отвечать мне, но я вправе задать этот вопрос вам, поскольку задаю его и себе, годы и десятилетия, и не могу ответить.
     Не есть ли божественная любовь просто оправдание божественного рефлекса, подчиняясь которому и творит он нас и мир вокруг? А потом проходят тысячи лет, и творение, не желая считать себя случайным, рассказывает себе трогательную сказку?
     Мы были трезвее, когда нам было десять лет. Школьная дразнилка – “жертва аборта” – не оставляла места для обожествления родителей. Но, выросши, мы начинаем понимать, что в их любви что-то было...