Пасхальная Агада.

     Начал я.
     — Реб Арье-Лейб, — сказал я старику, поговорим о Моше-Рабейну. Поговорим о его славном начале и таинственном конце. Три тени загромождают пути моего воображения. Вот брат его Аарон. Его красноречие — разве не выдержит оно сравнение со скромностью Моше? Вот Койрех. Знатность этого человека содержала в себе все, что нужно для того, чтобы властвовать. И неужели пророчица Мирьям не сумела различить блеск новой звезды? Но почему же один Моше-Рабейну взошел на вершину горы Синай, а все остальные остались внизу, в опаленной солнцем пустыне Мидьяна?
     Реб Арье-Лейб молчал, сидя во главе пасхального стола. Человек, ждущий ответа, должен запастись терпением. Человеку, обладающему знанием, приличествует важность. Поэтому Арье-Лейб молчал, сидя во главе пасхального стола. Наконец он сказал: — Почему он? Почему не они, хотите вы знать? Тогда забудьте, что на носу у вас очки, а в душе Египет. Пусть будут только мои слова. Он — Моше — пошел к Вс-вышнему, Благословен Он, который уже тогда был тем, что Он есть, и сказал Ему:
     – Возьми меня. Я хочу иметь Тебя своим Б-гом. Тот Б-г, к которому я прибьюсь, будет в выигрыше.
     Г-сподь спросил его:
     – Кто ты, откуда ты идешь и чем ты дышишь?
     – Попробуй меня, А-Шем, — ответил Моше, — и перестанем размазывать белую кашу по чистому столу.
     – Перестанем размазывать кашу, — ответил А-Шем, — я тебя попробую.
     Г-сподь с ангелами собрали совет, чтобы подумать о Моше. Я не был на этом совете. Но говорят, что они собрали совет. Старшим был тогда ангел Габриэль.
     – Что у него делается под шапкой, у этого Мойшеле? — спросил ангел Габриэль.
     И Г-сподь сказал свое мнение:
     – Моше говорит мало, но он говорит смачно. Он говорит мало, но хочется, чтобы он сказал еще что-нибудь.
     – Если так,— воскликнул ангел Габриэль, — тогда попробуем его на фараоне.
     – Попробуем его на фараоне,— решил совет и все, в ком еще квартировала совесть, покраснели, услышав это решение. Почему они покраснели? Вы узнаете об этом, если пойдете туда, куда я вас поведу.
     Фараона называли у нас “полтора жида” или “девять казней”. “Полтора жида” называли его потому, что ни один еврей не мог вместить в себя столько дерзости и денег, сколько было у фараона. А “девятью казнями” прозвали его потому, что фирма “Г-сподь воинств и компания” произвела над ним не восемь и не десять казней, а именно девять. На долю Моше, которого тогда еще не называли “Рабейну”, выпала честь совершить над фараоном десятую казнь.
     Десятая казнь на такого человека — это был грубый поступок. Моше, который не был тогда Рабейну, понимал это лучше всякого другого. Но он сказал Вс-вышнему –“да!”, и в тот же день написал фараону письмо, похожее на все письма в этом роде:
     “Многоуважаемый фараон! Будьте настолько любезны отпустить к 14 Нисана всех евреев, со всем их имуществом... и так далее. В случае отказа, как Вы это стали себе в последнее время позволять, Вас ждет большое разочарование в Вашей семейной жизни.
     С почтением, знакомый Вам Моше бен Амрам”
     Фараон не поленился и ответил без промедления:
     “Моше! Если бы ты был идиот, то я написал бы тебе как идиоту. Но я тебя за такого не знаю и упаси Б-же тебя за такого знать. Ты, видно, представляешься мальчиком. Неужели ты не знаешь, что в этом году в Ассирии такой урожай, что хоть завались, и мы сидим с нашим папирусом без почина? И скажу тебе, положа руку на сердце, что мне надоело на старости лет кушать такой пресный кусок хлеба и переживать эти неприятности, после того как я отработал всю жизнь как последний жрец. И что же я имею после этих бессрочных каторжных работ? Язвы, вшей, кровь вместо воды и кромешную тьму. Брось этих глупостей, Моше.
     Твой друг, гораздо больше, чем ты это предполагаешь, фараон всея Египта Рамзес Второй”
     Фараон сделал свое. Он написал письмо. Но почта не доставила письма по адресу. Не получив ответа, Моше рассерчал. На следующий день он явился с четырьмя друзьями во дворец фараона. Четверо юношей в масках ввалились в тронный зал.
     – Руки вверх! — сказали они и стали махать ножиками.
     – Работай спокойнее, Аарон, — заметил Моше одному из тех, кто кричал громче других, — не имей эту привычку быть нервным на работе, и оборотившись к премьер-министру, он спросил его:
     – Фараон во дворце?
     – Их нет во дворце, они отдыхают в пирамиде, — ответил премьер, которого по имени звали Тутанхамон и был он холостым сыном фараона, его первенцем.
     – Кто будет здесь, наконец за хозяина? — стали допрашивать несчастного Тутанхамона.
     – Я буду здесь за хозяина, — сказал министр, желтый как советский рубль и зеленый как американский доллар.
     – Тогда отпускай с Б-жьей помощью евреев! — приказал ему Моше, и началась опера в трех действиях.
     Нервный Аарон диктовал указ об освобождении, покойник Тутанхамон стоял перед ним с поднятыми руками, и в это время Моше рассказывал истории из жизни еврейского народа.
     – Коль раз он разыгрывает из себя такого жандарма Европы, как русский царь, — говорил Моше о фараоне, — так пусть он утонет себе в Красном море. Объясни мне, Тутанхамон, как другу: вот получает он от меня деловое письмо; отчего бы ему не сесть на лошадь и не подъехать ко мне на квартиру и не выпить с моей семьей стопку водки и закусить чем Б-г послал? Что мешало ему выговорить передо мной душу? “Моше, пусть бы он сказал, — так мол и так, вот тебе мой баланс, повремени пару лет, дай вздохнуть, дай мне развести руками”. Что бы я ему ответил? Свинья со свиньей не встречаются, а египтянин с евреем встречаются. Тутанхамон, ты меня понял?
     – Я вас понял, — сказал Тутанхамон и солгал, потому что ему совсем не было понятно, зачем “ полтора жида” — фараон и первый человек, должен был ехать на лошади закусывать с семьей еврея Амрама.
     А тем временем несчастье шлялось под окнами, как нищий на заре. Несчастье с шумом ворвалось во дворец. И хотя на этот раз оно приняло образ ангела Азриэля, но оно было пьяно, как еврей на Пурим.
     – Го-гу-го, — закричал ангел Азриэль, — прости меня, Мойшеле, я опоздал — и он затопал ногами и стал махать огненным мечом. Потом взмахнул еще раз и отрубил Тутанхамону голову.
     Нужны ли тут слова? Был египтянин и нет египтянина. Жил себе невинный первенец, как слон в посудной лавке – и вот он погиб через глупость. Нужны ли тут слова?
     – Тикать с Египта, — крикнул Моше и побежал первым. Тутанхамон умер в ту же ночь, и только тогда фараон поднял крик на весь Египет.
     – Где начинается фараон, — вопил он, — и где кончается их Б-г?
     – Фараон кончается там, где начинается Вс-вышний, — отвечали резонные люди, но Рамзес не успокаивался, и он дождался того, что красная корова подошла к его дворцу, С коровы сошел некто и прошел в тронный зал, где сидел Фараон и махал руками:
     – Жидовская морда, — закричал он, увидев гостя, — бандит, чтоб ты умер в дороге! Хорошую моду себе взял — убивать живых людей?
     – Мосье Рамзес, — ответил ему Моше тихим голосом, — вот же сутки, как я пощусь и не ем хомец. Но я знаю, что вы плевать хотели на мой молодой желудок. Стыд, мосье фараон, — в какой несгораемый шкаф упрятали вы стыд? Вы имели сердце после того маленького несчастья с вашим сыном увеличить евреям дневную норму выработки. Мозг вместе с кипой поднялся у меня дыбом, когда я услышал эту новость.
     Тут Моше сделал паузу. На нем был почти новый талес в голубую полоску и перстень с непечатным словом, которое нельзя произносить вслух, — именем Вс-вышнего.
     – Пять заповедей, — заревел он, — пять заповедей у горы Синай и странствия по пустыне до самой моей смерти, живи я ещё сто двадцать лет. А если нет, тогда выйдем из этого дворца и зайдем во-о-он за ту пирамиду.
     Потом они бранились друг с другом. Рамзес бранился с Моше. Я не был при этой ссоре. Но те, кто был, те помнят. Они сошлись на десяти заповедях и сорока годах странствий.
     – Мосье Рамзес, — сказал тогда Моше, — если вам нужна моя жизнь, то ничего в ней хорошего нет. Но ошибаются все, мосье Рамзес, все, даже Б-г. Разве с Его стороны не было ошибкой поселить евреев в Египте, где им приходится терпеть рабство и страдания? И чем было бы плохо, если бы евреи жили в Эрец-Исраэль, где их окружали бы Голанские высоты, озеро Кинерет и сплошные арабы? Ошибаются все, даже Б-г.
     И на следующий день был Исход. Об Исходе этом спросите у ленивых нильских крокодилов. Спросите у царских пирамид, которых боится само время, спросите у египетской земли, которую весь этот день топтали неустанные еврейские ноги. Такого Исхода Египет ещё не видел, а мир уже не увидит. Процессию возглавлял огненный столп. За столпом шли шестьсот тысяч мужчин старше двадцати лет. За мужчинами шли женщины с детьми, а за женщинами — тележки и повозки, груженные еврейским и кое-каким египетским добром. Все, чем богата щедрая нильская долина. Все буйное великолепие заносчивого Египта уходило сегодня в пустыню. У одного бока пророчицы Мирьям находились акушерки-фельдшерицы, а у другого бока находились почетные ясновидицы из Эхнатона, и от их широких бедер шел запах ила и свежего камыша. И позади всех плелись египтяне. Те, что поверили и пошли. Их было сто человек, или двести, или две тысячи.
     Процессия подошла к берегу Красного моря и остановилась. Толстые ленивые волны выходили на берег, и немного подумав, отправлялись назад. Пыль, красная от солнца пыль, поднималась там, где мчались колесницы фараона, пущенные в погоню за непокорным народом, и она была видна отовсюду — красная пыль египетской земли, и следы, оставленные на ней египетскими колесницами, были похожи на рубцы от плетей — глубокие и бесконечные как рабство, и кроме этой пыли в целом мире не было ничего.
     Люди стояли и молчали как убитые, и тогда Моше приблизился к воде, взошел на камень и простер руку.
     – Чте хотите вы делать, молодой человек? – подбежал к нему Калев, сын Йефунэ.
     – Я хочу сказать речь, — ответил Моше.
     И он сказал речь и её слышали все, кто хотел слушать.
     – Господа и дамы,— сказал Моше, — господа и дамы, — сказал он, и огненный столп стал позади него, как часовой с ружьем. — Вы пришли сюда уйти из Египта. От своего имени и от лица тех, кто еще не родился, благодарю вас. Господа и дамы! Что мы имели в Египте? Нил, пирамиды и еще пару пустяков. Чем эанимались мы? Изнывали от рабства. От чего уходим мы? От котлов с мясом и гефилтэ фиш. Есть люди, любящие мацу, и есть люди, не любящие мацу: и вот первые получают удовольствие от седера, а вторые страдают за всех, потому что так надо. Поэтому, господа и дамы, после того, как мы перейдем море, попрошу съесть по кезайт мацы каждого.
   И сказав эту речь, Моше сошел с камня. Первым в воду вошел Нахшон бен Аминодав. За ним пошли, как овцы, все акушерки, ясновидицы и мужчины.
     Говорят в этот день фараон поверил в Б-га. Я при этом не был. Но то, что всё египетское войско утонуло, — это я слышал ушами Арье-Лейба. и больше я ничего слышать не мог, потому, что, выйдя из воды, евреи бросались бежать в пустыню, как с пожара.
     – Рабейну! — Глядя им вслед, сказал пророк Билам, тот самый, что за деньги проклинает другие народы; теперь вы знаете все. Вы знаете, кто первым произнес слово “рабейну”. Это был Билам. Вы знаете, почему он не назвал так ни Аарона, ни Койреха. Вы знаете все. Но что пользы, если на носу у вас по-прежнему очки, а в душе Египет?