Случилась эта история почти тридцать лет назад. Шел 1975 год. Я был молодым инженером по автоматике, уже несколько лет работал в серьезной киевской фирме по наладке сахарных заводов. Работу там давали каждому индивидуально на год. Перевыполнять план можно было не более, чем на десять процентов. Специалист я был хороший, выполнял годовой план месяца за четыре, а остальное время жил практически свободным человеком в несвободной тогда стране.
     Свою свободу я использовал для занятий со своим первенцем Ленечкой и для получения знаний о еврействе. Мое полное еврейское имя Израиль Галеви бен Арье-Лейб Куперберг. Происходил я из приличной еврейской семьи левитов, где только мой отец и я были выродками – инженерами, а дед Барух и все предки по отцовской линии были талмид-хахамами, раввинами, габаями, а деньги на жизнь зарабатывали по юридической части. В Центральной научной библиотеке Украины я разыскал рукописный Пинкас еврейской общины Старо-Константинова, где о моем семействе упоминается на протяжении ста лет. Дед со стороны матери Яков Галеви бен Зуся вообще вел свой род от сегола, князя левитов, помогавшего превосвященнику в Иерусалимском храме во время богослужений. Но говорить вслух о таких вещах в то советское время было не принято. Потому я тихо использовал любую возможность для пополнения своих еврейских знаний, учил иврит и идиш, ходил в киевскую синагогу на Подоле.
    Там тоже все было не просто. Было Правление, утвержденное в Подольском райкоме КПСС, и были простые верующие евреи, которые держались от руководства подальше, молились, учили Тору и Талмуд и достаточно осторожно принимали в свою среду новичков. Ко мне они относились очень доброжелательно, принимали в свой миньян, давали читать еврейские книги и предупреждали об опасностях, подстерегавших верующего еврея в тогдашней жизни. Опасностей хватало. Ни в коем случае нельзя было называть имя своего учителя иврита. В той благословенной стране за преподавание евреям их родного языка власть по закону давала семь лет тюрьмы. Мой дед Барух, который окончил юридический факультет Сорбонны и был одним из лучших провинциальных адвокатов Украины по уголовным делам, получил в 1947 году еще до дел “безродных космополитов” решением “тройки” десять лет по печально знаменитой статье 58\10 (антисоветская агитация и пропаганда) тогдашнего Уголовного Кодекса за куда меньшее преступление. Амнистировали его сразу после смерти Сталина. Даже в те времена обвинения против деда выглядели смехотворно. А реабилитационные документы получал уже я через моих друзей в “Мемориале” в средине девяностых.
     В Украине с такой статьей не оставляли, отправляли в сибирские лагеря. Однако дед Барух, вопреки правилам, сидел в Звенигородской тюрьме, был там библиотекарем. Но спал со всеми в общей камере на каменном полу и возвратился домой в 1954 году уже тяжело больным человеком. Про жизнь в тюрьме глухо молчал, и только мне, любимому внуку, под большим секретом, рассказывал кое-что. Так, от него я впервые услышал, что в тюрьме такие же люди, как и на воле, а, может, и лучше. От него я узнал, как правильно держать себя на допросах, как входить в тюремную камеру, как не “ссучиться” в тюрьме и лагере. Дед серьезно предполагал, что такие знания мне в жизни пригодятся. Хоть мне и было тогда меньше десяти лет, я все запомнил и потому легко выучил позже систему поведения диссидента на допросах “ПЛОТ”. Всю жизнь на любой вопрос “компетентных органов” о моем знании иврита я все валил на деда Баруха, тогда уже покойного. Но в действительности моим учителем иврита был не дед Барух, а родной младший брат моего деда Якова, дед Ынех. Дед Ынех всю жизнь прожил “кустарем-одиночкой без мотора” – шил на дому фуражки и шапки на продажу и ни одного дня не работал на “социалистическом предприятии”. Мастер он был великий, продукция шла всегда нарасхват. Зато мог Ынех всю жизнь не работать в шаббат и праздники, ходил в синагогу каждый день. У обоих братьев жены рожали дочерей, потом пошли внучки. Я был одним из первых внуков. Ынех очень любил свою племянницу, мою мать Розу и ее первенца – меня.
     Мать в семье больше всех детей стремилась учиться. В 14 лет она сама поступила в Житомирский еврейский педагогический институт и перед войной получила сразу два педагогических диплома. Диплом учителя младших классов еврейской школы и диплом воспитателя еврейского дошкольного заведения. Жил Ынех в городе Смела в собственном двухэтажном доме с большим садом. На первом этаже была пошивочная мастерская, а на втором размещалось его большое семейство. Попадал в Смелу я во время школьных каникул и в первый же день с матерью наносил визит деду Ынеху. Тот принимал нас в своем кабинете, где в углу стоял огромный книжный шкаф с Торой, полным Талмудом и другими еврейскими книгами. К нему нельзя было прийти с непокрытой головой. Первую мою кипу сшил и подарил мне Ынех. Сразу же я получал указание: быть в синагоге на утренней молитве к семи утра. После Шахарита дед брал меня за руку и гордо шествовал в талите к себе домой. Его жена баба Ципа кормила нас завтраком, а потом начинался урок. Он учил меня ивриту, благословениям, молитвам и разбирал со мной недельную главу Торы. Все это было очень интересно. Думаю, от него я усвоил философский принцип, что к работе нужно относиться как к средству получения денег для свободного занятия Торой и другими еврейскими предметами. Потом я бежал домой, так как к двенадцати должен был деду Якову отнести обед на швейную фабрику.
     Если на урок к деду Ынеху у меня конкурентов среди братьев не было, то отнести обед деду Якову хотели все братья и сестры. За очередь приходилось бороться.

Борис Львович Куперберг и его жена Клара Израилевна с детьми

     После окончания школы подумывал о поступлении на юридический в Киевский университет, но мне быстро объяснили, что даже украинцу нужна рекомендация обкома партии для того, чтобы только подать документы в приемную комиссию. Все что ни делается – все к лучшему. Я закончил институт, стал инженером-наладчиком по автоматике, женился на чудесной еврейской девушке, родил первенца и жил себе спокойно и счастливо. На восьмой день после рождения сына я никак не мог договориться относительно обрезания, хотя очень хотел. Собрал на сеуду (трапезу) к непроведенному бриту своих ближайших друзей. Выпили мы, как положено, и спросили меня друзья, кем я хочу видеть своего сына в будущем. Я совершенно искренне сказал, что хочу, чтобы сын стал учителем еврейского языка в еврейской школе. Друзья очень удивились и объявили, что всегда знали, что я “мешугене”, но чтоб настолько! Еврею можно мечтать! И брит сделали, и ровно через двадцать лет мой Арье-Леонид получил еще советский педагогический диплом учителя иврита и идиша в средней школе. Уже десять лет он преподает иврит и еврейскую традицию в Киевской еврейской гимназии. Но это так, к слову.
     Собрался я как-то поехать к себе на фирму. Пришла пора выписать новое командировочное удостоверение и уехать в очередную командировку. Ехать нужно было троллейбусом, а потом автобусом. В месте пересадки на остановке возле меня тормознула белая “Волга”. Оттуда выглянул молодой парень и закричал:
     – Игорь, ты в “наладку”? Садись, подвезу!
     Я несколько удивился, но сел, не раздумывая. В машине было двое незнакомых мне людей.
     – Ребята, кто вы? Я вас не знаю, – спрашиваю я.
     – Да, это правда, – сказал старший и показал мне служебное удостоверение капитана госбезопасности.
     – С Вами, Игорь Леонидович, хочет встретиться ЗамПредседателя КГБ по важному государственному делу. Мы чуть-чуть опоздали к Вашему дому, потому перехватили на остановке автобуса. Сейчас мы Вас к нему отвезем, если Вы не возражаете.
     Все это мне ужасно не понравилось. Никаких важных государственных дел у меня не предвиделось, особенно с такой крутой организацией. Но отказываться от встречи было не солидно. Да и не было за мной особых грехов, чтобы нужно было предполагать что-то страшное. Ладно, будем встречаться и разговаривать.
     Машина быстро проехала улицу Артема, выехала на Владимирскую и остановилась у здания республиканского КГБ. Меня проводили в кабинет и оставили один на один с седым генералом. Генерал предложил мне сесть.
     – Ата медабер иврит?
     Так, так, подумал я, начинается. И решил все валить на деда Баруха, о чем бойко и доложил генералу на иврите.
     – Молодец, не врешь по мелочам!
     Это уже было сказано по-русски.
     – То, о чем мы будем с тобой говорить, является государственной тайной особой важности. Потому ты, Игорь, должен дать письменную подписку о неразглашении.
     А вот это дудки! Это я еще в девять лет проходил с дедом Барухом. Ничего подписывать не буду. И версия готовая есть. Бодрым голосом я рассказал генералу душещипательную историю о том, что имею наследственный дефект – громко разговариваю во сне, а поскольку часто ночую в командировках в гостиницах и приезжих на сахарных заводах с посторонними людьми, то, как честный человек не могу подписываться о неразглашении.
     – И кто тебя научил так отвечать?
     – Что Вы, что Вы! Я, как честный человек…
     Генерал посмотрел на меня долгим тяжелым стальным взглядом. Это уже опасно! Генерал-то – профессиональный гипнотизер, да еще и незаурядной силы! Так он мне быстро лапти сплетет. Надо быстро разрывать контакт. Что делает еврей в такой ситуации? Правильно, обращается за помощью к Господу. И я, глядя генералу прямо в глаза, медленно и громко прочел “Шма, Исраэль…”.
     – Ты че?
     Генерал даже лицом посерел. Но гипнотический контакт разорвался.
     – А я ниче.
     – Ладно, проехали. Честный человек, а честное слово о неразглашении дашь?
     – Слово дам. А Вас это устроит?
     – Придется согласиться.
     Потом пошла целая серия анкетных вопросов. Где родился, где учился, кто жена, кто тесть. Спокойно отвечаю. А в голове неотвязно крутится мысль, что все это он обо мне знает и сам. Значит, жду подвоха.
     – А родственники за границей есть?
     Теперь я бы гордо ответил, что есть везде, кроме Антарктиды. Даже четыре внука в Иерусалиме! Но тогда действительно не было, о чем и сказал.
     – А откуда такая уверенность?
     – С детства интересовался семейной генеалогией. Нарисовал полное генеалогическое дерево семьи. Знаю обо всех близких и дальних.
     – Я о близких, прямых, кровных.
     – С этими совсем просто. Знаю о всех точно. Нет за границей.
     – Я о дяде.
     – Что Вы, что Вы! Могу рассказать о каждом. Кто интересен? Мужья теток по матери или братья отца?
     – Братья отца. Ясно, что только они кровные.

Справа налево: младший - Толя  (Тувье) "Штирлиц", средний -  мой отец Леонид (Арье-Лейб), старший - дядя Александр  (Сендер)

     – У отца двое братьев. Старший – Александр Борисович Куперберг, дядя Шура, главный инженер Смелянского машиностроительного завода. Жив, здоров. Младший – Анатолий Борисович Куперберг, погиб на фронте.
     – Расскажи подробнее, что знаешь о младшем.
     – Дядя Толя среди своих очень талантливых братьев был просто гением. Школу закончил с медалью, свободно владел тремя иностранными языками. Это от деда Баруха. Моя мать училась в школе вместе с ним. Говорила, что он был красавец, умница, очень скромный и добрый. Перед войной служил срочную службу и одновременно учился в Московском университете. Я и не знал, что такое когда-то было возможно. Погиб он в начале войны в Прибалтике. Почему-то я не мог найти его фотографий в семейном альбоме. Моя бабушка Клара из семьи одного из лучших фотографов царской России Рембрандта. Правда, настоящая их фамилия была Брандес. Семейные фотографии – давняя традиция. Все мы есть на фотографиях от самого рожденья, а его нет. Вот совсем недавно я получил старый семейный альбом одной двоюродной тетки и нашел там его фотографию.
     – Дядя Толя не погиб на фронте.
     – Дело в том, что на него не было похоронки. Бабушка Клара получила справку из военкомата, что он пропал без вести. Но в 1951 году к дяде Шуре пришел один бывший житель Смелы, который служил вместе с дядей Толей. Он рассказал, где и как дядя Толя погиб. Мой отец и дядя Шура поехали туда, нашли могилу и поставили скромный памятник. У меня сомнений в его гибели нет.
     – Не погиб он. А к Александру Борисовичу приходил наш сотрудник по нашему заданию.
     – А какой смысл был обманывать семью? Бабушка Клара плакала за сыном до последнего дня своей жизни!
     – Был смысл. Твой дядя – полковник внешней разведки, и по сей день на нелегальном положении работает за рубежом. Работа его исключительно важна и абсолютно секретна.
     – И зачем Вы мне эту важную тайну рассказываете?
     – Все дело в том, что за все послевоенные годы он впервые получил возможность легально приехать в Европу, в Венгрию. К нам ему еще нельзя. И попросил прислать к нему в Будапешт на встречу кого-то из родственников. Я выбрал тебя. Не забоишься?
     – Почему меня? И отец, и дядя Шура будут счастливы увидеть родного брата!
     – Для них это было бы слишком сильным ударом. Ведь они его давно похоронили. А ты подходишь потому, что больше всех знаешь о родственниках, сумеешь и на его вопросы ответить. Вот ведь как славно без подготовки сумел про Анатолия рассказать! И деды твои не зря тебя крепко любили. А фотографию Толи отдашь! Как это мы недосмотрели! Не время еще!
     – Когда ехать? Сколько готовиться? Что с собой взять?
     – Поедешь в аэропорт Борисполь прямо сейчас. В соседней комнате чемодан с вещами. Переоденешься полностью. Свою одежду вложишь в чемодан и оставишь. Вот твой загранпаспорт с туристской визой, самолетный билет в Будапешт и деньги. Домашних и на работе предупредим. В Будапеште тебя встретят наши и отвезут в гостиницу. Сиди там и жди. Дядя придет к тебе ночью. Побудет – сколько сможет. С ним можешь говорить обо всем. Вернешься самолетом завтра. Из Борисполя сразу ко мне. Вопросы есть?
     – Есть. Что делать, если дядя не придет? Ждать еще?
     – Нет. Все равно улетишь. Там так все рассчитано, что либо сегодня ночью, либо никогда. Ни с кем, кроме твоих сопровождающих, в разговоры не вступай. Не вздумай там вести себя как турист! Все вроде под контролем, но в таких делах всякое случается. Если вдруг к врагам попадешь, не выдашь?
     – Выдавать мне нечего, так как я просто ничего сейчас не знаю.
     – Я на тебя надеюсь. Так, может, подпишешь подписку о неразглашении?
     – Обсуждали уже, или опять “Шма” читать?
     – Иди, фрукт! И где это вас, евреев, учат таким приемам каббалистической защиты от психологического воздействия?
     – Да уж не там, где Вас египетскому психологическому колдовству!
     В Будапешт я слетал. В номер ко мне никто не пришел. На следующее утро был уже в своей фирме и оформлял командировку на Бучачский сахарный завод. Так я и не знаю, что там не сложилось. Больше никогда о дяде Толе со мной никто не разговаривал. Своим родным, как и пообещал, никогда ничего не сказал. Фотографию дяди Толи я “забыл” отдать. Потом удалось найти еще четыре. Очень хотелось бы узнать, как сложилась дядина судьба, жив ли он. Есть ли где-то мои двоюродные братья или сестрички, знают ли они, что на самом деле они настоящие Куперберги, как и я?
     Где ты, дядя Штирлиц! Отзовись!