|
“Наша жизнь мне представляется в виде
странной лубочной картинки”, – признается Владимир Семенович Любаров,
чья персональная выставка прошла с 13 апреля по 26 мая в залах Невской
куртины Петропавловской крепости. Куратором выставки выступила Наталья
Дементьева, экс-министр культуры, а представляла посетителям картины
Любарова его сестра Светлана Самуиловна.
В 70–80-е годы Владимир Любаров получил известность
как книжный график, проиллюстрировавший более ста книг (среди авторов –
Распе, Вольтер, Лем, Гоголь, Стругацкие, Шолом-Алейхем, Зингер).
Одиннадцать лет он был главным художником журнала “Химия и жизнь”,
а в начале перестройки организовал с группой писателей первое в России
частное книгоиздательство “Текст”.
Однако в 1992 году Любаров неожиданно для
окружающих резко изменил свою жизнь. Отказавшись от амплуа престижного
столичного художника, он купил маленький дом в полузаброшенной деревне
Перемилово на краю Владимирской области и с головой окунулся в простую
крестьянскую жизнь. Занявшись живописью, он начал изображать своих новых
земляков. “Картинки из русской жизни” имели огромный успех на Западе, и
вскоре Любарова приглашают с выставками в Бельгию, Германию, Францию и
Швейцарию. А вскоре пришел успех и в России. Начиная с 1996 года, практически
ежегодно проводятся персональные выставки в ЦДХ, Манеже, в ведущих столичных
галереях.
Следуя традициям русского лубка, Любаров создает
свой мир. Источник его вдохновения – жизнь российской глубинки. Бабы с
авоськами, мужики с пол-литрами, кривенькие избы и заборы, килька в томате,
семейные, уличные и любовные сцены, незамысловатая эротика, обладающая
в то же время эпическим размахом и мощью. Могучие обнаженные тела купальщиков
и купальщиц. Это жизнь, то трогательная и смешная, то инфернально-жутковатая,
и весь волшебный мир Любарова чем-то напоминает столь же волшебный и мистический
мир шагаловского Витебска. И еврейская тема, думается, вовсе неспроста
появляется у художника.
На выставке в Невской куртине были представлены
три серии. “Деревня Перемилово” – первая станковая серия,
в которую наряду с живописью вошли и графические работы, в том числе иллюстрации
к русским пословицам и идиомам – своеобразные аллегории. Смачно проступает
на полотнах Любарова жизнь современной деревни – с нестройной песней под
шепелявую гармошку, но в то же время имеющая свой глубинный бытийный слой,
свою энергетику. Любаров любит повторять высказывание Набокова: “Разница
между комической стороной вещей и их космической стороной зависит от одной
свистящей согласной”. И добавляет, что “Перемилово действительно существует
в 180 километрах от Москвы”.
“Город Щипок” в отличие
от деревни Перемилово – выдуманное название. Так называлась улица в Замоскворечье,
где художник родился. Так что уютно-обшарпанный Щипок – это отчасти город
его детства. И, вместе с тем, это типичная российская глубинка.
 |
 |
 |
Наконец, “Еврейское счастье”
– серия, над которой художник работал последние два года. Интересно то,
как возникла серия. Вернувшись из Амстердама, где художник рисовал квартал
красных фонарей, Любаров решил населить свое Перемилово еще и хрестоматийными
ветхозаветными евреями. Среди крепкой российской зимы его новые герои соблюдают
субботу, изучают Тору и Талмуд, едят кашерную пищу и думают все больше
о вечном. Серия многослойна. Это и детские воспоминания, и интерес человека
к культуре своего народа, и своеобразное прочтение Шолом-Алейхема и Зингера.
По мнению критиков, еврейская серия Любарова есть “нечто совершенно небывалое
и в то же время абсолютно достоверное”. Сам Любаров признается, что идея
серии зародилась у него, когда он, проснувшись ранним утром в антверпенской
гостинице, обнаружил за окном каких-то совершенно хрестоматийных евреев,
и ему нестерпимо захотелось переместить их на российскую почву. К тому
же Любаров уверяет, что подобная еврейская деревня уже существует. К сожалению,
в прекрасно изданный альбом, продававшийся на выставке, из еврейской серии
вошла всего одна работа – “Гость из кибуца” (1999).
“Русские” и “еврейские” серии Любарова сближаются
одной характерной деталью его своеобразной эстетики: Любаров обожает толстушек.
“Толстую женщину ветром не унесет”, – справедливо замечает художник и продолжает:
“Это какая-то особая ментальность, особый космический объект…” Вся эта
метафизика толстой женщины есть и в русских сериях, и в амстердамской “улице
красных фонарей”. Везде женщины у Любарова дороднее и величественнее мужчин.
Мужчины тоже не субтильны, но они всегда проигрывают дамам. Характерна
в этом плане картина “Под башмаком” (1995) из серии “Русские
идиомы”. Толстая спокойная женщина главенствует над беспомощным, агрессивным,
закомплексованным мужчиной-алкоголиком.
Владимир Семенович Любаров родился в 1944
году в Москве. Бабушка по линии отца до революции содержала трактир в Харькове,
а дед был заядлым картежником. Родители, совслужащие, переехали в Москву
и поселились в замоскворецкой коммуналке. В детстве Вова рисовал многофигурные
композиции, где советские солдаты всегда побеждали фашистов. С 1955 по
1962 годы Владимир учился в средней школе при институте имени Сурикова.
В 1962 работал маляром на автобазе. В 1969 закончил Московский полиграфический
институт, факультет художественного оформления печатной продукции.
Книжная графика была тем оазисом, куда редко
заглядывала партийная цензура, так что художник Любаров пользовался относительной
творческой независимостью.
Несколько цитат из Любарова. “В российском
пространстве беспорядок, сумятица, бестолочь – явления рядовые и всеобщие.
Амстердамские дамы спокойны, а наш народ беспокоен. В России народ активный,
но непонятно, куда направлена его активность”. Отсюда, наверное, и композиционное
построение картин Любарова: пространство в его произведениях движется равнонаправленно
во все стороны. Это неограниченное броуновское движение людей, предметов,
животных. При этом поражает обилие мелких тщательно выписанных деталей,
чем художник напоминает Питера Брейгеля. Для холстов Любарова свойственен
некий кинематографизм.
Все герои Любарова – как бы одна большая семья,
как это бывает в небольших глухих деревнях. У него даже голландские дамы
похожи друг на друга, как белые и округлые булки. “Саша с газетой”,
“Очередь”, “Спортивный праздник” – все люди здесь похожи как родня.
Перед нами как бы единое коммунальное тело народное, наследованное нетронутым
с советских времен. То же можно сказать и о еврейской серии: “Праздник
Суккот”, “Цадики”. Каждый еврей имеет свой характер, но в то же
время все они схожи в каком-то надчеловеческом мистическом состоянии.
Как у истинного эпика, все вещи на картинах
мастера равны: собаки, кошки, огуречные и яблочные огрызки, окурки… Характерен
для художника жанр театрализованных сценок. Старые европейские мастера
тоже тщательно изображали детали второго и третьего планов. Так что Любаров
не только бытописатель, но и крепкий традиционалист.
“Литература на меня влияет, но не прямо, –
говорит художник в интервью с В. Мейландом. – Поэтому когда Войнович
узнает свою Нюру из “Чонкина”, то это случайно”.
“Мои предки были простыми и сугубо провинциальными
людьми. Может, поэтому меня так тянет в деревню. В большом городе неуютно”.
“Амстердам похож на мою деревню каким-то веселым,
озорным духом и абсурдом. Я там увидел пышных провинциальных девушек, в
том числе украинских и русских, надевших униформу проституток”.
“Никак не могу привыкнуть к России. Всему
удивляюсь. А что касается персонажей, то они скорее архетипы. Как говорил
Глеб Успенский, “привыкайте, господа, в России живем”.
“Время в моих работах утрамбовано в несколько
взаимопроникающих слоев. Картина “Понедельник”, например,
с одной стороны, отражение событий кризиса 17 августа (мужик на качелях
думает: “А пошло оно все прахом…”), а с другой – это дворик моего детства,
далекие 50-е годы, и улица Щипок в Замоскворечье. В деревне время идет
гораздо медленнее. И если я надеваю на мужика старозаветный картуз, какие
не носят уже сорок лет, то формально это неправда, но правда по сути, как
характерная деталь, свидетельство малой подвижности деревенской жизни”.
“У меня нет стремления изобразить нечто абсурдное,
тут, видимо, выходит наружу живущее во мне ощущение жизни. Русский человек
живет эмоциями, а не рассудком. На Западе больше терпимости, но мне там
скучно… В Германии ко мне подошла пожилая дама и сказала: “Я раньше ужасно
боялась русских, но вот гляжу на Ваши работы и чувствую, как рассеиваются
мои страхи”.
Любаров нашел в жизни русской деревни, в ее
абсурде нечто светлое, и к нему не в полной мере применимы мрачные напутствия
Федора Сологуба, о котором напоминает часто повторяющаяся в картинах художника
тема качелей (“Понедельник” (1994), “Качели” (1994), “Полет
толстой женщины” (1996), “Полет” (1996)). У Сологуба
качели – чертовы (стихотворение 1907 года “Чертовы качели”).
У Любарова все же скорее нет, хотя и есть у него сологубовская чертовщинка.
Что касается “Еврейского счастья”, то Любаров
говорит, что, несмотря на антверпенские корни серии, его мир – все же мир
российского еврейства. “Эта серия сложная, многослойная. Я всегда сначала
рисовал, потом думал. В итоге получается в одной руке Антверпен, в другой
– Перемилово. Представляете, есть в какой-то деревеньке такая еврейская
община, где так и живут по еврейским тысячелетним правилам. Существуют
они замкнуто, никого не подпускают. Я их вроде бы выдумал, а они есть.
Русских перемиловцев я не придумывал, а они себя не узнают на картинах”.
Владимир Любаров является также автором этикетки
водки “Завалинка”. Кстати, на фуршете по случаю открытия выставки ее и
распивали.