ТРИ В ОДНОМ

     По разным причинам берем мы книгу в руки. В данном случае все — за: автор, тема, издательство. Удержаться невозможно, мы начинаем читать и понимаем, что у нас в руках — очередная книга о Катастрофе. Казалось бы, мы все про нее знаем, и пассажи автора на тему “невозможно рассказать, но надо рассказывать”, “невозможно понять, но надо пытаться” раздражают своей тривиальностью. Мы сами прекрасно понимаем, что попытки понять позволяют все-таки что-то понять и помогают сохранить информацию. А тем самым они дают возможность кому-то, кто придет за нами, понять. А может, он, да будет благословенно имя этого праведника, живет рядом с нами?
     Автор пишет о местечке, между тем романное время идет себе, идет и наступает то наше прошлое, которое заменило будущее нашим дедам. Визель использует необычный прием: он описывает фотографии. Самих фото в книге нет, а само описание лаконично — шесть страниц. Но почему-то они ввергают в ужас, больший, чем это могли бы сделать изображения. Может быть потому, что многие — или хотя бы какие-то — фотографии мы видели, и книга пробуждает воспоминания, а наличие воспоминаний — уж простите за цинизм — оживляет картину.
     Теперь книга делает резкий поворот. Истории из жизни автора, вообще слабо связанные с еврейской темой — одна про какую-то парижскую проститутку, другая — вообще его сон, признаться, довольно забавный, но при чем здесь это? Человек, как песчинка в потоке... Жизнь, как поток песчинок... Не уверен, что я понял автора, но долго размышлять не приходится, потому что книга опять меняется.
     И начинается третья книга в этой книге — Израиль. Совершенно оригинальная гипотеза насчет отношения некоторых цивилизованных стран к Израилю. Отношение, которое иначе, как антисемитским, и не назовешь. Разъясняя это, автор обращается к своим и нашим современникам, даже тон его меняется, в нем проскальзывают какие-то нотки языка Экзюпери. Но это вы уж прочтете сами, в конце концов наша газета — не “Весь школьный курс в кратком изложении”. Книга как-то непонятно кончается — или не кончается вовсе, оставляя нас наедине с диалогом. С необходимостью читать, думать и жить дальше.
     С чем я у Визеля — простите уж мне нахальство — не согласен? Он считает, что в Катастрофе не было смысла, потому что мир не изменился. Во-первых, смысл — это нечто, что может быть, если есть некая Высшая сила. В чем смысл собаки? Если она дикая, то вопрос о смысле вам не придет в голову. Если домашняя — охранять дом, радовать хозяина и т.д. Поэтому соблюдающий еврей должен считать, что Катастрофа имела смысл. Причем он может быть вовсе не в изменении мира. Даже я могу придумать пяток смыслов, а теолог легко найдет десяток. Конечно, это будут лишь гипотезы, причем выраженные на человеческом языке, а не факт, что высший смысл выразим на нем. Мы можем и поэтому должны пытаться понять, но, может статься, “степень невыразимости” высшего смысла выше, чем нам кажется. Похожая ситуация складывается иногда в естественных науках, например, некоторые крупные биологи говорили мне, что по их мнению, биология сегодня не вполне понимает, на каком языке надо описывать процессы в клетке. Признаки такой ситуации имеются в некоторых социальных науках.
     Теперь половим блох. Откуда взялась эта советская традиция — проявлять “самость” при переводе названия? Уж не от “Живи с молнией” — переведенной как “Жизнь во мгле”, и “Еврейки из Толедо”, переведенной как “Испанская баллада”? Так или иначе, но переводить “One Generation After” как “Следующее поколение” не стоило. Акцент не тот. Если “Одним поколением позже” показалось слишком длинно, то можно было написать “Поколение спустя”. Далее, понятно, зачем в нынешней России нужно было к еврейской книге приделывать предисловие священника Георгия Чистякова. Охотно допускаю, что автор этого предисловия культурный человек, и, может статься, даже имеет друзей-евреев. Более того, для православного священника написать такое предисловие — акт мужества. Потому что если его коллегам по служению попадется на глаза книжка, косых взглядов не оберешся. Еще и спросят, за сколько продался. Но вот нам, даже из соображений приличия, не следовало бы приделывать христианское предисловие к еврейской книге. Акценты, акценты! Автор предисловия пишет что довоенное еврейство — это “мир, от которого не осталось ничего”. Пишет, и повторяет, потому что не понимает простой вещи — от этого мира остался я. От этого мира остался ты. От этого мира остались мы, наши дети, еврейский народ. Смешно и горько читать, когда он пишет, что “Гитлер стал уничтожать евреев, а Сталин в СССР — и евреев, и христиан — прежде всего православных, которых в его владениях было больше всего”. Действительно, согласно Ю. Стецовскому (“История советских репрессий”) было убито около 25.000 служителей культа и около 100.000 отправлено в лагеря. Но дело не в количестве; советская власть уничтожала церковь как организацию, а Гитлер евреев — как народ; есть некоторая разница.
     В конце книги приведен словарик. К нему два замечания: “Песах” это не “Пасха” и “Шехина” это не “присутствие Б-га”, а скорее “Б-жественное присутствие”. Ну и как всегда — словарик этот мог бы быть и побольше.