Семен Фрумкин Это было недавно, это было давно... (к двадцатилетию ЛОЕК)

     Резкий поворот в эмиграционной политике советских герантократов однозначно связывают с вводом войск в Афганистан в конце 1979 года. Десятилетие назад изгоям “новой общности советских людей” была предоставлена уникальная возможность выйти из братской тюрьмы народов. Но накануне Московской Олимпиады завершился последний массовый выброс евреев на Запад, а за несколько месяцев до нее пошли поголовные отказы. С тех пор в ОВИРе нельзя было получить даже выездные анкеты и оформить желание эмигрировать должным образом. Если до этого энергия еврейских масс была направлена на то, чтобы индивидуально пробить ОВИРовский барьер и “слинять по тихой”, так бесперспективность выезда привела к изменению целевой функции, поиску ответа на вопрос: А для чего мне нужно драпать из “совка”? и осмыслению своего еврейства.
     В Ленинграде количество отказников явно превысило критическую массу, достигая не то что многих сотен, но даже, с членами семей, нескольких тысяч человек. Этот социум людей, имевших высокий образовательный ценз, начал создавать вокруг себя особую культурную среду. Интерес к еврейской истории и культуре был настолько высок, что на лекции и театрализованные пуримшпили набивалась в какую-нибудь маломерную квартирку сотня человек. И эти инициативы неофитов размножались, как при цепной реакции. На эту суету новообращенных с опаской посматривал старый отказ, люди находившиеся в этом состоянии чуть ли не десяток лет, изгнанные с прежней работы, преследуемые властями.
     В мае 1981 года власти разогнали Семинар по изучению еврейской истории и культуры, сфальсифицировав уголовное дело против Жени Левина, который в тесной толпе в прихожей квартиры, где проводилась очередная лекция, якобы ударил офицера милиции. Доступ в дома отказников, где анонсировались очередные лекции, перекрывался под любым предлогом. Перед проведением пуримшпиля в 1982 году власти выдворили гостей из квартиры Изи Когана. Миша Бейзер стал проводить экскурсии по местам, связанным с еврейской историей города, но и эта инициатива была придушена.
     Нужно признать, что репрессии властей были слабы и непоследовательны, как я теперь полагаю, во многом благодаря защите наших интересов евреями Запада. Отказникам образца восьмидесятых годов по сравнению со старым отказом намного меньше ущемляли их социальный статус. Участие в различных культурных инициативах рассматривалось многими как фрондерство, мол чем больше я наберу у властей “зачетных очков”, тем скорее меня выдворят из Страны Советов. С другой стороны, “аппетит, пришедший во время еды”, породил немалое число истинных подвижников и энтузиастов еврейской культуры, которые в невыездных условиях нашли новые ориентиры. Если до начала массового отказа большинство ленинградских евреев эмигрировало в Америку, то после “большой отсидки” значительный процент приехал в Израиль.
     Летом восемьдесят второго года мой старший друг Эдик Эрлих познакомил меня с книгой, изданной в издательстве “Наука” в 1976 году — “Добровольные общества при социализме”. Эдик — геолог-нефтеразведчик, кандидат геолого-минералогических наук, автор оригинальной методики оценки нефтегазоносности регионов, постоянно таскался по дальним экспедициям. В одной из них его разбил инсульт, Эдика с большим трудом переправили на “Большую землю”, вытащили с “того света”, он стал полуинвалидом, часть его тела была парализована. Но физическая немощь не привела к параличу души и воли. Эдик весьма критически относился к “Софье Власьевне” и активно стремился к противостоянию с “органами”, полагая, что только напор и инициативность дадут ему дополнительные очки в борьбе за эмиграцию.
     Итак, анализ монографии показал, что существующая законодательная база создания добровольных обществ определялась старыми актами конца двадцатых — начала тридцатых годов. Они не претерпели изменений ни в годы “Большого террора”, ни в эпоху “реабилитанса”, ни в правление бровастого генсека. Это давало возможность десяти членам-учредителям выступить с заявлением о создании добровольного объединения граждан, направить на регистрацию проект устава в соответствующий исполком и, если в течение 30 дней не будет найдено противопоказаний к функционированию общества, его деятельность признается законной. Вдвоем с Эдиком мы набросали проект Устава Лениградского общества по изучению еврейской культуры (ЛОЕК) и обратились с этой идеей к Яше Городецкому, амбициозному и честолюбивому лидеру “нового отказа”, который работал в то время учителем математики в вечерней школе. Он взялся за организационную подготовку собрания.
     Оно проходило вечером 19 июля в комнате Володи Лембрикова на улице Фрунзе. Кроме нас на собрание пришли: врач-гинеколог Володя Фридман, инженер из Павловска Боря Вайнерман, преподаватель иврита Саша Чудновский, Женя Клюзнер и два представителя старшего поколения — пенсионеры Абрам Яцкович и Ирина Григорьева. Мы понимали, что игра будет идти на поле противника, поэтому все выступления были тщательно взвешены и упакованы в советскую фразеологию, даны ссылки на решения партийных органов. Нужно отметить, что документы на регистрацию мы направили в Леноблисполком, поскольку местом действия ЛОЕК был определен город Ленинград и Ленинградская область. Но Исполком Ленинградского городского совета имел не областное, а непосредственно республиканское подчинение, поэтому юридически правильнее было направить материалы собрания в оба исполкома. Хотя, с другой стороны, существовали объединенные управления обоих исполкомов, скажем Управление внутренних дел. Кроме инициативной группы в состав членов-учредителей согласилось войти еще полсотни человек, среди них заметное число неевреев.
     8 сентября Яша Городецкий был вызван на беседу в Леноблисполком. Мы снарядили его миниатюрным магнитофоном со скрытым микрофончиком. Когда мы стали прослушивать кассету, то хорошо был слышен скрип входной двери, предложение сесть к столу, а дальше — тишина. То ли микрофон отсоединился, то ли место беседы было оборудовано противозаписывающим устройством. А ответ был такой: “Вы, конечно, обратились не по адресу, мы решать за город не можем, а на нашей территории действовать вам нельзя”. Переоформленные документы в сентябре были переправлены в Ленгорисполком с расширенным списком подписей, но игры с властями были вскоре свернуты.
     Через неделю вызывают меня в партком по месту работы и приказывают срочно прибыть в Красногвардейский райком партии.
     — А по какому вопросу? — поинтересовался я.
     — Вот там и узнаете.
     — Это какое-то недоразумение, — сказал я, — я не член КПСС, ни по какому вопросу в райком не обращался, поэтому идти туда не намерен.
     Не успел я вернуться на рабочее место, как секретарь парткома уже названивает начальнику отдела, тот вызывает меня в кабинет и говорит, чтобы он меня на территории предприятия сию же секунду не видел, а за проходной я волен делать что угодно. Поднимаюсь в партком и вопрошаю:
     — Почему вы мне мешаете работать? Прогулки по неизвестным поводам не дают основания для срыва сроков сдачи прибора. Или вы объясните мне причину вызова, или я отказываюсь идти по вашему приказу.
     Дрожащей рукой секретарь парткома снял трубку телефона прямой связи и срываюшимся голосом доложил:
    — Это Зайцев с “Буревестника”. Он отказывается идти к вам... Да, понял, Валентина Николаевна. Слушаюсь. Ждем.
     Лицо партийного холуя вытянулось от удивления и одеревеневшими губами он произнес:
     — Сейчас к нам приедет второй секретарь райкома. Никуда не уходите со своего места.
     И действительно, через четверть часа черная “Волга” подкатила к парадному подъезду, нас препроводили в кабинет генерального директора и партийная дама начала свой допрос:
     — Почему вы посещаете нелегальные националистические сборища?
     На что я ответил в том духе, что у ста сорока тысяч ленинградских евреев, а это, примерно, 3% населения города, вполне естественно существуют особые культурные запросы.
     — Они по семьдесят человек в однокомнатную квартиру набиваются, — возмущенно заметила моя собеседница присутствовавшему на встрече секретарю парткома.
     — Вы правы, — согласился я, — это создает определенные неудобства и жильцам дома, и тем, кто приходит на культурные мероприятия. Окажите нам содействие в предоставлении подходящего помещения и милости прошу к нам в гости. До войны в городе существовали национальные школы, дома культуры, музеи.
     — И почему вы все время выпячиваетесь, особые условия вам создавай, — брезгливо процедила партийная идеологиня.
     — А город наш многонациональный, не менее миллиона жителей принадлежат к некоренному населению. Полагаю, и поверьте не голословно, что и финны, и татары, и украинцы, и белорусы Ленинграда, да еще добрый десяток других народов города будут рады приходить в свои национально-культурные объединения. Можно придумать общий Дом культуры. Кто, если не партия, должен возглавить подобное движение. Запретить проще всего. Если вы позволите, как только возникнет необходимость, я обращусь к вам, в райком...
     — Ну уж нет, — энергично возразила партайгеноссе, — я не желаю больше с вами встречаться.
     — Тогда разрешите последний вопрос: почему вы снизошли через столько должностных ступеней и приехали ко мне на работу?
     — А мне было интересно посмотреть на человека, который не идет по вызову в райком. Что-то раньше я таких смельчаков не встречала, — завершила она нашу встречу.
     Беседы подобного плана были проведены различными официальными лицами со многими членами-учредителями ЛОЕК. С Эдиком Эрлихом встретился начальник “еврейского” отдела УКГБ по Ленинграду и Ленинградской области полковник Заславский. К тому времени Эдик вместе с Юрой Колкером “раскрутил” еще один проект — издание “Ленинградского еврейского альманаха”, который задумывался как печатный орган ЛОЕКа. В августе они подготовили макет первого номера (75 машинописных страниц в полтора интервала) и передали его на размножение Яше Городецкому. Тот решительно дал “ЛЕА” в перепечатку сразу нескольким машинисткам и десятки экземпляров пошли гулять по городу. А в это время Гриша Вассерман уже готовил второй выпуск “ЛЕА”, который появился в свет в октябре.
     Но вернемся к встрече Эрлих–Заславский. КГБ, определив двигатель последних инициатив, предложил Эдику снизить активность в обмен на выезд. Он ничего не обещал своему куратору, но выпуск “ЛЕА” в восемьдесят третьем году прекратился, органы сочли поведение Эрлиха достойным поощрения и через несколько месяцев его семья получила долгожданное разрешение на выезд.
     Выпуск “ЛЕА” возобновился после отъезда Эрлиха и продолжался без перерыва до марта 1989 года. Всего вышло 19 выпусков. Другие культурные проекты, которым ЛОЕК мог бы дать легальную “крышу”, — театрализованные постановки, научный семинар, проведение на кладбище Дня памяти жертв Катастрофы европейского еврейства, кружки изучения иврита и многое другое — проводились в дальнейшем в нелегальных условиях.
     В годы перестройки проект общества еврейской культуры был реанимирован, проект Устава почти без изменений был подан на регистрацию под тем же именем — ЛОЕК. В восемьдесят девятом году во Дворце культуры им. Кирова на Васильевском острове состоялось учредительное собрание Ленинградского общества еврейской культуры, первым председателем которого был избран ученый-востоковед И. Ш. Шифман...
     А подавляющее большинство членов-учредителей первого ЛОЕКа живет сейчас в Израиле. Они предпочли приобщаться к национальной культуре в родной стране — Эрец Исраэль.

Автор заметки Семен Фрумкин в настоящее время проживает в Маале-Адумим.