НА УЛИЦЕ МАЛОЛЕТОК
Почему-то в Нью-Йорке очень популярен вопрос
“как давно вы живете в Америке?” или как модификация его же “вы давно живете
в Нью-Йорке?”. Когда его задают не по-английски, а по-русски, он превращается
в несколько странное “вы давно в Стране?” и почему-то звучит обидно. Словно
тебе хотят сказать (а иногда так прямо и говорят): ну, вы ж только приехали,
что вы понимаете в жизни! Когда к “нам” (эмигрантам) так относятся “они”
(местные), это не так задевает. “Они” вообще другие, они никого не хотят
обидеть, ни над кем не пытаются возвыситься, им и так хорошо...
Вообще-то, у “них” этот отсчет от “как давно
вы здесь” весьма распространен. Помню, проучился мой младший ребенок первую
четверть в здешней школе, принес табель – мама родная! Несколько оценок
– good (по-нашему – хорошо), остальные – satisfactory (удовлетворительно).
Я – в обмороке: он же здесь, судя по учебникам, в своем 5-ом классе проходил
то, что уже прошел однажды во втором! Звоню в школу, пытаюсь договориться
о встрече с учительницей, секретарша строго спрашивает: зачем Вам апойтмент?
Объясняю: у сына очень плохие оценки, хочу разобраться, он всегда был отличником
(“a-student”)... Секретарша перебивает: он давно учится в этой школе? Тон
– тот самый, даже, кажется, сказала вместо “this school” – “The School”
(разновидность того самого вопроса, но уже не “сколько вы в Стране?” а
“сколько он в Школе?”). Пришлось сознаться, что первый год.
– А в какой школе он был отличником?
– В одной из лучших начальных школ Санкт-Петербурга!
– гордо отвечаю я.
– Санкт-Петербург? – презрительно переспрашивает
секретарша. – Ну, так во Флориде вообще отвратительные школы!
Рассказывать ей, что Петербург еще и в России
есть, я не стала...
Я сперва думала, что только мне одной слышится
в этом стандартном вопросе попытка поставить меня на пару ступенек ниже
себя (ты, мол, лапоть деревенский, вчерась тока в город приехамши, а мы-то
уж десять лет в Сам-Петербурхе в номерах служим, все городское обхождение
до тонкостев понимаем). Но вот гостила у меня подруга из Питера. На второй
день после перелета пошла она со мной за компанию в овощную лавчонку за
углом, там какая-то наша тетечка услыхала русскую речь и заговорила с нами.
Второй вопрос, заданный Марии, был: “И давно вы здесь?” “Я здесь в командировке”,
– быстро ответила Машка. Потом мы с нею вместе долго пытались разобраться
в причудах человеческой психологии: что за “командировка” такая, почему
она так ответила? Почему не только эмигранткой так не хотелось показаться,
но даже сознаться, что в гости прилетела, ей было неприятно? По делу, мол,
я в этой вашей Америке, а без дела бы меня и калачом не заманили! Что-то,
видно, есть в этом вопросе...
Иногда этот вопрос звучит так: “Давно вы из
Союза?” Сперва я даже немного терялась, не сразу соображала, из какого
такого союза (ох и быстро же все забывается!) Потом стала ехидно отвечать:
“Как все, в девяносто первом году! Как на референдуме честно проголосовали
за это дело – так и во все стороны из этого Союза!”
Меня не понимали. И не только в этом. Потому что с людьми, которые эмигрировали
из Советского Союза, мы приехали из разных стран. У нас были разные причины
переезда – а значит, и разное восприятие той же самой американской жизни.
Я их, если постараюсь, понять могу: я ведь 30 лет прожила в Ленинграде.
А для моих детей, всю свою сознательную жизнь проживших в Санкт-Петербурге,
слово “парторг” уже звучит как “городовой”: что-то из прошлой жизни. Конечно,
они читают книжки и общаются со старшими, они все знают (как знала я от
своей бабушки, что по Петербургу ходила конка, а гувернантку у них звали
фройляйн Хелена) – но...
Году в девяносто пятом примерно поехали мы
с детьми в Пушкин. Младший был там впервые, честно прошел с нами экскурсию
по дворцу, повспоминал сказки Пушкина, пока жевали пирожки на скамеечке
у памятника, а потом потопали мы пешком к электричке (автобусы почему-то
не ходили) – мимо жутких “хрущевских” пятиэтажек и огромного монструозного
Ленина на центральной площади. Увидел его наш Санечка и воскликнул изумленно:
“Ой, а здесь Пушкин лысый!” Нет, говорю, заинька, это не Пушкин. Посмотрел
Санечка еще раз на кошмарную статую и говорит: “Неужели Есенин?” А ведь
из пяти лет жизни четыре он посещал ясли и садики почти без пропусков (ребенок
не болезненный) – и не натаскали его там распознавать родимый образ! Мелочь,
а приятно. Ведь его старший брат Мишка (тоже ясельный-садиковский ребенок)
в два года, показывая пальцем на барельеф в метро, сказал: “Это дедушка
Ленин. Ленин. Не мой, а Ленин. А мой дедушка – Валя”. А еще десятью годами
раньше маленькая племянница моего друга Арсена спросила, показывая пальчиком
на Медный Всадник: “А это "ленин" кому?” Она считала, что это слово означает
“памятник”...
Года три назад были мы в гостях у родственников недалеко от нового Ледового
дворца. Жили они на улице Пятилеток. Старший сын добирался туда самостоятельно
после занятий в кружке, опоздал больше чем на час (мы уже беспокоиться
начали – не заблудился ли). И вот является этот тринадцатилетний оболтус
и объясняет: “У меня бумажка с адресом в рюкзачке была, лень доставать,
вот я и перепутал, спрашивал у всех – где тут улица Дошколяток, никто не
знал, потом я вспомнил, что на самом деле – Малолеток, тогда мне уже показали
дорогу”.
В последнее время на ритуальный вопрос “вы
давно в Америке?” я просто отвечаю: “Давно”. В большинстве случаев уточняющих
вопросов никто не задает. Потому что если по моей собственной оценке я
здесь “давно” – что ж, значит, в банальных наставлениях брайтонской тети
Нюры типа “учтите, в Америке все по-другому” я уже не нуждаюсь. И дежурный
сомнительный комплимент “о, у вас прекрасный английский!” я тоже не получу.
Впрочем, замечания типа “неужели давно? ну и скверный же у вас английский!”
тоже не будет: местные – народ вежливый...