"Народ мой" №6 (299) 31.03.2003
В 1492 году, когда Колумб открыл Америку, испанский
король Фердинанд Католик изгнал из своей страны евреев, не отрекшихся от
своей веры. И они разбрелись по белу свету.
Четыре века спустя, в 1885 году, в маленьком
болгарском городке Видине, что на Дунае, в семье богатого торговца
зерном, еврея-сефарда Паскина, родился второй сын, которого назвали Юлиусом.
Дома Юлиус говорил, как и его далекие предки,
по-испански. Во дворе с ребятишками – по-болгарски. Он был физически крепок,
ловок, отважен, но, взрослея, все реже смеялся. В будущем Юлиус станет
знаменитым художником. Но всю свою жизнь он будет печальным, останется
меланхоликом-пессимистом. И история его жизни – это печальная история.
Юлиус Паскин получил прекрасное европейское
образование. Решив стать художником, он учится сначала в художественных
академиях Вены и Мюнхена. В Германии он говорит по-немецки. В студенческие
годы активно сотрудничает в "Симплициссимусе", одном из лучших сатирических
журналов. Едкие карикатуры Паскина и его рисунки обретают огромную аудиторию
и вызывают злобу одних и аплодисменты других.
 |
Незадолго до начала Первой мировой войны Юлиус Паскин уезжает в Америку. Поначалу он не имеет заказов, терпит жестокую нужду и голод, но постепенно начинает работать как книжный иллюстратор. В Америке он говорит по-английски. Вскоре к нему приходит известность, он становится материально независимым, появляется возможность путешествовать, первой он посещает страну своих предков – Испанию, затем – Португалию, Кубу, Тунис, Палестину.
Привезенные в США из путешествий картины вызывают у критиков и владельцев галерей восторг и... недоумение. Этот молодой человек, проехав по многим странам, как будто не увидел красот природы, чудес архитектуры и счастливых лиц. Он сосредоточил внимание на тяготах и несправедливостях жизни. Выработанная художником совершенно индивидуальная, ни на кого не похожая манера, его взволнованная кисть не оставляют зрителей равнодушными.
Он приобретает известность, а затем и широкое признание. У него много заказов на портреты, его картины покупают еще "горячими". На него сыплются деньги, которые он, не будучи удовлетворен своими работами, как бы не веря своей удаче, тратит мгновенно, одаривая знакомых, малознакомых и совсем не знакомых.
В 1920 году Паскин возвращается в Париж. Теперь уже навсегда. Богом Паскину
дан талант удивительный: он не только живописец, но и превосходный, высоко
оцененный гравер и литограф. Его картины – в лучших музеях мира, им интересуются
критики, издатели, владельцы частных галерей. Но счастье и радость обходят
этого человека. Драмы человеческого существования находят в его сердце
сочувствие и сопереживание. Ему больно от своего бессилия что-либо изменить
и исправить в этом мире. Несовершенство, несправедливость жизни с большой
силой воздействует на этого впечатлительного человека, делая его несчастным.
Чтобы хоть на время уйти, избавиться от тисков этой тоски, он начинает
пить. Но радости это не приносит, дает только кратковременное забытье.
Кончался запой, и у художника появлялась неистовая потребность творить.
Он запирался в своей мастерской и исступленно работал, каждый мазок кисти
был отражением его собственных чувств, его сердца. В трезвые периоды Паскин
встречается, дружит со многими писателями, художниками. Он эрудированный
и остроумный собеседник.
В Париже, как и в Америке, он много сил отдает книжной иллюстрации. Одна из лучших его работ – иллюстрации к Библии, изданной в Париже.
Глядя на его портреты, поражаешься легкости, необыкновенному артистизму, элегантности. Критики называли его картины "рисунками, возведенными в живопись". Изумляешься, какими лаконичными средствами достигалась психологически точная, исчерпывающая характеристика портретируемого.
Штрих, еще штрих – и возникает волнующий цельный человеческий образ.
А его обнаженные! Женщины из низов общества, которых он иронично писал в розовых и голубых романтических тонах. Он не заблуждался на их счет и писал этих жительниц Земли откровенно, без всяких прикрас. Александр Дюма об одной из таких женщин написал "Даму с камелиями". Ну а Паскин – в соответствии со своим настроем – считал их жертвами и соучастницами пороков жизни. Художник писал их с болью, состраданием и... презрением. Многие его обнаженные похожи на кукол с обиженными глазами.
В 1928 году в Париже с Паскиным познакомился Эренбург. Вот как он это описывает: "Я знал и любил работы Паскина и разглядывал теперь его с откровенным любопытством. У него было лицо южанина, может быть, итальянца. Был он одет чересчур корректно для художника: темно-синий костюм, черные лакированные ботинки.
Потом, встречаясь с Паскиным, иногда серьезным, печальным, даже робким, иногда, в запое, буйным, я понял, что не ошибся при первой встрече: он мне чем-то напоминал Модильяни. Может быть, внезапными переходами от замкнутости, молчаливости, от сосредоточенной работы – к разгулу? Может быть, страстью неизменно рисовать на клочках бумаги? Может быть, тем, что оба были всегда окружены людьми и оба узнали всю меру одиночества?
Паскин появился внезапно, как заблудившаяся звезда. Ему бы сидеть с Моди, они друг друга поняли бы. А Паскин тогда был далеко, в Мюнхене, в Нью-Йорке".
И в личной жизни Паскин был несчастен – влюблялся по старинке, безоружный, беззащитный перед предметом своей любви. Но женщины-друга он так и не нашел.
Эренбург прав: по своему мироощущению Паскин был близок и к Модильяни, и к Тулуз-Лотреку. Еще удивительно и то, что Паскин в Париже был все время в гуще художественных споров, школ, направлений и как будто ничего не заметил, шел только своей собственной дорогой. Когда Паскин прочитал в журнале статью, где его называли "вожаком парижской школы", он только рассмеялся.
Однажды он предложил Эренбургу вместе с ним сделать книгу. "Вы будете писать мне письма, – сказал Паскин, – а я буду отвечать рисунком – я не умею отвечать, как вы, едкими фразами, я не писатель. Знаете, почему мы должны с вами сделать книгу? Это будет книга о людях – мы скажем всю правду, откровенно, без прикрас. Теперь говорят о чем угодно, а о людях забыли. Только не откладывайте, потом будет поздно".
Но Эренбург все откладывал, у него была другая работа. И вот однажды какой-то знакомый вбежал к Эренбургу и едва выговорил: "Паскин... Никто не знал... На четвертый день взломали дверь". Паскин покончил с собой. Кровью на стене было написано: "Прощай, Люси!.."
Паскин покончил с собой в то самый день, когда должно было состояться открытие его выставки. Художнику было 45 лет. Хоронили его на кладбище Сен-Уэн. За гробом шло много парижан – знаменитых художников, писателей, а также бродячих музыкантов, нищих, каких-то печальных женщин...
Он завещал похоронить его по еврейскому обряду, а также передать в Иерусалимский музей много картин. Он ушел, как и жил, несчастным. И оставил нам своих прелестных печальных натурщиц – как свой завет, как свой призыв людям сделать жизнь справедливой, радостной, быть добрее, внимательнее друг к другу.
М.БАСС
Сайт создан в системе uCoz