 |
Анатолий
КОЗАК
|
Девяносто с лишним лет назад, в 1911 году,
в Киеве разыгралась трагедия, оставшаяся в истории российского еврейства,
как событие знаковое, воспоминание о котором никогда не сотрется из памяти
народа, волею судьбы подпавшего под могучую и далеко не ласковую длань
Российского самодержавия. Это знаменитое Дело Бейлиса, когда заурядного
киевского конторщика обвинили в кровавом ритуальном убийстве христианского
мальчика.
Как отмечает А. Солженицын в своей книге “Двести
лет вместе”, рассматривая судьбу российских евреев: “О процессе Бейлиса
написаны тысячи и тысячи страниц. Кто захотел бы теперь вникнуть подробно
во все извивы следствия, общественной кампании и суда – должен был бы,
без преувеличения, потратить не один год.”
Автор этих строк потратил не один год, обращаясь
к истории суда над Бейлисом, в результате чего в 1992 году был создан художественно-публицистический
фильм “Долгая ночь Менахема Бейлиса”.
А. Солженицын в своем капитальном труде рассказывает
о Бейлисе весьма бегло, пунктирно, опуская массу интересных подробностей.
Многие важнейшие, на мой взгляд, детали просто ускользнули от его внимания,
а может быть он отказался от них сознательно. Не удовлетворили меня, как
читателя, расстановка многих акцентов, полное отсутствие пафоса, страстности,
которой хотелось бы, когда речь идет о исстрадавшемся в России народе.
Но это – не задача историка, а Солженицын в данном случае выступает именно
в этой роли, возвышаясь как бы над событиями. К сожалению, писателю это
не всегда удается; как рефери в поединке боксеров, он довольно часто “подсуживает”
одному из бойцов.
Воспоминания, которыми я посчитал необходимым
поделиться, были написаны десять лет назад, когда по заказу московской
киностудии “Центрнаучфильм” я – автор будущего сценария выехал в Украину
для сбора материала.
Киев, начало мая…Никогда не забуду эти бледно-золотистые дни. Нетерпеливые, жадные поиски всего, что касается или могло бы иметь отношение к делу Бейлиса. Лукьяновка, подземный переход возле базара, немыслимо худой, весь какой-то выкрученный старик с сеткой, в которой – три луковицы, назвавшийся поначалу Григорием Николаевичем, но затем доверительно сообщивший, что он Гедали Срулевич, который хорошо помнит здесь, на Нагорной улице, дом Веры Чибирячки, где убили Андрюшу Ющинского; дом, увы, снесли всего два года назад; старенькая синагога на Подоле с массой еврейских паломников из Нью-Сквиры, прибывших, чтобы помолиться в нашей украинской Сквире, посетить могилы знаменитых цадиков (непривычные для нашего российского глаза одежда и поведение этих заокеанских людей – черные шляпы, черные галстуки, черные башмаки или резиновые боты, черные длиннополые то ли макинтоши, то ли пальто, которые хочется назвать лапсердаками), одни болезненно-бледные с длинными библейскими пальцами, другие, наоборот, раблезиански упитанные, даже пузатенькие, по-американски суетливые, беспокойные, постоянно про себя молящиеся и листающие на ходу молитвенники, иные закусывали, стоя, прямо из консервных жестянок своей, по-видимому, кашерной пищей, их удивительное желание ехать на нескольких Икарусах в Чернобыль; голые улицы Подола, вылинявшие печальные дома, при виде которых почему-то сразу вспомнился Бабий Яр сорок первого года; шелковистая, ухоженная мурава сегодняшнего Бабьего Яра, над которой порхают мотыльки, тяжелый, угловатый, невнятный памятник жертвам расстрела, монумент, вызывающий у многих недовольство, но, на мой взгляд, удивительно точно передающий ощущение животного ужаса и пепла, выпавшего из печи, словно колючий обломок шлака, нечто обгоревшее, спекшееся в адском пламени, территория завода железобетонных изделий на месте старого кирпичного завода Зайцева, унылые, изгрызенные экскаватором глиняные склоны, где в марте 1911 года в одной из копанок нашли скрюченное тельце несчастного мальчика, и это был тот день, с которого все началось…
В читальном зале Центрального государственного
исторического архива Украины мне подают несколько пудовых папок с документами
о знаменитом киевском процессе.
Аккуратно подшитые, пересохшие, потертые на
сгибах газеты, четкие, на великолепной веленевой бумаге машинописные докладные
губернатора в МВД империи и оттуда в Киев, секретные телеграммы, шифрованные
донесения тайных агентов полиции... Боже мой, золотая жила. Клондайк! Листаю
документ за документом: вот ежедневные сообщения о “Бейлисиаде” в “Юманите”,
вот статьи в “Тайме”, вырезки из итальянских, немецких, английских газет... Тревожные
телеграммы о стачках против процесса в Харькове и Варшаве соседствуют с
протестами студентов Лодзи, Одессы, Саратова... В Киев примчался из Петербурга
В. Г. Короленко, на балконе для прессы присутствует В. Д. Бонч-Бруевич,
фиксируя каждый день суда. Всю страну лихорадит, все заняты одним и тем
же вопросом: виновен ли служащий кирпичного завода, что на Подоле, Мендель
Бейлис (39 лет, вероисповедание иудейское, пятеро детей) в добывании христианской
крови путем зверского убийства с помощью шила ни в чем не повинного ребенка?
Внимание! Узкие конверты, листочки почтовой
бумаги. Анонимки! Несколько писем, нацарапанных не всегда разборчивым почерком,
некоторые простым карандашом (удивительно, но грифель совершенно не выцветает!).
Пожелавшие остаться неизвестными “патриоты” доносят в полицию: “Мальчика
убил жид Бейлис, которого следует немедля вместе со всеми иудеями хорошенько
проучить. Доколе мы будем терпеть? Доколе?” Смешанное чувство омерзения
и болезненного любопытства испытываешь, прикасаясь к пожелтевшим за долгие
годы доносам. Кто были люди, сочинявшие их в далеком 1911 году? Что ими
двигало: злоба, зависть? Как они выглядели? Котелок, пенсне, скрипучие
штиблеты, трость? Или поддевка, смазные яловые сапоги? Может быть, карандашом
водила женская рука? Кокетливая маленькая шапочка, жакет с приподнятыми
плечами, муфта? Или простонародная ситцевая юбка и козловые башмаки с ушками?
А может быть, одно из писем, высунув от усердия кончик языка, старательно
выписывал гимназист? Смел ли думать, предполагал ли автор подметного письма,
что своей рукой нажимает на одну из кнопок русской истории, приводя в движение
тяжкий, но хорошо смазанный маховик имперского правосудия, который завтра
по его воле начнет набирать обороты, вращаться все сильнее и сильнее –
так, что остановить не будет уже никакой возможности?
И снова газеты... “Земщина”, “Киевлянин”,
“Киевская мысль”, “Двуглавый орел”... Сообщение о собрании Союза русского
народа, на котором киевского полицмейстера полковника Скалона в оскорбительных
выражениях упрекали в потворствовании евреям, открыто обзывая “жидовским
наймитом” (слова “сионист” и “масон” еще не в моде).
Заметка о том, что антисемиты публично окрестили
председателя Государственного банка Афанасьева “жидовским батькой” за то,
что он давал кредиты еврейским купцам наравне с русскими, создавая якобы
“иудейчикам” статус благоприятствования...
Последняя речь на суде Владимира Александровича
Маклакова. Виднейший русский адвокат, родной брат шефа МВД Н. А. Маклакова,
один из лидеров конституционных демократов, ставший после февраля 1917-го
послом России во Франции обращается к жюри присяжных: “Если Бейлис виновен
в убийстве, то тогда ему нет оправдания. Но если у вас этой уверенности
нет, если в вашей душе имеется сомнение, то не делайте его жертвой той
ненависти, которую многие питают к еврейству. Невинно осужденные бывают.
Человеческая жизнь коротка: умрет он, загубленный понапрасну, умрет его
семья. Но не умрет ваш приговор, не умрет эта страшная страница в истории
русского правосудия. И вот почему все мы, которые служим делу русского
правосудия, все мы, граждане одной России, мы все должны просить вас об
одном: берегитесь осудить невиновного. Если вы это сделаете, то это будет
жестоко для Бейлиса, это будет грехом вашей совести, но это не все. Это
будет позором для русского правосудия, и этот позор не забудется никогда”.
При знакомстве со многими работами о деле Бейлиса
замечаешь общее для всех сходство: подробно повествуя о ходе событий с
момента убийства Андрея Ющинского до вынесения вердикта, останавливаясь
то на одном, то на другом участнике событий – будь то сыщик Н. Красовский,
соучастница убийства Вера Чибиряк, ксендз Пранайтис, сам Бейлис (колоритных
персонажей хватало!), авторы преподносят читателю всегда один и тот же
вывод: “Вот как трудно жилось в царской России евреям”. Но ведь это общеизвестная
истина, аксиома! Может быть, рассказ о деле Бейлиса надо было бы снабдить
совершенно другим подзаголовком: “Вот какие русские люди были тогда в России,
вот как достойно повели они себя в той экстремальной ситуации”?
Когда В. Г. Короленко увидел состав присяжных
заседателей, его охватило отчаяние. Обычно в жюри входили люди образованные,
грамотные – профессура, врачи, учителя – словом, народ, способный разобраться
в существе судебного процесса и самостоятельно вынести свое решение. Судьбу
же Бейлиса должны были решить “серые мужики” – семеро крестьян и пятеро
мелких мещан и чиновников, с трудом вникавших в разыгрывавшееся перед ними
юридическое действо.
“Все погибло, разве смогут эти присяжные найти
истину? Бейлиса ждет вечная каторга”, – так казалось многим, присутствовавшим
в зале суда. По-другому были настроены черносотенцы: “Наш православный
мужичок не даст себя обвести вокруг пальца, уж он-то разберется, где святая
правда, а где иудейские козни! Бейлису не выпутаться, его ожидает заслуженное
возмездие, и это решающее слово скажет народ!”
Два года тянется следствие, мучительно долго
длится суд. Наступает октябрь 1913 года... Последний день судебного заседания.
Присяжные удаляются в совещательную комнату, куда, кроме них, никто не
смеет входить. Напротив Присутственных мест в Софийском соборе идет служба
по убиенному отроку Андрею. На улицах наряды городовых, околоточных надзирателей,
вооруженные жандармы, конные стражники и казаки... На Софийской площади
застыла в ожидании толпа погромщиков с факелами: сейчас наступит “возмездие
за все беды России” – Бейлиса объявят виновным и тогда – держись, жиды.
Вот как описывал эти минуты В. Д. Бонч-Бруевич:
“Вот засуетились пристава... Вот повалила публика на свои места... Ввели
Бейлиса, в последний раз туда, за решетку, на скамью подсудимых. Он бледен,
как смерть, взволнован, но владеет собой... Вошли судьи. Публика стоит.
Тишина необычайная, жуткая, тревожная. Многие крестятся, плачут.
– Суд присяжных идет! – раздается властное
восклицание. – Прошу встать! ...Старшина присяжных читает вопросный лист,
читает долго, ровно, вопросы такие длинные... И наконец: – НЕТ, НЕ ВИНОВЕН!
...Зала, оцепенелая, вдруг пробудилась, зашевелилась,
возликовала. “Двуглавцы”, “союзники” огорчены, пришиблены, растеряны. В
публике истинное ликование. Многие крестятся. Вчерашние поклонники и поклонницы
обвинителей, сейчас со словами: “Слава Богу! Слава Богу! Оправдали...”
передают друг другу счастливую весть, и так радостно смотреть на них, что
теперь, хоть в эту последнюю минуту, их совесть озарена сознанием добра
и справедливости, – Оправдан! Оправдан! – неслось по Киеву, как благодатное
эхо, заглушая повсюду злобные крики тех, кто в крови, ненависти и погромах
ищет удовлетворения своим низменным страстям...
Благая весть быстро достигла дальних окраин,
где уже были на всякий случай потушены огни в еврейских домах...Все ликовали,
что вековечный позор миновал этот один из лучших городов России...”
А что же присяжные – те самые “серые мужички”?
Как случилось, что именно они, поставившие последнюю и решающую точку,
остались фактически неизвестными?
В одной из газетных публикаций того времени
есть такие строки: “Эти люди вышли на суд из гущи народной и, выполнив
свое праведное дело, снова с народом смешались, растворясь в его океане.”
Вот их имена. К счастью, они сохранились.
Митрофан Кондратьевич Кутовой – крестьянин села Хотово, киевский
извозчик Савва Феодосьевич Мостицкий, чиновник Георгий Алексеевич
Оглоблин, Константин Степанович Синьковский – служащий почты,
Порфирий Лаврентьевич Клименко – крестьянин, работник Демиевского
винного склада в Киеве, Митрофан Иванович Тертычный – житель села
Борщаговки, Петр Григорьевич Калитенко – служащий киевского вокзала,
Фауст Яковлевич Савенко – крестьянин из села Кожуховки, Архип
Григорьевич Олейник – крестьянин из Гостомеля, Иоасаф Антонович
Соколовский – крестьянин, контролер киевского трамвая, Иван Григорьевич
Перепелица – домовладелец на Вознесенском спуске и Макарий Давыдович
Мельников – губернский секретарь, помощник ревизора контрольной палаты,
– присяжные заседатели, оправдавшие Менахема Менделя Бейлиса.
В своем фильме мы выражали восхищение объективностью этих людей за то, что они сумели остаться верны правде, несмотря на угарную свистопляску царившего вокруг звериного антисемитизма, среди толпы, жаждавшей крови. Как относится к этому факту Солженицын? Да он его почти не замечает. Более того, он как бы усмехается над “серым” составом присяжных, добавляя, что эти люди – простые украинские крестьяне, хоть и участвовали когда-то в погромах, но при советской власти получили и коллективизацию, и мор 1932–ЗЗ годов и вот, мол, об этом мировая пресса молчала и никто не понес за это наказание. Подтекст этого замечания я читаю так: “Стоило ли оправдывать еврея Бейлиса, если потом советские евреи-большевики отплатили украинцам черной неблагодарностью?” Не случайно Солженицын расшифровывает еврейское происхождение чекистов, расправившихся впоследствии с участниками киевского процесса. Среди этих чекистов назван также знаменитый прокурор Крыленко. Здесь Солженицын указать на то, что он был украинцем, не считает нужным. Что же касается украинцев, то мне думается – они выставили евреям свой счет и в Бабьем Яре, и в рядах фашиствующих батальонов, особенно беспощадных к еврейскому населению в годы гитлеровской оккупации. Но приличны ли в хорошем обществе такие подсчеты: кто кого и когда больше обидел? К сожалению, на многих страницах книги Солженицын напоминает мне современного юдофоба, который, как только заходит речь о Холокосте, тут же восклицает: “А русских разве погибло меньше? Больше! Но мы об этом нигде не шумим”
Работа над архивными материалами была подлинным
праздником – я получил возможность прикоснуться к таким драгоценным документам,
о которых и не подозревал и о которых, увы, мало кто сегодня знает. Я сейчас
расскажу еще об одном эпизоде той драмы, о котором, к моему изумлению Солженицын
вообще не упоминает, хотя эпизод этот чрезвычайно важен.
Нередко в рассказах историков и журналистов
о деле Бейлиса упоминается коллективный протест представителей российской
интеллигенции против Киевского процесса. Приводятся, как правило, одни
и те же фамилии: М. Горький, А. Серафимович, Янка Купала, В. Засулич,
Леонид Андреев. И другие... Кто были эти другие, судя по всему, – лица
менее значимые.
Но вот передо мной эта тоненькая брошюрка,
отпечатанная в Санкт-Петербурге в 1911 году. Обращение кратко – всего полторы
странички. Оно называется так: “К РУССКОМУ ОБЩЕСТВУ. По поводу кровавого
навета на евреев”. Вот первые строки: “Во имя справедливости, во имя разума
и человеколюбия, мы подымаем голос против новой вспышки фанатизма и темной
неправды...” Авторы письма напоминают о древнейшем христианском таинстве
евхаристии – причащении, из-за которого в первые века после Рождества Христова
языческие жрецы тоже обвиняли христиан в том, будто они причащаются кровью
и телом убиваемого языческого младенца. “...Но всего более страдало от
этой выдумки еврейское племя, рассеянное среди других народов. Вызванные
ею погромы проложили кровавый след в темной истории средних веков... Бойтесь
сеющих ложь. Не верьте мрачной неправде, которая много раз уже обагрялась
кровью, убивала одних, других покрывала грехом и позором!” Кто же подписал
протест, кроме М. Горького, А. Серафимовича и еще двух-трех видных интеллигентов?
Оказывается, всего под письмом несколько сотен
подписей! Приведу лишь небольшую часть имен. Писатели: Д. Мережковский,
З. Гиппиус, Вяч. Иванов, Е. Чириков, Федор Сологуб, С. Сергеев-Ценский,
Александр Блок, В. Муйжель, М. Арцыбашев, В. Лодыженский, Ник. Олигер,
Скиталец (Петров), П. Д. Боборыкин, А. Куприн...Представители российской
науки: академики В. Вернадский, А. Фаминцин, Д. Овсянико-Куликовский,
профессора, доктора наук, редакторы газет, ректоры университетов, члены
Государственной Думы, генералы, приват-доценты, слушатели различных курсов,
журналисты, 184 студента Санкт-Петербургского университета...Вот Вл.
И. Немирович-Данченко, вот художник А. Бенуа, вот отец Владимира
Набокова юрист, член Гос. Думы В. Д. Набоков, вот крупнейший филолог
Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ...
Что ни имя, то бриллиант в короне российской
науки и культуры.
Я уезжал из Киева в середине мая, когда весь город
осенен праздничными кремовыми пирамидками цветущих каштанов и зеленая тишина
очаровательных старых улиц соседствует с захватывающим дух орлиным пейзажем
с высоты Владимирской горки. В этот день в Украинском архиве я обнаружил
небольшой почтового формата листок, исписанный красивым каллиграфическим
почерком, каждая буква выведена с тем неподражаемым изяществом, которое
приобреталось с первых классов старой гимназии...
Это ответ Н. П. Карабчевского жителям Варшавы,
которые поздравляли его с благополучным завершением дела Бейлиса.
... Я исполнил только свой долг, – пишет
Николай Платонович, – я сдержан и почти суров по поводу той радости. Из
процесса я ушел с чувством горечи и скорби, даже сознание победы не утешает
меня. Я сознаю это по той страшной затрате усилий, которых стоила эта победа.
Ведь обвинение невинного было бы ужасно, а мы были на волоске от этого.
Одно сознание этого отравляет мне одну из самых светлых минут моей жизни.
Что стало дальше с участниками этой исторической
драмы? Бейлис вскоре покинул Россию – были собраны деньги и он смог с семьей
уехать в Палестину. Чем занимался там бывший киевский конторщик – неизвестно.
Вообще сведения о дальнейшей, “забугорной” жизни несчастного героя нашумевшего
процесса крайне скудны, если не назвать их просто крохами – отрывочные,
мало проверенные догадки и слухи... Однако достоверно известно, что в 1920
году семейство Бейлисов перебралось в Штаты. Есть фотография: Бейлис уже
не в черной традиционной шляпе, что характерно для религиозных евреев,
а в сером макинтоше и такого же цвета мягкой шляпе. Рядом – дочь. Это уже
американцы. В Киеве мне рассказали о статье американского журналиста, приводившего
когда-то следующую историю, связанную с жизнью Бейлиса в Америке.
Жилось новоиспеченному иммигранту несладко
– язык он, по всей вероятности, не выучил и на приличную работу рассчитывать
не мог. В отчаянии Бейлис обратился к богатому еврею за помощью. “Вы ставите
меня в трудное положение, – якобы отвечал тот, – я конечно мог бы взять
вас на простую работу. Но как это будет выглядеть? 3наменитый Бейлис, о
котором еще не так давно шумел весь мир, писали солидные газеты – моет
у меня окна или подметает двор? Нет, простите, но я руки к этому не приложу”.
История смахивает больше на анекдот, но весьма правдоподобный.
Бейлис скончался в I964 году. Так тихо, буднично
угасла жизнь маленького человека, не пo своей воле расколовшего когда-то
российское общество, которого ненавидели и которому сочувствовали, о котором
кричали и спорили чуть ли не на каждом углу. Впрочем, лучшая ли доля ждала
Бейлиса, останься он в Киеве? Через несколько лет грянула Гражданская война,
украинских евреев окатили волны кровавых погромов, а доживи он до сорок
первого – ему и его детям было уготовано место во рвах Бабьего Яра.
Что же касается других участников Киевского
процесса, то блистательный Владимир Маклаков после Октября в Россию уже
не вернулся. Он умер эмигрантом во Франции. Другой выдающийся русский адвокат,
Николай Карабчевский, неожиданно стал персонажем одного из романов модного
накануне перестройки писателя В. Пикуля. Главный религиозный эксперт обвинения
ксендз Пранайтис – личность весьма темная, с уголовным прошлым, после революции
был арестован чекистами. Участь его была предрешена.
Несколько слов о присяжных заседателях – двенадцати
праведниках, спасших Бейлиса от каторги, более того – Россию от позора.
К сожалению, следы их окончательно затерялись, несмотря на то, что в протоколах
суда сохранились их тогдашние домашние адреса. После того, как Украину
пропахали три войны: Первая мировая, Гражданская и Отечественная, найти
что-либо в Киеве и его окрестностях представлялось безнадежным. Нельзя
также забывать, что уже во время процесса присяжные были людьми в годах,
и если к началу гитлеровского нашествия выжили, то были глубокими стариками.
Разыскивать их сыновей, внуков и правнуков?
Вряд ли они расскажут о “Бейлисиаде” что-либо новое. Дело не в этом. После
того, как я окунулся в историю тех трагических лет, пережил и словно прожил
буквально каждый день процесса, после работы над фильмом (он был два или
три раза показан по телевидению), во мне окончательно укрепилась уверенность,
что если когда нибудь нашу страну снова постигнет подобное несчастье, то
всегда в гуще народной найдутся люда, совесть и стремление к правде которых
не дадут России, как и тогда покрыться позором.
И все таки меня не оставляет все один и тот же вопрос: почему Солженицын даже не упомянул о протесте плеяды деятелей русской культуры, осуждавших волну антисемитизма в то время? Обращение это было издано в Петербурге, тираж его разошелся по стране, найти этот материал сегодня в архивах не составляет труда, да еще при той скрупулезности, которая отличала работу над книгой. В то же время автор охотно и с явным сочувствием приводит малоизвестные высказывания В. Розанова, явно тенденциозные и никак не отличающиеся симпатией к евреям. Вот, например: “железная рука еврея…сегодня уже размахивается в Петербурге и бьет по щекам старых заслуженных профессоров, членов Государственной Думы, писателей…” Или вот еще, после убийства Столыпина: “…посмел ли бы русский убить Ротшильда или вообще “великого из ихних”. Здесь я не могу удержаться, чтобы не напомнить, если не покойному Розанову, то Солженицыну: Убивали! И великих и не великих, пачками! Сотнями! Я имею в виду не гитлеровцев, нет, а своих -- соседей по местечку, селу, кварталу… Однако в мою задачу не входит критический разбор труда “Двести лет вместе”. Я по-прежнему остаюсь поклонником писательского таланта Солженицына и всегда буду восхищаться его мужеством, проявленным в свое время. Просто, как сказал когда-то Окуджава: “Каждый пишет, как он слышит, как он дышит, так и слышит”.