 |
П. Гиршбейн (1880–1948) начинал свой
театр, будучи уже известным драматургом. И не только среди еврейских читателей
и зрителей, но и русских. Он родился под местечком Клещель, что в нынешней
Гродненской области Белоруссии, где у его отца была водяная мельница. Учился
в ешиве, усиленно занимаясь самообразованием. Но вскоре мельницы не стало,
и для Гиршбейнов наступили тяжелые времена. В 18 лет Перец начал писать
стихи и рассказы. В 1900 г. переехал в Вильно, где стал работать в редакции
еврейского журнала “Дер майер Веку”. Писал на иврите. Первые пьесы – “Мирьям”
(1904) и “Интеллигент” (1906). В 1905 г. выпустил сборник стихов “Грусть”.
Через год опубликовал пьесу “По ту сторону реки” уже на идише. И с тех
пор писал только на идише. В 1908 г. в Петербурге вышел сборник пьес Гиршбейна
“Одинокие миры”, в который вошли одноактные пьесы: “В темноте” и “Одинокие
миры” и трехактная “По ту сторону реки”. В том же году Конст. Марджанов
последнюю поставил в Городском театре Одессы. Спектакль пользовался большим
успехом у зрителей и критики.
Гастролирующая в это время в Одессе еврейская
труппа Якова Спиваковского, воспользовавшись присутствием Гиршбейна
и при его участии, решила поставить его другую пьесу “Падаль” (Ди Невейле).
Премьера состоялась 23.11.1908, роли исполняли: Д. И. Фахлер (Абруш),
В. Р.Зильберберг (его сын Менделе), Е. М. Миллер-Краузе (его
жена Брайна), Б. С. Дальская (её дочь Рейзеле), М. Н. Шварц
(Шпринца), А. М. Краузе (Гитель), С. М. Краузе (Берл).
Возможно, успех обоих спектаклей и навел драматурга
на мысль о создании в Одессе своего театра, в чем его поддержал
Х.-Н. Бялик. В труппу приглашаются Вильгельм Зильберберг, Бетти
Дальская и Яков Бен-Ами (ещё недавно Щирин) из труппы Спиваковского
и несколько начинающих артистов, только закончивших одесскую драматическую
школу: Л. Рогова (Лин Ноэми), И. Г. Вайсблат (Исаака Веритэ), С. Эстрина,
Суворина, Лилиенбах, Танской, Рашельева, Башина и др.
26 января 1909 г. торжественно открылся “Литературно-художественный
театр” Переца Гиршбейна его пьесой “Обручение”. “Сегодня праздник на улице
любителей еврейского театра”, – утверждал рецензент из “Одесского слова”..
Мельника Генаха исполнял Зильберберг, его жену Песль – Ноэми, их дочь Ханеле
– Дальская, Довидла – Веритэ, его мать Хаше – Эстрина, нищего – Гиршбейн.
29-го сыграли вторую премьеру – “Ди Невейле”, в которой автор выступил
в роли Абруша (Менделе – Зильберберг, Рейзель – Дальская, Гитля – Ноэми,
Береле – Веритэ). И как бы подводя первые итоги, Д. Гольдштейн из
“Театральных вестей” писал: “До сих пор были поставлены две пьесы П. Гиршбейна.
/…/ Как первая, так и вторая, безусловно являются ценным вкладом в еврейский
театр. /…/ Как во всяком начинании, так и здесь оказались отдельные шероховатости,
но впечатление получилось очень приятное. Видно было, что люди относятся
серьезно и с любовью к взятым на себя обязанностям. Обставлены пьесы очень
прилично. Сделано было всё, что могла дать небогатая сцена театра “Гармония”.
Будем надеяться, что еврейская интеллигенция пойдет навстречу артистам-пионерам
и окажет им содействие.”
28 февраля театр показал премьеру пьесы Шолома
Аша “С волной” (“Давид”; в загл. роли -- Бен-Ами, Рохеле – Дальская,
реб Зорех – Зильберберг, Гиндель – Ноэми). “Эта прекрасная пьеса Аша вызвала
бурные восторги переполненного театра и захватила всех пылкостью языка
и глубиной самой темы, – писал Незнакомец из “Одесских новостей”. – Это
пьеса тонких настроений, тихой внутренней тоски, неясных исканий и, вместе
с тем, пьеса быта.
Но через два месяца Вл. Веоде с горечью
отмечал охлаждение одесситов к театру. “Молодое начинание встретило теплый
приём со стороны местной прессы и публики, – писал он… – Спектаклями интересовались,
придавали им серьезное культурное значение, говорили о новых судьбах еврейского
театра. /…/ Открывались, казалось бы, светлые горизонты на пути развития
одной из сторон обновленной еврейской культуры. /…/ /Но/ поговорили немного
о “новом” еврейском театре и успокоились. Интерес к нему публики оказался
скоропреходящим и неглубоким. Несмотря на то, что спектакли труппы бывают
довольно редко, зрительный зал после некоторых спектаклей значительно опустел”..
Однако, театр с надеждой смотрел в будущее, думая всё-таки привлечь
зрителей на свою сторону.
1 апреля труппа сыграла премьеру ещё одной
пьесы Гирбейна “Иоэль” с Веритэ в заглавной роли, которую, по мнению рецензента,
“передал зрителям со всем присущим ему талантом и опытностью умного и интеллигентного
артиста”, а “талантливая его партнерша, которую имел в лице г-жи Ноэми
(Мнуха), усиливала своим исполнением впечатление, оставленное спектаклем.
/…/ “Г. Гиршбейн дал по-своему интересно и типично сделанный образ раввина.
У автора-артиста есть очень подкупающее качество – это какая-то своеобразная
простота сценической передачи”.. А 12 апреля театр завершал
первый свой сезон бенефисом его создателя. Поставлены были “С волной” и
2-й акт “Иоэля”. “Зал “Гармония” был переполнен публикой из самых разнообразных
кругов еврейского общества, – рассказывал репортер “Одесского слова”, –
очень шумно проявлявшей свои симпатии бенефицианту и его труппе. После
второго акта “С волной” происходило чествование Гиршбейна, так много потрудившегося
для еврейского театра. Бенефицианту были устроены многочисленные овации…”.
За эти месяцы театр показал еще две премьеры:
“Женские сердца” Д. Розенблита (13.03.1909) и “Несчастные” Б.
Шрайбера (3.04.09), но они не произвели впечатления ни на зрителей,
ни на критику. Один из них, имея в виду “Женские сердца”, сетовал на то,
что “на сцене, долженствующей вытеснить старый еврейский репертуар и выдвинуть
новый, эта пьеса не может иметь места. Тем больше чести артистам. Они вынесли
на своих плечах пьесу…”. “Несчастные” рассказывали о трагедии
смешанных браков, об их бесперспективности. И Лионель, хотя и признавал
“несомненную жизненную правду” пьесы, однако, утверждал, что “правда жизни
может говорить с подмостков сцены ясным, убедительным языком лишь тогда,
когда она претворилась в душе художника в живые, яркие образы”, а пьеса
Шрайбера, “не обвеянная дыханием настоящего творца-художника – она производит
впечатление нецельное, а местами и запутанное…”.
 |
в Екатеринославе. 1909 г. |
Новый сезон 1909/10 гг. в Одессе открыли 10 ноября спектаклем “В разброд”. В труппу вошли Д. И. Фахлер и Ф. Орловская, соученица Ноэми по драматической школе. Но покинул труппу И. Веритэ. 13-го сыграли премьеру “Янкеля Кузнеца” Д. Пинского, не являющегося редкостью на сцене еврейского театра. У главного героя – золотые руки, но когда он пьян, – распутен и агрессивен. Однажды, в просветлении, он влюбился в бедную сироту Тамару. Год они жили в счастье и согласии, но потом его сбивает с пути праведного старая подруга Ривка, и всё возвращается на круги своя. И эта “катастрофа больше всего подготовлена тем недоверием к раскаянию Янкеля, которое обнаруживают окружающие”, – как писал рецензент, смотревший спектакль из “кресла № 27”. Затем сыграли новый для одесситов спектакль “Авремл Шустер” (18.11.09), в котором “еврейская нищета, основавшая свою резиденцию в черте оседлости, глядит со сцены своими голодными, страшными глазами, – писал С. Штейнберг. – Исполнение пьесы превосходное. Г. Бен-Ами исполнил роль Авремеля-сапожника с таким искусством, что приковал к себе внимание всей публики”..
Театр нормально функционировал. Играл старые и новые спектакли, ставил премьеры. 16 декабря показали премьеру “Айзика Шефтеля” Д. Пинского с Бен-Ами в заглавной роли и впервые в роли постановщика спектакля (его жена Бейна – Ноэми, хозяин мастерской – Кутнер, Зейлик – Кон). “По исполнению этот спектакль один из лучших в сезоне”, – посчитал рецензент “Одесских новостей”.. Готовили другие премьеры. “В театре “Гармония” усиленно репетируется пьеса С. Юшкевича “В городе”, – сообщало “Обозрение”. – На репетициях присутствует сам автор, указаниями которого руководствуется режиссер труппы. Между прочим, интересно отметить, со слов автора С. Юшкевича, что бытовая сторона пьесы много выиграла в переводе” . (с русского); “Еврейский драматический театр под руководством П. Гиршбейна решил в самом непродолжительном времени поставить известную пьесу Шолома Аша “Белая кость” (Иехес), – дополняли “Новости”. – На днях была читка и распределены роли. На присутствующих при чтении артистов и гостей пьеса оставила глубокое впечатление”..
И вдруг – “спектакли еврейской труппы Гиршбейна в театре “Гармония” по распоряжению местной администрации приостановлены”, – сообщили “Одесские новости” 17 декабря.. Уже через два дня “Обозрение” пишет о возобновлении спектаклей, но уже без руководителя театра: “Г. одесский градоначальник разрешил составу труппы образовать товарищество без участия П. Гиршбейна”.. Ни разъяснений, ни подробностей не последовало. Теперь труппа стала называться “Еврейским драматическим театральным товариществом артистов”.
Жизнь продолжалась. Функции режиссера взял на себя Яков Бен-Ами. 1 января 1910 года выпустили “Белую кость” (постановка самого Бен-Ами).В этом спектакле дебютировали на сцене Г. С. Басманов (Бер), в 20-е гг. известный антрепренер, и Вениамин Е. Шварцер, в будущем ведущий артист одесского ГОСЕТа, засл. арт. респ. “Пьеса дала полный сбор и имела большой успех у публики, бесчисленное множество раз вызывавшей исполнителей, -- писал С.Штейнберг. – Постановку пьесы взял на себя г-н Бен-Ами и очень удачно справился со своей задачей”.. Спектакль играли чаще, чем другие, им закрывали сезон.
10 января выпустили ещё одну премьеру по другой пьесе Ш. Аша “Бог мести”. “Публике пьеса и исполнение очень понравились, и она наградила артистов шумными аплодисментами”, – констатировал всё тот же С. Штейнберг..
Театр завершал сезон. Начались бенефисы. И на каждый играли премьеру. 24 января показали “В городе” С. Юшкевича, пьесу которого для своего бенефиса перевел В. Зильберберг (бенефициант играл Гланка, Ноэми – его жену Дину, Дальская и Орловская – их детей Соню и Эву, Бен-Ами – учителя Бойма). К сожалению для Зильберберга, его исполнение не понравилось критикам. Зато Ноэми была “очень хороша в роли Дины Гланг, женщины, награжденной сатанинской волей, полной ненависти ко всему тому, что хоть на мгновение может помешать ей наслаждаться жизнью, – писал Д.Гольдштейн… – Г-жа Дальская с увлечением провела роль Сони, сломившей свою гордость о холодную, как сталь, волю матери. Г-жа Орловская очень тонко оттенила все отдельные места душевной драмы Эвы, начинающей понимать адские планы её матери. Прекрасна была Орловская во втором и третьем акте, когда она робко и наивно пытается вызвать Бойма на объяснение…”. Однако, дебют русского драматурга на еврейской сцене, “не смотря на талантливую игру” артистов, не произвел фурора: уже на премьере “публика холодно встретила” пьесу, а второе её исполнение “дало ничтожный сбор”..
На свой бенефис Я. Бен-Ами поставил “Сатану” Я. Гордина (31.01.10), где выступил в заглавной роли. “Всегда уравновешенный, всегда серьезно и вдумчиво относящийся к своим ролям, не прибегающий к заученным привычкам в движениях и тоне, – писал в день бенефиса С. Штейнберг, не пропустивший, кажется, ни одного спектакля театра, – он всегда приковывает к себе внимание всех зрителей, и заслужил вполне достойную любовь. Кроме того, нельзя не упомянуть о том, что все пьесы, игранные в последнее время,.. поставлены были г. Бен-Ами. Эти постановки обнаружили в нем и превосходного режиссера…. Пьеса имела у публики большой успех”..
На бенефис Ноэми была поставлена пьеса П. Гиршбейна “В темноте” и две одноактные комедии Шолом-Алейхема “Люди” и “Доктора” (16.02.10). И вновь лучшую характеристику актрисе дал С. Штейнберг.. Лионель же находил, что “в игре г-жи Ноэми нашел прекрасное сценическое воплощение трогательный образ еврейской матери, осиянный в её задушевном исполнении каким-то особенным мягким, ласковым светом кротости…” “В темноте” – это повесть о жизни незрячей старухи и её большого семейства, и эта бенефисная роль открыла в Ноэми ещё одну грань её театральной палитры. “Старая, слепая, “видящая руками”, принимающая на свои согнутые старческие плечи все тяготы своих детей, расставляющая свои слабые, дрожащие руки для защиты их от ударов равнодушно-жестокой жизни, – продолжил Лионель характеристику артистки после бенефиса… – В её исполнении это была слепота со зрячим сердцем и чуткая, мудрая старость”.
20 февраля играли два последних спектакля – “Сатану” днем и “Белую кость” с “Меншен” вечером. Одесса прощалась с театром. Прощалась с горечью, будто предчувствуя, что видит труппу в последний раз. “Зал был переполнен, – писал “З-а Г.” – Казалось, что еврейская интеллигенция спешила выразить свои симпатии труппе, оправдываясь и извиняясь за индифферентизм, проявляющийся ею по отношению к еврейскому художественному театру. Игра артистов в этот вечер была так хороша, что несомненно у многих останется добрая память об этом вечере и искреннее сожаление о том, что труппа покинула город. /…/ Пишущему эти строки пришлось видеть труппу в прошлом году: тогда были талантливые любители, теперь – прекрасно спевшаяся труппа с артистами, подающими большие надежды, от которых ждут обновления и возрождения еврейского театра”..
На следующий день труппа отправлялась в длительные гастроли. Пожалуй, их, единственную еврейскую труппу, провожала на вокзале толпа почитателей. “Вчера вечером к отходу поезда, с которым еврейско-художественная труппа уезжала в Варшаву, собралась на вокзале громадная толпа в несколько сот человек, – рассказывал репортер “Одесского слова”, – чтобы попрощаться с любимыми артистами труппы. Среди провожавших было особенно много молодежи, были студенты, учащиеся средних учебных заведений, журналисты, был и поэт Х.-Н. Бялик…” В этой поездке Гиршбейн вновь воссоединялся с труппой. Теперь одесское начальство ему было не в указ.
По пути в Варшаву заехали в Минск, где дали десять спектаклей. Каждый день играли другой спектакль: репертуара на это вполне хватало. “Надо ли говорить о том изумительно-косном и
 |
"Green Fields". 1910 г. Я. Бен-Ами - стоит в средине, Гирбейн - сидит в средине. |
Совсем иное отношение к театру было проявлено в Варшаве. “Гастроли труппы Гиршбейна явились “событием дня”, – варшавский корреспондент “Еврейского мира”. – Труппа дала в Варшаве семь спектаклей, имевших значительный материальный успех. /…/ Чувствовалась какая-то особая любовь и благодарность труппе за её приезд, даже без отношения к игре. Публика, не уставая, вызывала Гиршбейна, как бы подчеркивая этим, что она сознает и знает, какой тяжелый крест этот человек несет так самоотверженно. А публика была на этих спектаклях не обычная еврейско-театральная, а совсем другая. Бросались в глаза фуражки студентов, техников, гимназистов и реалистов; немало было курсисток и гимназисток; были все так или иначе причастные к еврейскому искусству – некоторые живописцы, скульптора, много литераторов, музыкантов – словом, цвет местной национальной интеллигенции. Было много рабочих из более сознательных и интеллигентных. Блистала своим отсутствием только польско-еврейская интеллигенция, вообще враждебно относящаяся во всем начинаниям в области национальной культуры…”. Но варшавский прием был скорее исключением, чем правилом.
И вдруг до Одессы дошли слухи о роспуске труппы. “Перец Гиршбейн извещает о том, что его драматическая труппа прекратила свое существование, дав последний спектакль 7 июля в Двинске. Скончалось, значит, злосчастное и многострадальное детище не где-нибудь на чужбине, а как бы на родной почве, в сердце “черты”, на Литве…”.. “Умер первый еврейский художественный театр, -- писал А. Ардов. – Агония длилась долго. Муки были нестерпимы. При таких условиях могли заниматься художественной работой только мученики-интеллигенты, в самые ужасные минуты всё же верившие в то, что “заря уже близка”, что “засветит солнце, чтобы не погаснуть никогда”. /…/ Для талантливого писателя гибель его театра, – невыразимая трагедия сердца. Конечно, он вернется к своему письменному столу, возьмется снова за перо; но кто знает, – может быть и это перо и свой стол он бы отдал ещё на два года за исцеление своего разбитого, истерзанного сердца”.
Понять Гиршбейна нетрудно. Он знал, что сказать еврейским зрителям, у него был материал, который он мог предложить еврейским театрам. Его пьесы переводились на русский язык, их ставили на русской сцене. А единственная постановка в еврейской труппе Я. Спиваковского была случайностью. А какой драматург не мечтает, чтобы его пьесы шли на театре? Какой драматург не мечтает о своем театре?!
А то, что еврейская сцена нуждалась в обновлении, – это аксиома. Но не нашлось у еврейского театра ни Саввы Мамонтова, ни Саввы Морозова. У еврейского театра не было и такой публики, какая была у московского Художественного театра. Театр Гиршбейна бросился в пучину, и никто не протянул ему руку, когда он начал тонуть.
Первой “ошибкой и довольно значительной были первые дебюты в прошлом сезоне, на заре рождения художественной труппы П. Гиршбейна, – посчитал Веаси из “Театрального листка” еще в начале второго сезона театра, – когда первые спектакли и даже весь репертуар состоял из высокохудожественных, но очень серьезных и трудных пьес. Не учли деятели этого театра положений времени и, бросившись с места в карьер, дорогой ценой заплатили за это: публика не встретила, как должно, нарождения еврейской художественной труппы, и преимущественно только кучка еврейских интеллигентов посещала театр. /…/ Еврейская широкая публика, дети гетто, после мучительного трудового дня не в состоянии были снова переживать вместе с действующими лицами на сцене то, что каждодневно она переживает в жизни”. Автор будто предупреждал “художественников”, но те не вняли… Однако, “если не с места в карьер”, то какой смысл был “затевать сыр-бор”? Но дело было даже не в “трудности” пьес, а в том, что почти во всех них главным персонажем была беспросветная нищета, отчаяние, безнадежность, они не дарили надежды.
К тому же в городе постоянно и одновременно с ними находилась какая-нибудь другая труппа с традиционным репертуаром, к которому были приучены зрители за многие годы. В начале 1909 г. это была труппа Я. Спиваковского, в которой выступали “любимцы публики” Надежда Нерославская, Макс Рыбальский, Яков Лерман, превосходный комик Сем Адлер. В сезон 1909/10 гг. была труппа Д. М. Сабсая. И “широкий зритель” предпочитал эти труппы, ибо знал, что их там ждет. Труппе же Гиршбейна оставались наиболее любопытные и интеллектуалы. Первые быстро удовлетворяли своё любопытство, вторые довольствовались премьерами. Но когда и кем должны вноситься в эту закостенелость какие-то перемены?!
И все-таки, мне кажется, что просчеты Гиршбейна касались не столько творческой сферы, сколько экономики. Ему бы хорошего “распорядителя”. Одним из просчетов, быть может, главным, было то, что его театр в каждом городе при гастролях давал чересчур малое количество представлений. Репертуара, особенно в 1910 году, вполне хватало на большее. Ну, отчего в Варшаве, к примеру, было сыграно всего семь спектаклей, когда материальный успех сопровождал труппу с первого спектакля? Или – всего десять в Минске, где зрителей они “раскачали” только к концу гастролей. А. Ф. Фишзон в таких ситуациях, всегда продлевал гастроли или вскоре возвращался в этот город, если не удавалось задержаться сразу. Так поступали и все русские провинциальные труппы. Может быть, следовало, по примеру Каминских, “прорваться” в Петербург. Возможно, следовало предпринять заграничные гастроли.
Думаю, что если бы Гиршбейн обратился к некоторым пьесам А. Гольдфадена, ставшего к этому времени уже классиком, и в первую очередь – к “Колдунье”; и труппа сыграла бы их так, как она играла Ш. Аша или самого Гиршбейна, это не было бы “падением”, а возможно, наоборот, победой, показывающей как нужно и можно исполнять и такого рода пьесы. Но Гиршбейн отвергал весь предшествующий еврейский репертуар и хотел только нового. Хотя его труппа снизошла до Д. Пинского и Я. Гордина, исполняемых большинством трупп. Правильны ли мои догадки, или причины были в ином, сейчас уже решить трудно. И как бы там ни было, – театра не стало. Актеры разбрелись по разным труппам.
Вскоре Перец Гиршбейн и некоторые его артисты, как и многие другие представители талантливого русского еврейства, эмигрировали из России. С 1911 г. Гиршбейн – в Америке. Большинство его пьес ставилось еврейскими театрами в разных странах, в том числе стали появляться и на сцене российского еврейского театра.