Он думал – она цвела.
Их разделение не стиралось, когда закрываешь
глаза и трогаешь их.
Мир! Ты расстилаешься перед нами широкой рекой
и смываешь нас в море тел и плоти – ты – такая вот спелая живая ткань,
переливающаяся через казнь существованья. Микробы желаний замыкаются и
возвращаются к тебе.
Ты ищешь, к чему бы прикоснуться в себе. Но
как ощутить бестелесность и чтобы она еще отозвалась и даже произнесла
мое имя…
…и я бы услышал его…
…и я бы пошла за ними навсегда, путник аутичного
мира.
А она, т. е.
он, плели кружева #!~————— t #——,
и волны бежали
за ними во след, который не знал – что их уже нет.
– Ты уже видел,
что Вселенная опустела, что красота переселилась в сознанье? Какие там
красивые цветы! А как они эротичны! Приковывают меня к себе, льнут, порхают,
а у меня пламенеют руки и льются от сладострастья. Но я не коснусь их своим
желаньем.
Но как же приковывают
они меня своими эротическими цепями!
Осознание неживой
материи – эротичное прикосновение к окнам и дверям.
Что прекраснее
девственного леса, который не посещал даже взгляд.
Он бесполый,
раз никого не соблазнил, не вызвал желания войти.
Сладкий яд –
воздух утраченного утра – пробуждает во мне мое тело. Я выхожу в сад и
слышу крик кожи и натыкаюсь на Жака Ваше – он повторяет отрешенно:
– Только смертных
украшает красный цвет. Я выбираю жестокость, наблюдая через стекла иллюминаторов
те же лица – сбежавшие волны. О, прекрасное из страстей – забвенье! Простота
древних лун – ты таинство для наших глаз, пропитанных общими местами.
Его память была
засажена древовидными воспоминаниями.
О, бедный Жак,
он видел в мире только себя и Б-га, и Б-г ему мешал. А сейчас он хочет
знать, чем же он стал с тех пор, как умер. Оh же
забыл, что внешний мир есть, потому что его создают желанья, и что верность
предполагает наличие прекраснейшей души, которая у нас отсутствует и возникает
только в присутствии полицейских. Но Жак явился не для того, чтобы занимать
какой-нибудь номер, даже если это номер пятьдесят третий, а чтобы попросить:
– Расскажи мне,
как это с нами произошло.
Мой рассказ
Сознание непонятно. Я
не знаю, жива я или мертва. Основа нашего существования – предчувствия
– я не существую. К нам вместо законов приходят желанья. Человек – это
Б-г, который еще не 
встретил
самого себя. Он в дороге. К себе он придет, когда перестанет существовать.
Коды любви в нашем
теле, коды желанья. Любая вещь одинакова. Во мне много раздавленных страстей.
Они, как колючие проволоки, связывают мои органы изнутри, мои страсти к
девственному лесу, к цветам моего мозга, воображаемым мною телам. Я могу
касаться тебя, раз мы в одной комнате, если никто не хочет остановить меня,
потому что... она была прекрасна среди похожих друг на друга вещей.
Греза – это свобода.
Я одновременно
нахожусь в нескольких мирах: в человеческом саду, в девственном лесу, в
оранжерее моего сознанья. Грызет мою душу безумный туман. Бедная рыбка,
я не знаю, что существую, счастливая.
Конец.
А если бы мы были
среди холода.
Непридуманно.
Странно.
Замерзшими кобылицами
пляшет тьма. Снежное жало томно, изысканно, прикасается, въедается, кричит:
– Нет соблазна
в телах для меня – нет. Я всегда там, где я есть, где много меня, где больно.
Они спали. На
траве. В поле. Потому это был день. Они прятались от света в себе. От ночи.
Так как любили ночь и хотели, чтобы прежде она касалась их тела. Прежде,
чем увидеть.
В них было много
полов, которым нельзя было давать названия, иначе появлялось много соблазнов.
Неназванных вещей
не существует, но они зовут нас, они хотят наших имен.
Люди многолики,
потому что становятся предметами в конце концов.
Но слабые цветы
очаровывают нас больше других. Такие же как мы. Те же мечты о справедливости
и милосердии. То же желание любви.
Вот летит к цветку
пчела, принося поцелуй от неведомого возлюбленного. В нем очарование зла.
Магнификат
Стройный и тонкий юноша шел завороженный пустотой
девственного леса. Он покинул душные стены города и странствовал, чтобы
забыть каменные мостовые и расколотое на острова небо. За воротами города
он услышал, как ветер поманил его за собой.
“3десь только небеса, – подумал мальчик, –
совсем рядом. Там, за лесом, они соединяются с землей, и я смогу коснуться
их рукой, моих единственных возлюбленных”. (О, влюбленные всегда ищут прикосновений.)
Взошел на гору и огляделся, чтобы увидеть
уже исчезнувшее из его взгляда. Так ему казалось. Приютивший его лес, кроткий
и прозрачный перед солнцем, молчал, и безмолвие удивило мальчика.
– В чьем обличье ты странствуешь, мальчик
мой, – спросила его сосна.
“У этих деревьев есть сердце. И это мое сердце,
– подумал он, – я путник мгновенья”.
И сосны окликали его:
– Жак, Жак.
Как прекрасен шепот воды.
Они спустились
в бездну бессознательного и не вернулись оттуда.
Там он узнал,
что вещи двулики. Одно лицо – прекрасное – они показывают нам, другое –
Б-гу. И она шла в направлении Б-га и оттуда смотрела на вещи и тогда увидела
их второе лицо.
– Боже, как они
ужасны, как оно несчастно.
Красота существует
для того, чтобы мы не погибли от истины.
Чтобы обворожить
нас, околдовать, сбить с ног, заставить нас грезить о ней.
Ибо греза – это
свобода. Грезы сделали нас бессмертными.
– Боже, что я
натворила, я только что убила какого-то читателя.
Мы вошли во внутренний
мир и встретились с невозможным. С тем, к чему он направлялся, что показывал,
как единственное бытие. Еще там души прятались во мгле. Они были чем-то
принадлежащим нашим рукам, глазам и созвездьям. Словно из пространства
только один выход – время. А время – это исчезновенье.
Я не ждала от
тебя смешанных с луной надежд на темноту, созвучия волос твоих и стен,
любовь, летящую к нелюбви в неясном шорохе луны. Я лишь смотрела/смотрел
и видела, что ты любил/любила пожирать зеленый цвет бесформенных вещей,
истекающих в мгновенья.
О, истекающие
вещи, они ищут нас, чтобы найти и презирать. Я же в них влюблен. Если бы
не взгляд, избегающий двух стражников и захватывающий стулья. Вот две тени.
Они внезапны. Не слепые. Ослепленные соблазном тел.
Так просто не
бояться, что их блеск сожжет и мысли, и тела.
Взглянули на
мир – и сознание наполнилось желтой кобылицей.
Прошлое, не умирай,
дай на тебя наглядеться.
Там царствует
девочка в черных ботинках.
В хрустальном
бокале невольно таяла заря.
Они ушли, не зная,
что никто их не заметил.
– Какое прекрасное
горе, что мы одни. И таем.
А за лесом раскинулся
сад. Пустой.
Однажды там поселился
одинокий король Жак.
Он хотел слиться
с деревьями, воплотиться в корни и листья, упасть на землю в облике травы,
чтобы вместо пальцев цвели цветы.
А кто-то крал
его минуты и дни. Тащил их в свою нору. Часть продавал. Из другой творил
свое бессмертие.
Вы догадались,
кто это был? А мир создавали желанья.
– Дайте мне время,
время лететь и падать, время звучать/молчать.
– До чего же
мы довели нашу бедную землю, она у нас вертится и вертится, – кричал Жак
и пел о том, что земля – это небо и море.
Рана одиночества
беззвучна. Мысли приходят от других, выползают из-под стола, увешанного
объедками вздохов, журчат, пробуждая мозговую рань, жадно ловят воспоминанья,
бредущие в голове другого, где они в нем теплятся и зазывают.
Небо казалось.
Уставшим от онанизма.
Как счастливы
все, кто не говорил с королем.
Краткое
изложение основных идей текста:
– как прекрасен шепот воды;
– шизоанализ – это анализ n
(множества) полов в нас;
– мужчины не
умеют летать.
Литература:
М. Метерлинк. Разум цветов.
Ж. Делез, Ф. Гваттари. Капитализм и
шизофрения.
О. Казанская. Иллюзия пола.