20 апреля в Театре поэтов “Послушайте” на Пушкинской
9, состоялась акция “Поэтико-эротический беспредел”. Акция была организована
скандальным московским поэтом и продюсером Ульяновым-Левиным (Олегом
Фельдманом), который уже не первый раз, приезжая погостить в наш город,
разворачивает бурную околопоэтическую деятельность в самых разных местах,
начиная
от кафе “Бродячая собака” и до Европейского университета включительно.
Меня Олег загодя предупреждал, что на вечере
в Театре поэтов состоятся “поэтические бои” на селедках и связках сарделек,
но я как-то не придал этим заявлениям особого значения. А зря. Ведь нрав
Фельдмана мне был хорошо известен еще с его выступления в галерее “Борей-Арт”,
после которого он выплеснул в лицо Александру Сухину стакан горячего
чаю (на что, кстати, ошпаренный Сухин никак не среагировал). Так что, в
надежде на умеренность предстоящей акции, я имел неосторожность пригласить
поучаствовать в ней Анну Марущак, постоянного автора газеты “Некуда”,
психиатра. У Анны в тот день была высокая температура, но, тем не менее,
она героически пришла на вечер. Впрочем, случайно встретив там своего бывшего
бой-фрэнда, она была весьма шокирована и впоследствии ушла.
Вечер начался для нас дурным предзнаменованием.
Когда мы подходили к Театру поэтов, сидевший рядом с входом на урне огромный
инвалид упал на спину и стал истошным голосом звать какую-то Любу. Мы поспешно
отошли, не желая искушать судьбу и прикасаться к чандале, а инвалида поднял
директор театра Владимир Антипенко.
Фельдман стал требовать от Марущак, чтобы
она читала раздетой. Я поспешил уверить поэтессу, что организатор шутит.
Ничто не предвещало ничего хорошего. Войдя, мы обнаружили, что в зале нет сидячих
мест, и я вынужден был лечь на пол. Было очень жарко, а депрессивная лирика
выступавшей перед нами поэтической группы “Партия смерти” сгущала атмосферу
тяжелого ressentiment. Выйдя в прихожую, мы ждали событий. Анна Марущак
все время порывалась уйти. Я удерживал ее из последних сил. Наконец, кончилось
выступление “Партии смерти”, наступил антракт. К нам вышел писатель Владимир
Зельдович-Купершмидт, также постоянный автор “Некуды”, который немного 
успокоил Анну. Фельдман пригласил нас за кулисы, где он уже раскладывал
на грубо сколоченном столе атрибуты доморощенного садомазо: кожаный хлыст,
связки сарделек, упакованные в целлофан копченые сельди, литровую бутылку
пепси-колы, из которой он впоследствии меня полил.
Поскольку мы с Анной твердо отказались раздеваться,
Фельдман нашел козла отпущения в другом человеке, престарелом члене “Барков-клуба”,
а также в некоей высокого роста девице, продемонстрировавшей свой черный
лиф благодарной публике. Член “Барков-клуба” был, похоже, согласен раздеться
догола, да еще и получить несколько ударов кожаной плетью. При этом он,
разумеется, еще и стихи читал. Прочла немного и высокая девица. Зельдович
предложил мне читать, забравшись на лестницу-стремянку, которую он будет
держать. Я прочел “Молюсь я дьяволову отродью” и так далее. После первых
строк, прочитанных мной, Анна Марущак поспешно удалилась. Ее уже не мог
удержать даже Зельдович, с его врожденным шармом. К тому же она была обижена
на редактора “Некуды” Леонида Гельфмана за то, что он не принял в подарок
от нее книгу академика Норбекова.
События и мотивации все более запутывались.
По ходу чтения Фельдман облил меня пепси-колой, и я, разозлившись на него,
прочел посвященный ему стих, написанный в тот же день. Привожу его.
Наш милый Фельдман заболел.
Он Б-га вспоминал и черта.
Своею треугольной головой
Он опрокидывал реторты
С лекарствами. Лечить простату нелегко.
Ушла родная Нимфолина.
И Фельдман пил лишь молоко,
Подшился и читал Плотина.
Его сам Гельфман утешал
Своими нежными руками.
Но Фельдман помощь отвергал.
В простату мази он втирал.
Массаж он делал, ел орехи,
Семена различные жевал.
И думал Фельдман – за грехи мне
Пришлось чужие отвечать.
И Фельдман праотцев усердно проклинал.
Антисемитом стал, нацболом.
Вопил он “смерть жидам” на сходках
Чернорубашечников, но простата
Болела все сильней, и Фельдман сдал.
Назвал себя Ульянов-Левин,
Поехал в Ленинград,
И все он думал, что простата заживет.
Все спрашивали Фельдмана: у вас что, менингит?
А Фельдман отвечал смущенно:
“Нет, у нас гастрит!”
Из последних сил сумел я прохрипеть эту заключительную
фразу, поскольку рассвирепевший Фельдман
стал весьма искусно душить меня своим арапником прямо на сцене. Еще немного,
и я бы потерял сознание. Но все же я дочитал свой злобный пасквиль до конца.
Из зала, кстати, раздавались добрые возгласы, типа: “Не мешай поэту! Дай
ему дочитать!” Но Фельдман, видимо, хотел поскорее выступить сам. Он начал
бодро выкрикивать свои срамные частушки (типа Если ты уж пи….мот,/ Делай 
все наоборот!), постепенно, по ходу чтения, сам раздеваясь. Это перемежалось
хлестанием члена “Барков-клуба” по седалищу. Публику, похоже, это не особенно
заводило. Мнения в зале разделились.
Внезапно, в разгар этого порочного действа,
к Фельдману подбежала какая-то миниатюрная дама лет сорока пяти. “Отдайте
мне этот листок!” – кричала она, вырывая из рук маэстро его непристойные
сочинения. “Я – хозяйка этого помещения, – объяснила она, – и не допущу,
чтобы здесь читалась эта пакость. Если кто-то из присутствующих любит подобную
мерзость, пусть такие люди идут слушать это в другое место”. Фельдман мужественно
не давал листок даме, ему вторил и Зельдович, который, к несчастью, еще
не успел прочитать отрывок из своей пьесы “Куро..б”. Публика поддерживала
выступающих, хотя и довольно вяло. Но все же зрелище раздевания заинтриговало,
видимо, отдельную часть аудитории. Демократические настроения внезапно
ожили в некоторых душах. Хозяйка, правда, со
своей стороны, в лучших традициях советского авторитаризма, была непреклонна.
Она не нашла ничего лучшего, как вырубить свет в помещении. Но Герои продолжали
свое шоу. Зельдович-Купершмидт в полной темноте начал чтение своего прославленного
“Куро..ба”, видимо, он читал наизусть. Фельдман, как бы в приступе эпилепсии,
забился в экстазе на полу между рядами стульев, выкрикивая бессвязную чушь.
Не желая более смотреть на это, я вышел в
коридор послушать, о чем говорят люди. Какой-то мужчина убеждал раскаленную
хозяйку, что “эти ребята де уже почти покорили аудиторию”. Филолог Либуркин
доказывал, что мы – потрясающие поэты. Зайдя в зал, я столкнулся с поэтессой
Марией Громаковой, которая когда-то, благодаря мне, поучаствовала
в “Мартовских идах” – громкой поэтической акции в редакции журнала “НОМИ”.
Мария, похоже, не узнавала меня. Она была сильно напугана, что из-за нашей
с Фельдманом акции у Театра поэтов отнимут помещение. Она доказывала, что
такого рода эстетика уместна скорее где-нибудь в клубе “Хали-Гали”, чем
в таком пристойном заведении, как Театр поэтов.
В общем, тучи над нашими головами сгущались.
Неумолимая хозяйка поторапливала убираться, и мы наконец высыпали во двор
дома номер девять. Я спросил Владимира Антипенко: “Неужели из-за наших
приколов вас лишат помещения?” “Да вряд ли”, – ответил Антипенко. “Фельдман,
конечно, урод, – продолжал я, – но больше никто не приглашает меня читать
стихи!” “Заходите к нам!” – дружески подбодрил меня Владимир. Я поблагодарил
и поспешил обзавестись репертуаром Театра поэтов.