Истерическая, порнографическая лента Мела Гибсона отразила все, чем, казалось бы, так часто Америка пугает мир: религиозный фанатизм, красочность насилия, голливудская серость и сентиментальность, пережевывание идей для потребителя. В данном случае, однако, реакция публики поражает больше, чем сам носитель этих идей. Католик-традиционалист Мел “Храброе Сердце” Гибсон удовлетворил всех: и русских православных, и крайне праведных американских протестантов, и даже среднего безбожного любителя кино. Но что же восторгает в садомазохистском взгляде на горячего еврейского супергероя первого века нашей эры?
Принцип правдоподобности изредка применим в кинематографии. Кино, по своему определению, представляет некую альтернативную реалию, полную своих деталей, своей созвучности. Это иллюзорное искушение ощутить в трех измерениях то, что могло бы быть на самом деле, но чего, скорее всего, не было. Не зря слово искусство происходит от слова искусить: автор искушает, зритель искушается. Зачастую кино приукрашивает, забавляет, льстит. Однако решением озвучивать библейские сцены на языках древности и показать искреннюю преданность Новому завету, не говоря уже о других искусных приемах фильма, Гибсон сам превознес правдоподобность как один из главных ориентиров своей продукции. По этому критерию можем его судить его и мы. Итак, стоит ли нам верить Гибсону? Нет.
Любой зритель с минимальным знанием истории или Священного Писания неловко ерзает в кресле и даже невольно улыбается, когда видит бедного плотника Иешуа из Назарета, говорящего на прекрасной латыни XVI века с Понтием Пилатом. Один из главных, но не случайных, учитывая ярый католицизм староверца Мела, лингвистических промахов фильма состоит в возвышенной роли латыни. Всем известно, что греческий язык был тогда лингва франка всего Средиземноморья. На нем бы римские вояки и разъяснялись с иудеями. Кто-нибудь в последнее время заглядывал в Святые Благовествования из Нового завета? Пыткам Иисуса уделяется несколько строчек, не более. Садомазохизм Мела особый, пропитанный эмоциональным, воинствующим, пламенным северно-европейским католицизмом позднего средневековья, наложенным на цветовую гамму итальянских мастеров типа Караваджо. К Новому завету фильм имеет отношение условное, примерно такое же, как порнография к любви.
Должен добавить, что некоторые эпизоды фильма вообще отсутствуют в Библии. Одна из самых забавных сцен происходит в Храме, где узника Иисуса допрашивает главный первосвященник. На слова Иисуса, что он желает сидеть по правой стороне от Великого Судьи в Последние Дни, жрец реагирует с негодованием, они убеждают его в богохульстве пророка-самозванца. Однако такое изречение никак не противоречит иудаизму ни того времени, ни нашего. В этих бесспорных словах заключается суть и надежда всей веры. Но в кукольной драме Мела Иисус обречен.
И не только образы, но и философская, историческая подоплека фильма плоска и безлика. Так что правдоподобностью в фильме никак не пахнет. Слишком уж много намешано в котел поздних нечистот и предрассудков.
Но мне он не нравится по гораздо более фундаментальной причине. Все говорят о муках этого спокойно-доброго человека, Спасителя, Мессии, Пророка. Что божественного произносит этот человек, что доброго делает, какие пророчества слышим мы из его уст? Это фильм о смерти. Точка. Смерти, которой предшествуют порнографические муки в руках помешанных палачей. Средний зритель вообще не понимает, зачем это. Что он сделал? Кого обидел? В фильме нет предвещения о том, что будет или даже о том, что есть и было. В смерти подвиг. Горячий супергерой в смерти находит свою судьбу. Спасибо, Мел, но ты нас этому уже научил в “Храбром Сердце”. Мы от тебя ждали большего.