Фильм Фатиха Акина “Головой о стену” можно назвать одним из самых желанных явлений европейского кино за последнее десятилетие. Он ознаменовал не только долгожданный возврат немецкого кино, но и символический подъем буксующей турецкой общины Германии. Более того, момент признания пришелся на престижный Берлинский кинофестиваль этого года, где фильм получил “Золотого медведя” под аплодисменты и единогласное мурлыканье критиков. Недавно “Головой о стену” был успешно показан на Московском международном кинофестивале и появил-ся на российских экранах.
Фатиху Акину 30 лет, он родился и вырос в Гамбурге, хотя свои связи с Турцией активно поддерживает. Образования в кино никакого. Акин пошел по стопам Квентина Тарантино и впитал кинематографический компост в видеомагази-не, которым владели соседи. В отличие от “безродного” американца Тарантино, этническое воспитание Акина созда-ло контекст, обогатило почву, определило рамки его последующего творчества. Однако следует заметить, что его предыдущие четыре фильма были, по его собственному признанию, лишь сменой масок, экспериментальными ва-риациями на темы итальянского неореализма (“Солино”) или Кустурицы (“Солнце ацтеков”). Этим он компенси-ровал отсутствие формального образования, учился не интеллектом, а рукой и глазом, методом, надо сказать, более совершенным и продвинутым. В “Головой о стену” он погрузился в себя. Это его стиль, это он. Конец маскарада – Фатих Акин с удовольствием надевает маску гамбургского турка. Приехали.
Фильм отчаянный, упрямый, размашистый. Но сперва о названии. “Gegen die Wand” в оригинале был переведен как “Head On” в английском варианте. “Head On” описывает скорее жизненное отношение, от него несет черствой мета-форичностью. “Головой о стену”, однако, чрезмерно конкретен и приземлен. Части тела тут не при чем. А вот “Gegen die Wand” звучит более метко. Тут сочетаются и образность, и вызывающая конкретность. “О стену” – стену между людьми, стену бетонную, в которую вмазывается главный герой, стену традиции, стену семейную, стену судьбы. Стены сочленяют, разъединяют, соблазняют, уединяют. Они неестественны и необходимы. Фильм как раз полон таких контрастов, столкновений и противоречий, большинство из которых остаются неразрешимыми.
Семейная турецкая драма разворачивается на фоне эмоциональных трущоб современной Германии. Герои встре-чаются в психбольнице. Чаит Томрук (Бироль Унель) не свернул на повороте от горя и отчаяния, а может, просто от небрежности. Сибель Гюнель (Сибель Кекилли) перерезала вены от излишнего жизнелюбия, а может, просто от тщеславия. Ей хочется жить, танцевать, трахаться, но праведное семейство не позволяет. Она предлагает ему вый-ти за нее замуж, спасти ее от правоверных родителей. После его неоднократных отказов и ее истерики следует же-нитьба. Время от времени показывается турецкий ансамбль, поющий о непредсказуемой, неуместной любви на фоне древнего Стамбула. Чем-то напоминает греческий хор в античных трагедиях, только с юмором и без пророчеств.
Сибель посвящает себя беспорядочному загулу, “супруги” живут порознь, но Чаит постепенно и необъяснимо влюб-ляется и во внезапном порыве ревности убивает одного из ее любовников. Он попадает за решетку, она задним чис-лом в него влюбляется и кается. Но, не дождавшись, Сибель возвращается в Стамбул и после серии припадков об-ретает все ж таки видимую стабильность, которую Чаиту уже не поколебать.
Концовка невероятно банальна, но верить Акину перестаешь еще задолго до этого. Провал фильма состоит в не-удачной попытке снабдить жестокую любовь двух дышащих, страстных, упрямых людей порывами универсализма и аллегориями, заволакивающими колорит и простоту фильма. Не допрыгнув до желанной эпичности, Акин производит размашистую сентименталистскую драму.
Повествование фильма продвигается рывками, и зритель воспринимает происходящее на ощупь. Например, нет даже намека, почему Чаит наконец полюбил Сибель. Это важнейшее смысловое звено просто отсутствует. Так надо. Оно подразумевается, но этого не хватает. А действие сюжета в Турции уже на грани мистики. Сибель начинает очередной бунт, она вновь пренебрегает правильными родственниками, ею пользуются, выбрасывают, избивают и почти убивают. На этом мы ее оставляем. Для развязки Акин преображает Сибель. У нее дочь, семья, благополучие. Создается плацдарм для напряженной концовки, создается сознательно, неумело и искусственно. Создается впе-чатление, что режиссер был в спешке, захлебывался некой идейностью фильма. Зритель всхлипывает, воспринима-ет все вяло, но Акин глух к нашей слепоте.
Идейный замысел полон нарративных провалов. Акину не удается передать простую прямолинейность времени. Его заносит вперед, именно вперед, а не в сторону, как это происходит с великим Тарантино. Но Тарантино можно дове-риться. Он знает цель.