|
8 января
Без обозначения времени, лист запятнан кофе и следами капель
Приехал сюда по ошибке. Дождь, дождь, дождь. К вящему удивлению, хозяева гостиниц в городе Ч, самом чуднoм из городов, не гнушаются иностранной валютой. Сижу в темном коридоре гостиницы в ожидании ключа. Диванчик подо мной поскрипывает; у его деревянной ножки разбросаны серые перья. Город просто кишит птицами! – я это заметил еще по дороге. Одна даже умудрилась влететь в открытое окно коридора – вздрогнула каждая косточка моего тела, я опрокинул чашку кофе (горького до судорог). Жуткий город. Надо убираться отсюда с восходом солнца.
9 января
Позднее утро
Да будет благословенна эта гостиница!
Хотя поспать мне не удалось: всю ночь хозяин гостиницы чирикал по телефону, висящему в коридоре рядом с моей комнатой, – однако все это неважно: я проснулся, сделал зарядку, опорожнил рюмочку и вышел на балкон.
Чудесный мой читатель, я стою на балконе своей комнаты, на втором этаже, в городе Ч, самом безотрадном из всех городов, и пишу, не глядя на бумагу.
На что я смотрю? Минутку, ее заслонили...
Двое толстых мужчин в тесных костюмах выбирают цветы, названий которых я не знаю. Всегда ненавидел цветочные магазины. Цветок в магазине будто животное, что барахтается в ведре воды, будто перевязанный атласной лентой труп короля с отсеченными конечностями.
Один из толстяков кричит: «Марго, Марго!»
Равнодушно взглянув в его сторону, она подает ему букет. Ничего не выводит ее из себя, мою малышку.
Вот... они уходят. Зачем-то она спешит занести ведра в магазин и смотрит сквозь замызганное стекло на небо. Черт побери, ливень!
Сижу на вонючей постели в одних трусах и курю. Мой единственный костюм все еще пропитан водой. А она?.. Ну не выйду же я на балкон в трусах! Наверняка уже закрыла магазин.
Сижу... Курю... Галстук высох.
Час назад послышался стук в дверь. Я приоткрыл ее и через щелку выглянул в коридор. Усатый хозяин гостиницы заглянул в проем, икнул и произнес две фразы. Излишне отмечать, что я не понял ни слова.
По удивленному тону первое сказанное им предложение можно истолковать так: «Это я, хозяин гостиницы, открывай дверь, черт бы тебя побрал!»
Он был навеселе, и я решил, что предпочтительнее вести беседу из-за полуприкрытой двери. Это не помешало ему перейти к следующему предложению, которое я понял, как сообщение об ужине, поданном в желтой столовой на первом этаже. Об этом я догадался по жесту руки, которой он водил в области живота, ворча «ммм... ммм...» и указывая вниз толстым пальцем другой руки. Я кивнул и хлопнул дверью. В чемодане оставалась четверть буханки хлеба, бутылка сливового вина и кусочек тараньки. Хлеб был мягкий и теплый, а горьковатая тарань обжигала горло. С бутылкой я вышел на балкон.
Цветочный магазин уже закрыт. Улица превратилась в туннель с потолком из ночного неба. Я знал, что неподалеку от гостиницы горделиво ревет и бушует река, увенчанная славой города Ч, самого безвестного из городов, но этот факт не волновал мое сердце. Терпеть не могу все эти надуманные симптомы романтики. По правде говоря, сейчас, когда я прямой, в трусах, стою на балконе и сверлю взглядом запертую дверь цветочного магазина, все кажется таким смешным...
«Влюбился в цветочницу...» Пош-ля-ти-на. Да ведь все население города Ч буквально накинулось бы на эту историю, как пчелы на нектар, и его уши зарделись бы надеждой, что роман между нами в самом деле произойдет.
Нет, целый день потрачен на ожидание... Чего, собственно?!
Происходить тут нечему!
Никак не могу заснуть. Над притолокой моей комнаты висит радио. На нем только один верньер – регулятор громкости. Включив его, я услышал гимн. Это могло быть только гимном и ничем иным, поскольку как раз была полночь, а потом воцарилась тишина. Грустный гимн, сплошное щебетание и свист.
Если бы я знал наверняка, что после моей смерти (трагической) дневник этот будет опубликован, я бы постарался писать иначе. Расширил и углубил бы, прославил и очеловечил бы город Ч, на который наткнулся по дороге с ярмарки на осеннем юге к своему дому на заиндевелом севере. Мне необходимо побриться.
Я написал бы, насколько город Ч не похож на все другие города: у него свои особые дух и дыхание; дух его прозрачен, как колпак алхимика, а дыхание будто у бесчувственного тела в коме. Бесчисленные его переулки спутаны, словно влажные волосы вероломной соблазнительницы, манящей чужестранца, вплетенного в них волею случая, лишиться своего пути, денег и совести. Жители его – перелетные птицы, которым уже некуда лететь, ибо не здесь они родились, но здесь – город их смерти. И нет несчастнее их во вселенной.
Однако дневник этот никогда не будет опубликован. Зачем? Кому он нужен?
В моем родном городе мы пели много песен. То есть я, конечно, никогда не пел, но из моей темницы в мансарде, где долгие годы умирало мое детство, слушал, как распевали подвыпившие мужчины и женщины:
Тоскуем мы все по объятьям геенны,
по единоборству с геенной: в постель
поди затащи шесть любовниц... Но все мы
рабы у судьбы. Раб и ты, коростель!
Томимся мы все по летучей кадрили
с красавцем иль крезом. Он скажет: «Слуга
тебе я, царица...». Но ложь это, или
болезнь. Все они подлецы, пустельга!
Когда-то я мечтал. Точнее бредил. Хотел женщину. Думал, до чего было бы приятно, если бы она, неважно какого возраста, вела пальцем от мочки уха – по шее – к затылку. Сейчас это прошло. Лицо мое серо, душа пуста. И так мне хорошо. При виде молодежи легко влюбляющейся и столь же легко разочаровывающейся, мне делается тошно. Я знаю, что птицы за окном никогда не покидали города Ч, соблазнительнейшего из городов. В молодости мне было трудно их понять. Ведь они же крылаты и свободны. В общем-то, я не могу понять их и сейчас. Глупые.
Я разучился любить. Умер я, что ли?
Я здесь случайно.
10 января
На рассвете
Богиня!
Золотые пряди волос трепещут над глазами, словно лист, который вот-вот сорвется на ветру. Руки у нее тонкие, как у пугала, ладони изранены (проклятые розы!), и одета она в жалкое заплатанное шерстяное платьице.
Чертово отродье – всё это ворьё, продавцы готового платья в городе Ч.
Хочу крикнуть ей: «Марго!» Но нет... Я не смею.
Сонный мой читатель – вся улица посапывает вместе с тобой, дремлет весь мир, и лишь один я стою во влажном своем костюме, глядя на эту царственную девушку, Марго.
Повязав голову синим платком, она вынесла на улицу ведро с цветами, прислонилась к дверному косяку, внезапно с ее озябших губ слетела песня, которую она, возможно, придумала прямо сейчас. Этот язык, на котором я знаю только три слова (третье очень грубое), этот язык, на котором она пела... Я выучу его!.. Выучу его, и будь что будет!
День, полный событий. Выйдя из гостиницы, я остановился недалеко от магазина. Марго подавала женщине в сверкающем платье огромный букет. Вроде тех красивых венков, которые возлагают на могилы любимых людей. О, люди, не вздумайте класть такой венок на мою могилу! Чтобы не привлекать внимание спустился вдоль улицы. Прикинувшись зевакой, пялясь на витрины, заметил красную книгу с надписью на нашем языке: «Ускоренный курс изучения ч-ирикского языка».
Тут же вошел и купил книгу. Поскольку в книжном магазине продавали также еду и спиртные напитки (только в городе Ч...), я купил бутылку вишневого ликера и колбасу. Однако, направляясь к магазину Марго, я замешкался и вдруг понял: в руках у меня учебник, бутылка ликера и колбаса. Какая безвкусица! Я застыл на месте. Внезапная старушка уткнулась в меня, попыталась пройти сквозь, злобно выкрикнула слово, которое я понял (да, то самое третье слово).
Марго обратила внимание на нас с бабкой, бросив в мою сторону смущенный взгляд, и слегка улыбнулась. Печальная улыбка.
Я стал спокоен, положил на тротуар книгу, бутылку и колбасу. Вытащил сигарету. Натянул лацкан пиджака, защищая спичку от ветра. Мы долго всматривались друг в друга, как два старых знакомых, как два беженца с одной и той же войны. Она моргнула, я выдохнул дым.
Они пишут нашими буквами, те же знаки препинания, я читаю, произношу, и не понимаю ни слова!
Книга закинута под кровать. Отчаяние. Осталось немного ликера. Кончились сигареты. Спать.
11 января
Вечер
Ничего не писал, потому что был очень занят. Чем – вот, терпеливый читатель, результат. Суди сам: «Цивилюцился вцевия».
Ну... теперь понял? В гостинице я набрел на уборщика, владеющего нашим языком, и он меня научил:
«Цивилюцился вцевия» – влюбился в тебя.
Целый день не выходил на балкон, зубря эту фразу. Вначале, конечно, чувствовал себя неприличным, произнося эти два слова, но сейчас они мне кажутся самым вдохновенным нагромождением звуков во вселенной!
«Цивилюцился вцевия – Марго!»
12 января
Пополудни
Пропало. Все пропало!..
Может, даже и не стоит начинать описывать события минувшего дня.
Она не поняла... Проклятая страна!
Я зашел туда рано утром. Она сидела одна, в своем синем свитере, с непокрытой головой и заспанными глазами. Терзая в руках какой-то желтый цветок, я прошептал: «Цивилюцился вцевия, Марго».
Она произнесла две невозможные согласные и вопросительно подняла глаза. Мурашки забегали по голове, зрачки чуть не лопнули. Я повторил на своем языке: «Я влюбился в тебя».
Она стояла смущенная, мигая огромными глазами, вопросительно указывала на фиолетовый цветок, похожий на зоб пеликана.
Я буркнул «цвиц» (извините), а потом «ципи цупу» (большое спасибо), и снова «цвиц».
И бешено помчался в гостиницу.
Вышел на балкон. Марго меня больше не волновала. Да и она тоже не смотрела в мою сторону. Я разглядывал жирного голубя, напоминавшего собственное чучело, сидящее на высоковольтных проводах. Вытащив камешек из ветхой стены дома, я запустил им в голубя. Он даже не пошевелился. Зато камень приземлился на той стороне дороги, недалеко от цветочного магазина. Марго подняла голову. По-моему, она меня увидела. Я не уверен. Я убежал в комнату. Звучало радио. Я увеличил громкость и тут же выключил его. Да катитесь ко всем чертям, женщины, голуби, чужие города!
Она здесь!
Я открыл дверь, ожидая увидеть усатого с его пантомимой, а там стояла она. С нее лилась вода, как из облака-беглеца, молнии сияли на щеках, и она вручила мне большой желтый цветок. Никогда мне не дарили цветы. Я осторожно положил его на деревянный комод. Так мы простояли несколько секунд, пока я не опомнился и не предложил ей чистое полотенце. Мы смотрели друг на друга с безмерной серьезностью. Мне казалось, ей знакома та песня, которую пели в моем детстве.
Мы сели на кровать, я предложил ей немного ликера, она зажмурилась и выпила до дна. Щеки ее горели. Внезапно встав, она подала мне мой дневник, тот самый, где я писал о ней, и карандаш (до чего стыдно мне стало от этого обгрызенного карандаша!). Я не понял ее намерения. Улыбнувшись, она взяла меня за подбородок и направила мою голову в сторону дневника. Меня охватила дрожь при прикосновении ее холодных пальцев. Она достала из своей сумки блокнот для набросков и уголь, взглянула на меня и принялась рисовать портрет. Она здесь! Она рисует, а я пишу о ней чужеземными словами, которых ей никогда не понять. Она рассказывала о себе – по крайней мере, так мне казалось. Закончив, она показала мне результат, и оба мы рассмеялись. Мы так смеялись, что обнялись, и на какое-то мгновение (возможно, мне показалось), она порхнула своим запачканным углем пальцем от мочки уха – по шее – к затылку. Я знал, что это можно проверить потом, когда она уйдет (конечно же, она скоро уйдет), осторожно проведя пальцем по тому месту в поисках следов угля. Однако она не спешила уходить. Выйдя на балкон, мы говорили о солнечной системе. Планеты мы зовем похожими именами. И спиртные напитки тоже. Но есть вещи, которые называются у них совершенно иначе...
13 января
Утро
Курю на балконе. Холод заставляет меня слегка пританцовывать на месте. Цветочный магазин напротив закрыт. За моей спиной, в комнате, Марго во сне шепчет что-то на своем языке. Складки одеяла, скрывающего ее бедра, текут волнами, и мне кажется, что начался перелетный сезон, и бесчисленные птицы взмывают в воздух, покидая город Ч, самый удивительный из городов, которому нет равных на земле. В нем я останусь жить до тех пор, пока не умру (трагической смертью), и лишь тогда издадут мой дневник.
Рои Хэн
Перевод с иврита Анны Шевченко