Театральные заметки
Литовское театральное искусство широко было представлено в Петербурге с 30 сентября по 10 октября на очередном, XIV Международном театральном фестивале «БАЛТИЙСКИЙ ДОМ». Три Шекспира и один царь Соломон Э. Някрошюса, «Ромео и Джульетта» О. Коршуноваса; и даже знаменитый москвич Кама Гинкас был узником Каунасского гетто и вырос в Вильнюсе. Кстати, на этих же днях Някрошюс вновь привез в Питер свой «Вишневый сад», высадив его в Выборгском ДК. Сквозь это литовское иго дерзко пробивались болгарские, украинские и московско-петербургские номинанты.
Имя автора трагедии «Гамлет» на афише было излишним. То же самое можно отнести и к «Макбету», показанному на следующий день, и к «Отелло». Когда Нина Чусова ставит в «Современнике» «Грозу», то она прямо пишет: фантазия на тему. Я слышал, Някрошюс считает, что пьеса, попавшая в руки режиссера, уже не имеет отношения к автору. Может быть и так. Но все-таки для Шекспира хотелось исключения. Хотелось именно Шекспира в постановке Някрошюса. Памятуя о многочасовом, но совершенно чеховском (!) «Вишневом саде» (я увидел Чехова таким, каким представлял, именно у Някрошюса, хотя многие как раз категорически не приняли видение литовца), я был ошарашен уже в самом начале, когда – о режиссерская находка! – с Гамлета упали штаны, и он остался в чем-то вроде семейников. В этот момент я насторожился, решив, что за лето перестал воспринимать современный театр. Продолжение не заставило себя долго ждать: после нескольких реплик Гертруда неистово принялась эти штаны на принца датского натягивать. «Гамлет без штанов, – подумал я. – Забавно. Хорошее название для статьи». «Гамлет», не «Гамлет», но какая-то бессмысленная пародия с киданием камней, яблок и разбиванием кусков льда (или это в «Макбете» был лед?) по поводу и без него. В довершение всего я не услышал в своем наушнике ни восклицания «бедный Йорик!», ни моего любимого «не пей вина, Гертруда». Мало того, растянутая до абсурда и при этом усеченная (почему – даже выяснять как-то неудобно) версия Някрошюса заканчивается смертью Гамлета и Лаэрта. Клавдий и Гертруда остаются жить по милосердной воле режиссера-новатора. Что же касается Розенкранца и Гильденстерна, то Някрошюс, видимо, поверил Тому Стоппарду, поэтому на сцене они не появились вовсе. Или я их попросту не заметил. В общем, сумбур вместо музыки (не к ночи будь помянуто). «Когда Някрошюс работает, Шекспир отдыхает», – придумал я еще одно название для статьи.
Особым почтением пользуются в театральных экспериментах Някрошюса вода и водные процедуры. Из спектакля в спектакль переходят тазики, мытье ног и разбрызгивания. Когда «Вишневый сад» начинается с истового умывания Лопахина, это смотрится как концептуальное вхождение в образ, но когда в одном из шекспиров героини поочередно достают свои ноги из обувки, полной воды, у зрителя возникает лишь одна забота: как бы не простудились артистки.
Паузы между репликами героев достигли своего апофеоза в «Отелло», в результате чего смысл происходящего на сцене исчезал сам собой, и образовывались дикие пустоты. Очень быстро я перестал понимать, зачем нахожусь в зале и что за действо на сцене. И когда осознал окончательно, что вот он, собственно говоря, Отелло – белый! – я не выдержал. Так что чем закончилось някрошюсовское шоу, вряд ли я когда-нибудь узнаю. В антракте «Гамлета» одна дама сообщала собеседнику по мобильному: «It’s show «Hamlet». It’s are terrible!»
На «Песнь песней», исполнявшуюся по-литовски без перевода, русский текст выдавался перед началом, я не попал. Может быть, и к лучшему. Подобного препарирования еврейской классики я бы уж точно не перенес.
Андрей Жолдак – большой затейник. Его спектакли – заведомый фарс, стопроцентная установка на карнавал и пародию. «Месяц любви» – это непрерывно сменяющие друг друга живые картинки, такой спектакль-мультяшка, в котором герои воспринимаются как персонажи из озорного мультфильма для взрослых, вытворяющие всяческие немыслимые выкрутасы как друг с другом, так и с тургеневским «Месяцем в деревне». От последнего в украинском светопреДставлении не осталось и следа. Но Жолдак и не заявляет нам, что это де Тургенев. Это такая оголтелая (и давно уже традиционная) игра с высокими идеалами русской классики, начатая еще в 20-е годы 20 века Даниилом Хармсом. Украинский язык и неожиданная обнаженка придают спектаклю особую пикантность. Однако не все зрители прогнулись под приколы гарных хлопцив. Значительная часть предпочла свалить к более привычной русской действительности.
«Братья Карамазовы» болгарского происхождения были по-южному экзальтированны и горячи. Они очень страстно произносили монологи, вкладывая в это все фибры своей души. Как заметил один из зрителей, актеры играли не Достоевского, а свои эмоции по его поводу. Спектакль назывался неоправданно претенциозно – «Долина смертной тени» – и продолжался два дня. Сначала «Алеша», потом «Иван». Если у Някрошюса количество слов на единицу времени сводилось к нулю, то у болгарского режиссера оно приближалось к бесконечности. Особенно курьезно звучал перевод: карамазовские страсти с болгарским акцентом, переводчица, судя по всему, была специально подготовлена, потому что текст произносила с выражением и, надо отдать должное, поспевала за безудержными словоизлияниями актеров. Ивaновского напора мне было не снести, поэтому окончательно в смертную долину я так и не спустился.
Гинкасовская «Скрипка Ротшильда» безупречна. Я видел ее еще в июне на родной сцене в московском ТЮЗе. Остается только догадываться, почему она не получила никаких премий, вероятно, сыграли роль какие-то иные, нетеатральные резоны. Абсолютно соответствует замыслу яркое декорационное решение спектакля: действие разворачивается среди деревянных гробов. Таким образом реализуется традиционный чеховский мотив пропавшей жизни. Актеры играют гениально: и Валерий Баринов – Яков Бонза, и Арина Нестерова – Марфа, и, конечно, Игорь Ясулович – сам Ротшильд. Текст Чехова мастерски разложен на монологи – вот он, истинный синтез авторского сознания и режиссерской мысли. Именно так и может возникнуть настоящее произведение театрального искусства, если оно вступает во взаимодействие с классикой. Гинкас равновелик Чехову. Некрошюс не выдерживает испытания Шекспиром. Впрочем, как и М. Младенова с И. Добчевым несостоятельны перед Достоевским.
К сожалению, мне не удалось посмотреть «Сны изгнания» – фантазии Камы Гинкаса и его учеников на темы Шагала.
Завершился фестиваль неожиданно свежей и талантливой (опять-таки литовской) интерпретацией все того же Шекспира. «Ромео и Джульетта» Оскараса Коршуноваса получил специальный приз Дирекции фестиваля. Начался спектакль потрясающей паузой: все актеры вышли на сцену и очень долго стояли, молча обозревая зал, вызывая зрительские аплодисменты и смех. Сама сцена была поделена на две половины – кухни Монтекки и Капулетти, в которых и замешиваются все страсти. Метафора понята буквально: вначале все герои довольно долго и изобретательно вымешивают тесто, по тесту потом они и проверяют свой – не свой. Ромео и Джульетта наконец показаны такими, какими и должны быть – тринадцатилетней милой дурочкой (до поры до времени), влюбленным 15-летним юнцом ума тоже особенно недалекого, но оба они совершенно прелестны в своей искренности и непосредственности. Одна из главных фишек Коршуноваса – доведенный до предельного комизма образ кормилицы: рефреном спектакля проходит фраза, когда-то сказанная ее покойным мужем о том, что Джульетта, когда вырастет, будет часто падать на спину.
В некоторых интерпретациях сюжетных линий «Ромео и Джульетты» Коршуновас явно вспоминает фильм Франко Дзефирелли и идет в своей смелости дальше, режиссерски домысливая и осмысливая разнообразные отношения между Ромео, Меркуцио, Тибальтом и Бенволио (между прочим, как раз в духе Шекспира). Небанальной обработке подвергается и встреча кормилицы с отцом Лоренцо. Вот на такой задорной (несмотря, конечно, на всю трагичность) ноте и завершился очередной петербургский театральный марафон.