|
|
Эта небольшая заметка состоит из двух частей, причем первая часть тривиальна, а вторая, боюсь, вызовет у многих читателей сильное отторжение. Возникает вопрос – зачем писать вторую часть, не лучше ли обойтись одной первой? Действительно, читать тривиальности легко и приятно. Но их неприятно писать. Тогда возникает вопрос – зачем писать первую, тривиальную часть? На это есть простой ответ – чтобы по читательскому пищеводу, смазанному тривиальной частью, легче проскользнула в желудок вторая часть.
Итак, первое наше рабство – детское. Его самые важные черты: ребенку предписывается и что он должен делать, и как он должен все это делать, причем предписания «что» охватывают поначалу все его время. Разумеется, доля охвата со временем уменьшается и жесткость «что» и «как» – тоже, причем скорость освобождения из этого более чем египетского рабства зависит всегда от культуры родителей. Вплоть до того, засовывают ли ребенку в рот соску и когда избавляют от орудия пытки – пеленок. Чтобы вы не сомневались в том, что это такое, не пожалейте двадцати минут, попросите любимого человека вас запеленать и вставить в рот соску. Или хотя бы представьте себе это.
Второе рабство – взрослое. Общество, государство, власть – все это диктует нам, что и как мы должны делать. Конечно, это рабство «мягче». «Что» нам предписано только на работе и на даче у тещи. В остальное время это не столько предписание, что и как делать, сколько ограничение – чего не делать. Причем в 90-е годы ограничений в России стало меньше, страна взрослела. Сейчас происходит регресс, людей заталкивают в младенчество – будем надеяться, что не далеко и не надолго. Что же касается того, «как», то и здесь взрослое рабство мягче. Можно ходить на работу не в таком костюме, как все, и вылизывать руководству не совсем то место, которое вылизывают все. Правда, не будешь продвигаться по службе, но ведь и пороть, как ребенка, не будут.
Есть ли способы избежать рабства? Детского – почти невозможно: для бегства – хоть реального, хоть «ухода в себя» – нужен внутренний мир, в который реально можно уходить или в котором принимается «решение о бегстве». А у ребенка внутренний мир только образуется.
Взрослого рабства избежать не легче. Внутренний мир есть – но он отравлен внешним. Детского максимализма, великолепной детской отчаянности нет, вместо нее – готовность к компромиссам, столь любимая евреями диаспоры и на наших глазах превращающаяся в лизоблюдство и предательство. Ужас взрослого рабства – как раз в его мягкости, в его завуалированности. В результате – его труднее заметить и легче «не заметить», обманывая себя самого. Путь на свободу из взрослого рабства не проще, чем из детского, и не надо тешить себя «внутренней свободой» – если она и есть, то, как правило, ее много меньше, чем хотелось бы. И реально много меньше, чем кажется.
Теперь по смазанному пищеводу – живого ежа. Я полагаю, что наша свобода – это ортодоксия. Вот почему. Во-первых, из нее легко уйти: при средней рождаемости в ортодоксальных семьях не менее шести численность ортодоксов утраивалась бы каждые 20 лет, а этого не происходит. Значит, из ортодоксии уходят. Поэтому, обратившись к ортодоксии и воспитав детей в лоне иудаизма, мы фактически даем им свободу выбора. Эта ситуация находится в противоречии с остальным взрослым миром – все кричат о свободе, а живут в рабстве, а у ортодоксов, кажется, все наоборот – о свободе не говорят, но она есть.
Второй аспект ортодоксальной свободы таков. Ортодоксия регламентирует ряд действий – и «что», и «как», но она регламентирует только определенный набор действий и не регламентирует остальные. Вы можете быть адвокатом и программистом, учителем и исследователем Торы, ученым, художником, солдатом, врачом, почти кем угодно.
Третий аспект сейчас приведет нас к парадоксу, о чем я честно предупреждаю. Регламентируя ряд действий, ортодоксия освобождает нас от проблемы выбора – как именно делать то или иное действие. Казалось бы, это рабство? Но раз нам не надо думать, как сделать что-то одно, мы можем думать, как сделать что-то другое. И мы экономим время, чтобы делать это другое. Но вот парадокс – почему армия и тоталитарная школа, избавляющие нас даже от раздумий, что надеть, не дают нам свободы? Ведь они делают, вроде бы, то же самое – освобождают нас от трат времени на выбор рубашки и брюк. Ответ: да, освобождают – но для того, чтобы занять собой все высвобожденное время. Потому что они тоталитарны по своей природе, они хотят человека «всего», полностью. Поэтому солдат – только солдат, а школьник – только школьник. А ортодокс может быть кем угодно. Это и есть в моем понимании – свобода. А в вашем?