|
|
Жора Исаев, настоящий одессит – по виду, по акценту, по жизни, по творчеству. Внешне его можно принять за кого угодно, но не настолько, чтобы бить по паспорту. Строго говоря, он русский, православный не новомодного пошиба, а еще до Великой криминальной революции посещавший церковь, исполнявший обряды, получавший причастия. Но очень сомневаюсь, что Жора соблюдает посты. В его фотолаборатории, как в мастерской художника (он и есть фотохудожник), когда ни придешь – пьют водку и закусывают чем попало скоромным. И лучше без водки не приходить. Непонятно, когда он успевает работать. Он ходит по городу со своей «Практикой» (приличный «Никон» друзья подарили ему незадолго до выставки) и снимает «от пояса». Моменты жизни. В новой выставке, название которой вынесено в титул статьи, Жора – участник, лидер, организатор, вдохновитель сообщества мэтров и совсем молодых фотохудожников.
Георгий Исаев: В большинстве своем авторы снимков не входят ни в какие ассоциации, союзы и клубы. Они просто любят фотографировать, живут, работают и видят мир так, как видят только они, и никто другой. И этим они мне дороги.
Юрий Бойко: Родился в Одессе. Пью водку. Благодарный кушатель. Занимаюсь фотографией.
Первая возникающая с названием ассоциация естественна. По случайному совпадению в те же дни в том же Литмузее проходит международная конференция к 110-летию Бабеля, с более откровенным названием: «Одесса и еврейская цивилизация». В XIX веке евреи составляли треть населения города. Вице-председатель Одесского фонда культуры Тарас Максимюк в поисках национального вопроса добрался до партийного архива и выяснил, что в 1940 году в Одессе евреи составляли 44,5% населения. Как говорится «поскреби русского – найдешь татарина». Наверное, так же можно сказать про одессита и еврея. Ну, и как вы думаете, на каком языке они говорят? Жора Исаев родился и вырос на Княжеской улице в доме, где большую часть соседей составляли евреи. Во время оккупации их выселили в гетто, а оттуда...
Но Жорина бабушка спрятала в подвале и кормила еврейскую семью – мать и двух дочерей. А для румын и немцев она же давала домашние обеды: у нее столовались офицеры. Весь очищенный от евреев двор знал про беженцев в подвале и никто не донес в сигуранцу или гестапо. Так они выжили. И так выжили все мы.
Я пишу эту статью в хрущобе постройки 1961 года. Задняя стенка моего монитора упирается в некапитальную перегородку, за которой квартира грека дяди Толи и его жены-болгарки тети Лены. Следующая квартира моего лучшего друга детства Шуни У них в семье всегда говорили только по-украински, да не на суржике или западенськом, а на литературном полтавском диалекте. Мать Шуни, Галина Федотовна, уже старенькая, дай Бог ей долгих лет, до сих пор один из лучших в Одессе переводчиков и литературных редакторов славянских языков. В этой квартире давали почитать специфический украинский «националистический» самиздат. Эх, если б все националисты были такими! В гостях у Островских мы говорили по-русски, а нам отвечали по-украински. Во дворе все общались на русском.... да на одесском же! За стенкой сзади жил оседлый цыган дядя Миша. Сверху над потолком – украинец дядя Вася и его жена тетя Роза. В этом 60-квартирном доме, заселенном работниками обувной фабрики, были, конечно, русские, армяне, молдаване, еще то ли арнауты (албанцы), то ли гагаузы... не потому, что забыл – просто никогда не уточнял. Мы так жили в Одессе всегда. Мы ели национальные блюда всех этих кухонь на именинах и похоронах. Мы с детства знали по несколько слов из многих языков... легко догадаться, каких. Немногочисленные в то атеистическое время верующие ходили в разные церкви (синагоги, парткомы, молельные дома).
Витя – сын тети Лены и дяди Толи, женился на Жанне – дочке дяди Васи и тети Розы. Теперь у него две дочки – Ира и Оля, и внук Славик, который и знать не знает, что согласно иудейской религии он еврей, и по израильским законам имеет право на эмиграцию. Ему это не нужно и не интересно. Может быть, пока. Пока у него не отняли воспринятый с молоком матери родной язык. Не грекоболгарохохложидовский, нет такого, а одесский. Пока он не остался безработным в стране, отстающей по параметрам жизни населения от России на 20 позиций, а от Израиля на 60 (среди 150 стран мира). Тогда он, очень может быть, узнает, и воспользуется, и пополнит ряды эмигрантов. Многие так делают.
Деньги на создание фотовыставки собраны друзьями. Одесская диаспора – Нью-Йорк, Тель-Авив, Москва и другие богатые страны. Кое-что подкинули и одесские полубизнесмены – те, которые не успели за краткий срок возрождения отечественного бизнеса перестать быть друзьями. И не смейте применять к этому ваше казенное слово «фандрайзинг»! Литературный музей бесплатно предоставил для выставки один из лучших своих залов. Фотографии с выставки не продаются, входной билет – 70 центов. Журналистам и друзьям – бесплатно, а прочих посетителей необычно мало.
Созерцание этих прекрасных или не очень прекрасных лиц и котов, иллюстрирующих архитектурные излишества, наводит на мысли о древнем... ну, ладно, хотя бы о давнем – Одессе всего 210 лет. Но сиюминутный политический момент назойливо вторгается в вечность. Афиши выставки по городу не расклеены. Они были заготовлены заранее, естественно, на русском языке – том самом, что создал из всех этих лиц эту самую титульную национальность. Когда афиши печатались еще не были известны результаты выборов. Они и в момент открытия неизвестны, выставка попала между первым и вторым турами. Но в сей момент Ющенко чуть впереди, и фирма – эксклюзивный расклейщик афиш – отказалась распространять рекламу на русском языке. Украинский закон о рекламе сначала запретил русский язык, потом к закону были приняты какие-то поправки... или указы... или нормативы... или разъяснения... в общем, полно было в Одессе русскоязычной рекламы. Сейчас стала резко исчезать. Спектакли русских театров пока не запрещены, но на афишах значится, например: «Михайло Булгаков. Бiла гвардiя». Поздравляю всех торжеством демократии, политкорректности и прав национальных меньшинств!
Георгий Исаев: Я постарался внести в машину времени только один год из жизни Одессы. Жизни улиц, лиц, домов, прохожих. А проблемы политиков и шулеров оставляю тем же политикам и шулерам со всем их обслуживающим персоналом.
Бабелевская конференция проходит с размахом, с гостиницами, оплаченными гостями из России, Германии, Балтии, Америки, других городов Украины. Финансируют все это американские еврейские благотворительные организации.
Кандидат филологических наук Евгений Степанов – лингвист с филфака университета – популярно пересказывает отрывки из своей докторской диссертации о тонких влияниях национальных языков на одесский диалект. Например, «кроме шуток», «во весь рост», «занять денег» (что в Одессе означает и дать взаймы и взять взаймы) – неестественные для русского фразеологизмы, кальки с немецкого.
До войны немцев в Одессе было много, а в XIX веке немецкий был одним из языков делового общения. Но вероятнее всего, исходя из этнического состава, это влияние одного из немецких диалектов – языка европейских евреев «идиш».
В девяностых годах, в разруху и бескормицу, в пору нищеты культуры... нет, еще не самой, а ее учреждений, я начал замечать странное явление: русская культура находит себе нишу внутри... еврейской. (Ой, не похвалят меня за этот пассаж официальные евреи, скажут, даешь повод антисемитизму). Прежде всего это связано, конечно, с финансированием. Русская культура в нищете, а еврейская на американские деньги. Не госдепартамента, и не Сороса, это совершенно отдельная организационная структура – частные пожертвования американских евреев. Но одесские евреи говорят по-русски, в результате происходит вот такое. Сейчас, кажется, треть научного состава Литературного музея, независимо от собственной этнической принадлежности, работает в программах, финансируемых «Джойнтом».
Например, ведущий научный сотрудник Анна Александровна Мисюк, плавно переквалифицировалась из специалиста по русской культуре в специалиста по еврейской. Это не так сложно при ее тезаурусе: она училась «немножечко» (в переводе с одесского «всего-навсего») в Тарту, у Юрия Лотмана. А в качестве предмета изучения кроме Бабеля есть еще Ильф, Кирсанов, Багрицкий, Вера Инбер, Шолом Алейхем, Жаботинский, Пастернак и многие другие русскоязычные писатели еврейского происхождения.
Друзья из Сибири рассказали мне дикую для одессита историю: ребенка не взяли учиться в еврейский культурный центр, потому что он не на ту половину еврей. Впрочем, другие друзья, с Урала, рассказывали и противоположное: среди посетителей еврейского дома культуры в их городе большая часть русских. Там же все занятия бесплатные, а национальности никто не спрашивает. И не только у посетителей, но и у персонала. Зайдя в самую большую одесскую синагогу можно увидеть в приемной перед кабинетом главного раввина иконописно-славянское лицо Виты Фроловой – ответственного секретаря еврейской газеты. Газета, естественно, русскоязычная, светская, хорошая городская газета для всех. И работа у журналистов в ней надежная, политические изменения им не грозят.
На Бабелевскую конференцию приехал один из создателей Литмузея Борис Владимирский – искусствовед всесоюзного масштаба. Не могу сказать всероссийского или всеукраинского, он эмигрировал в начале распада. Теперь работает руководителем русского отдела в огромном... что-то, по его рассказам, вроде нашего Дома культуры. Ставит спектакли, ведет литературные и кино-клубы, издает журнал, устраивает русские ярмарки. Первое, что он сказал при встрече через 14 лет: «А я тебя время от времени читаю в «Русском Журнале». В общем, живет полной русскоязычной жизнью. Так вот, он работает в еврейском общинном центре в Калифорнии, в Пало-Алто. Естественно, среди посетителей есть и этнические русские, христиане, православные, протестанты, – а кто спрашивает-то?
Мы все – эти самые лица одесской национальности, просто русские, русские евреи, русские греки, итальянцы, немцы, украинцы... вот теперь и американцы тоже.
Георгий Исаев: Город ставит свою печать на лицо человека. Киевляне, петербуржцы, москвичи, израильтяне, американцы и даже холодные немцы, приезжая или возвращаясь сюда, вдруг ощущают невыразимую легкость бытия. Они неспешно фланируют, опасливо поглядывая на треснувшие карнизы, влюбляются и, забывая на миг о бизнесе, «орднунге» и здоровом питании, начинают пить водку, а водка, как известно, без пива – деньги на ветер. Им очень не хочется возвращаться в свои Калифорнии, Баварии, Петах-Тиквы.
«Сфоткни меня на память», – как говорили в детстве. «Скажи мне, на кого ты работаешь?» – как говорили в старом кино. Я работаю на память. Я брожу по городу, транжиря пленку на все, что привлекает мой взгляд. Я горжусь тем, что работаю на вечность, хотя с трудом обеспечиваю день. Я люблю этот город. В нем можно легко жить и так же легко умереть. Его мордуют, рушат, заливают плохим асфальтом, а наступит весна – он отряхнется, как голубь в луже. И сквозь изуродованные стены снова выглянут его былая слава и величие. Так полированная булыжная мостовая выглядывает сквозь разбитый за зиму асфальт.