|
|
В Варшаве официально объявлено, что президент Израиля Моше Кацав, президент России Владимир Путин и президент Франции Жак Ширак вместе с их польским коллегой Александром Квасьневским примут участие 27 января в торжественных мероприятиях, посвященных 60-летию освобождения Освенцима – самого большого в истории человечества лагеря смерти. Сегодня своими воспоминаниями о пережитом поделился бывший узник Освенцима Иосиф Абкович.
– Не расскажете ли вы свою историю?
– Я жил в городе Гродно, на самой границе. До 1939 года это была Польша. Потом, когда немцы заключили договор с СССР, часть Польши – в том числе и Гродно, перешла к России.
К началу войны мне было 20 лет. В первый же день начала войны, в половине четвертого утра, нас бомбили. Через несколько дней немцы нас оккупировали и загнали в гетто, в котором мы жили около года. Голод там был страшный, каждый ел то, что мог сам себе достать, а выходить из гетто было запрещено. Мы иногда меняли вещи на продукты, но целой проблемой было выйти из гетто и потом принести продукты в лагерь. У меня был пропуск-аусвайс, потому, что я работал. Я был молодой и не особо боялся немецких стариков, которые сторожили вход. Еду я сначала забрасывал за колючую проволоку, а уже потом заходил в гетто и забирал ее. Иногда, днем, пока молодежь была на работе, а дома оставались дети и старики, немцы делали налеты, обходили дома и забирали из них пищу – картошку, муку. Однажды в такой день я оказался дома. Немцы зашли домой и велели: неси еду в машину. Я понес, а немецкие солдаты, которые охраняли машину, говорят: неси обратно, пока они не смотрят. Я понес:
Потом 22 октября 1942 года нас привезли прямо в Освенцим. Там нас разделили. Родителей, сестру и детей сразу отправили в газовую камеру, а я с младшим братом Леонидом остался. Я видел, что родители и сестра с детьми попали в другую группу. Потом нас разделили и с братом, и больше я его никогда не видел. В лагере я спросили: а где мои родные? Мне показывают на небо: «Они ушли вон туда».
Это же была целая фабрика. Приезжает машина в крематорий – якобы машина Красного креста, а на самом деле с газом. Мгновение - и люди уже мертвые, и их тела жгут в печах. «Работа» там шла день и ночь. В Освенциме я был до 15 января 1945 года.
– Сейчас многие считают, что евреи якобы не принимали участия в Великой Отечественной войне, что они покорно шли в гетто, позволяя проделывать над собой все, что угодно.
– Я могу привести пример. Я знаю, что у нас в Гродно 25 евреев ушли в партизаны под руководством преподавателя еврейской истории Соломона Жуковского. (Я ведь учился в еврейской школе, в Польше их было много. Потом я закончил еврейское ремесленное училище, где преподавание велось на идише). Они создали партизанский отряд и ушли из гетто. Сколько евреев из этого отряда осталось в живых, я не знаю. Потом мы с женой виделись с Соломоном Жуковским, когда приезжали в Гродно.
– Можно ли было сбежать из гетто?
– Уйти из гетто было почти невозможно – прежде всего потому, что было негде спрятаться. За укрывательство еврея полагалась смертная казнь, и поляки боялись прятать евреев. Хотя были и исключения. У нас был еще до войны замечательный провизор Трокринский. К нему многие шли за помощью, и он давал советы не хуже врача. И вот Трокринского с дочерью поляки спрятали на кладбище, в склепе, и вечерами приносили им еду. Он прожил так полтора года, остался жив и уехал в Австралию. А еще один еврей, сбежавший из гетто, – помню, его звали Мойше, – когда за ним пришли, спрыгнул со второго этажа в огород и спрятался в канализации. Тогда по всему Гродно были проложены огромные водосточные коллекторы, по которым вода стекала в Неман, в них мог свободно пройти человек. Мойше прожил в канализации два года, и ему тоже помогал поляк. Когда город освободили, он услышал русскую речь, вылез из трубы и побежал за едой. Он знал, где немцы держали свиней. Побежал туда, схватил поросенка, мечтая наконец нормально поесть – и упал от усталости, он больше не мог даже идти. Жизнь по колено в воде не прошла даром. Вскоре после войны у Мойше заболели ноги, и он умер.
– В концлагерях было сопротивление? Участвовали ли в нем евреи?
– Там были тайные общества. Отдельного еврейского сопротивления не было. Это немцы делили людей на евреев и неевреев, а лагерники между собой не разделялись, они просто помогали друг другу, чем могли. В обществах было много поляков, они помогали евреям выжить. У меня был такой случай. Я остался в лагере, чтобы не выходить на работу и попытаться найти какую-нибудь пищу – ведь все мы были голодными, мы были тощие, как скелеты ходили. Немцы почему-то называли самых худых из нас «мусульманами». Они устроили налет на лагерь, чтобы уничтожить всех, кто в нем остался, – они полагали, что те «мусульмане», кто остался в лагере, уже не могут работать. Всех нас загнали в прачечную, переодели и сказали, что сейчас посадят на какой-то транспорт. А «транспорт» – это мог быть и крематорий, и шахта. К нам с другом подошел один поляк и увидел номер на моей руке – гродненский. Такие ставили тем, кто прибыл на транспорте из Гродно. Он спросил: «Ты гродненский?» «Да». И он сказал: «Видишь там дверь – выходи». Я говорю: «Я с товарищем». Он отвечает: «Идите вдвоем». Наши номера уже были в списке тех, кто выбывал из лагеря. Но другой поляк-писарь подчистил эти списки. Так мы спаслись. Что было с остальными – не знаю, нам не докладывали. Были и другие подобные случаи.
– Пытались ли люди бежать из лагеря?
– Один из блоков в Освенциме был тюремным. Туда привозили и казнили тех, кто пытался поднять восстание в Майданеке. Потом из машины, в которой увозили тела расстрелянных, лилась кровь – кузов не успели обить жестью. Помню, что 12 человек, пытавшихся совершить побег, повесили около кухни. А однажды при входе в лагерь лежали тела людей, разрезанных на четыре части. Идешь с работы, музыка играет, а они лежат на столе, над ними надпись: «Они пытались совершить побег».
– Были ли попытки поднять восстание в Освенциме?
– 15 января 1945 года мы, идя на работу, увидели, что возле всех крематориев лежат дрова. И по лагерю пошли слухи о том, что нас всех уничтожат. И мы говорили между собой о том, что в крематорий мы не пойдем, и что, может быть, от нас будет какой-то ответ, мы будем сопротивляться, не дадим уничтожить себя. Назавтра, идя на работу, мы увидели, что ни одного полена у крематориев больше нет, а крематории разбирают. Совпадение – или эти разговоры дошли до немцев? Ведь это был уже 1945 год, они уничтожали следы лагерей! Потом крематории взорвали, а нас «эвакуировали» из Освенцима. Потом уже историки назвали эту эвакуацию «Марш смерти». Нас погнали по дороге, и больше половины заключенных остались на ней лежать. Обувь на узниках была похожая на сабо, – ее называли «трепе», она не годилась для ходьбы по снегу. Обувь была сделана из дерева, на нее постоянно налипал снег, становилось невозможно идти, и надо было сбивать прилипший снег с подошвы. Тех, кто отставал, сразу же расстреливали. Помню, как девушка, которая не могла больше идти, опустилась на колени, и немец расстрелял ее в упор.
Оставшиеся в живых пошли в Бухенвальд. Потом из Бухенвальда нас «эвакуировали» в лагерь Рейндорф, из Рейндорфа нас прогнали через Судеты в Чехословакии, и, наконец, нас привезли в Терезин. Немного мы побыли в Терезине, потом в Праге чехи и словаки подняли бунт, и армия Конева ночью бросила свои части на помощь Праге. Ночью они проехали мимо нас, и немцы сдались. Утром мы уже были на свободе.
–Наверное, Вам очень тяжело вспоминать пережитое. Но, если можете, ответьте на вопрос: подвергались ли евреи в концлагерях каким-то особенным издевательствам?
– Видите мой номер на руке? Рядом с ним стоит треугольник. Они так помечали евреев в Освенциме в 1945 году. Навеки тебе поставили номер – и все, у тебя нет ни имени, ни фамилии. То, как немцы относились к евреям – это было ужасно. Я не знаю, как я остался жив.
Чем они там в Освенциме занимались! Там был целый блок женщин. Напротив их блока был больничный блок. Там их резали, на них испытывали различные операции, болезни и лекарства. Их туда заводят – а с другой стороны выносят на носилках. А мужчин они начали кастрировать. Мой товарищ, который спал рядом со мной, трижды перенес мучения. Один раз его половые органы вставили в какую-то аппаратуру и грели электричеством. Это ничего не дало. Затем ему вырезали одно яйцо. Через какое-то время – второе. Он остался жив, но если бы и умер, для них это не имело бы никакого значения. Понятия не имею, зачем им это было нужно. То же самое они сделали и одному немецкому еврею. Так он повесился после этого. А мой товарищ – как он живет после этого, я не знаю.
Однажды зимой мы работали в семи километрах от Освенцима. Мимо нас проходили какие-то девушки, которые бросили за колючую проволоку кусок хлеба. На него бросились все – в том числе и я. Я среди тех, кто бросился за хлебом, был единственным евреем, там были и русские, и словаки. Немцы из всех выбрали меня и принялись избивать. Избили так, что они думали, что я уже жить вообще не должен. Меня избивали и немцы, и их помощники. Я не выдержал и упал. И капо – руководитель команды, где я работал, – он был поляк, встал мне ногами вот так на шею (показывает на горло) и давил меня. И немцы ему говорят: «Не дави, если он умрет, нам его придется на носилках семь километров нести мертвого, чтобы предъявить тело на поверке. А он до завтра все равно не доживет». Все эти семь километров двое узников поддерживали меня, чтобы я не упал, а немцы все равно меня продолжали бить. Но я остался жив: и вот я с вами разговариваю.
Как-то в Освенциме немцы велели мне залезть на дерево, встав на плечи одному из эсэсовцев, и набрать шишек. Я не смог туда залезть, я же был, как скелет, и спустился вниз. Они меня избили и привели в лагерь. Назавтра я попал в другую команду. А та команда, в которой меня избили, заставила лезть за шишками другого человека – венгра. Он упал и разбился.
– Вы очень мужественный человек, Вы сумели вынести столько страданий и остались в живых.
– После войны меня часто спрашивали: как получилось, что ты остался жив? И мне был очень неприятен этот вопрос. Что же, получается, они думают, что я служил немцам? В нашей семье было 17 человек: мать, отец, три сестры, четыре брата, пять племянников, невестка, мужья сестер. Из них всех остался в живых я один. У меня была мечта: прожить хотя бы один день после окончания войны, увидеть конец фашизма. Я не думал, что после войны и всего, что я перенес, мне придется увидеть возрождение фашизма. И когда читаешь о фашизме в газетах, слушаешь некоторые выступления – очень неприятно на сердце. Какое поколение должно были вырасти, чтобы приветствовать то, что создавал Гитлер, пытаться вернуть то, что сделал Гитлер?
г. Новосибирск