* * *
Белая ночь.
По крышам расселись грифоны,
Свесив, как плоские листья,
уставшие крылья.
А над Лебяжьей канавкой
Летит, колыхаясь,
тонко-туманный шарф
с головы Айседоры.
Сумерки магией нежности
город увили.
И даже ночь как невеста
в белом венчальном
платье
из тихой мелодии Летнего сада,
там, где навечно белые боги
застыли.
Поднят квадратом Малевича
Троицкий мост.
Я по нему в легком вальсе пройдусь
и на небо.
Близкое небо –
из этого города легче
в рай. Я лазейку
вырыла там в облаках.
|
* * *
Жара.
Качается зной,
и замки за землю чуть держатся.
В этот июль белоснежкой
прячусь за толстыми стенами.
Арочно город зевнул.
Смачно ругнулся пьяненький
бомж на углу с глазами,
как у мальчишки, яркими.
Тихо течет толпа,
вязнут подошвы в асфальте.
Город плывет в никуда,
еле двигаясь.
Флагами томно сгоняя зной,
будто бы драным веером.
Город уходит в покой,
город творит мистерию.
Город пьянеет, плывет,
горько, по-нищенски лыбится.
Жарко. Рукой стерла пот.
Глядь. Все исчезло – не верится.
Медленно, точно боясь
вдруг потревожить спящего,
над беспросветьем болот
видится образ летящего
города – сказки Петра,
нежной и жуткой мистерии.
Города вдохновения.
Города привидения.
|
* * *
Я уже не смею верить,
внемлеть, как крадется время.
Слышать, чувствовать – стареешь.
Снова время одолело.
Умереть, смириться, смерить
краткий путь
и в землю, в небо…
Когда время миновало.
Шло себе на мягких лапах,
в серых меховых одеждах,
лишь в карманах тикал таймер.
И прошло себе, исчезло.
Я сижу, а мимо, мимо
облака – века по небу
всё плывут.
Сквозь дождь и солнце
в семицветье сновидений.
Я вздохнуть боюсь, нарушить
тонких граней совпаденье.
Внемлю, как крадется время.
И себе не смею верить.
|
* * *
Моему дедушке Котову Н.Ф.
Расскажи мне сказку на ночь,
время счастья улетело,
мы вернем его, я слышу
тонких граней совпаденье
странный звон явило миру.
Тайный зов больного сердца.
Одиночества бездонье изжило себя.
Я вижу снова образ седовласый,
Твой бокал наполнен чаем.
И сирень в хрустальной вазе.
Я сижу в объятьях пледа,
утихаю, исчезаю…
Ночь звенит… Расправя ветви,
Клен-атлант качает небо.
Расскажи мне сказку, деда,
где бы ни был, где бы ни жил.
В облаках, веках, виденьях…
Я ищу твой след на небе.
Я твой голос снова слышу.
Сквозь биенье сердца внемлю.
Расскажи мне сказку деда.
|
* * *
В Токушиме дождь,
не уйдешь, не уедешь,
не улетишь – самолеты боятся грозы.
Даже молния-егоза прекратила скакать по небу.
Оттого оно расстроилось.
Дождь в Японии, дождь,
не вздохнешь.
На статуях вымокли одежды,
на клумбе утонули цветы.
Только рыбки в канавках радуются неожиданному приливу.
Думают – будет больше воды,
терпенье выйдет из берегов,
и поплывут беглянки, сияя разноцветной чешуей, по городу
к реке, к океану…
В Токушиме дождь, люди тоскливо глядят сквозь стекла окон.
И кажется рыбкам, что из огромных аквариумов
на них смотрят человеки.
«Поделом же вам!» – смеются рыбки
и плывут себе мимо
на работу, по делам…
Манерно двигая хвостиком,
юная рыбка торопится на свидание.
|
* * *
Я живу от письма до звонка.
Одержимостью слов твоих мучаюсь.
Хожу, брожу, по пять раз на дню
смотрю на почтовые ящики.
Люди смеются, показывают пальцами.
Путая дороги, хожу,
глаз поднять не смею.
За что такая мука дана?
Без сна, без радости
тихо, тихо истаю воском гадальным
на глазах у изумленного почтальона.
Надежды свеча.
Это невыносимая пытка
слишком долгое, долгое время
нет ни слова, ни призрака слова –
от тебя ни письма, ни звонка.
|
* * *
Притчей во языцех,
птицей над бесконечным океаном
в поисках земли стала.
Россия – не осилить,
не пережить твой зов.
Стая моя высоко летает
в звездные дали кличет.
|
* * *
Не стихаю стихами,
не стенаю.
Жизнь прожигая – сгораю
за Фениксом-солнцем вослед.
Белый свет моей души
еще воссияет радугой.
Нежный цветок любви
вновь расцветет по весне.
|
Легенда
Какие же сказки мертвого моря
поведал ветер?
Кружась над водою,
он – сплетник, бродяжка –
услышал как волны, волнуясь, шептали
о Нью-Атлантиде.
Как перемывали
легенды давно затонувшего царства.
Мол, дно, как утроба,
хранит свои тайны.
И мертвым неймется, не спится,
и ныне их кости покрыты
светящимся илом,
в костюмах ракушек, жемчужин,
алмазов усопших царей
ждут сигналы атланты,
чтоб встать из морей.
Им водоросли – волосы, зубы – кораллы,
в их жилах течет ключевая вода.
Глаза – не известны –
ведь спят те атланты.
За веками тайна
векам не видна.
Так что же они не проснутся, не встанут?
Раздвинув моря, что ж не выйдут на свет?
Им море-владыка – тела подарило,
а сердце, души в них
как нету – так нет.
Волнуются волны, милуются с ветром,
а ветер несет их слова над водой.
И спят те гиганты на дне до рассвета.
До жизни иной.
Такие вот сказки моря живого
поведал ветер.
|
* * *
Идет за мной
на мягких лапах сна
мой нежный призрак – косоглазый кот.
Он ростом с дом.
Как уши в небеса упрет.
Мурчит, ворчит и требует любви.
Как легион не ласканных чертей.
Кривые когти ждут в подушках лап.
На сто частей порвет, и полетят
мечты обрывки в черное лицо
продажной ночи – спутнице бродяг,
воров, убийц и дикого кота,
сквозь времена идущего за мной.
На задних лапах – мягкий и большой
пушистый призрак – косоглазый кот,
мурлыча и урча, светя глазами.
|
* * *
Солнце – горящая птица
летит по небу и падает за горизонт,
покрывая землю черным пеплом ночи.
|
* * *
Опять учитель танцев ветер
в саду осеннем урок дает.
В такт качают ветвями деревья –
экзерсис у палки им не внове.
Палкой они привыкли считать более ленивого соседа.
А у яблоньки спелые яблочки как на грех в избытке.
Трудно ей, тяжело и смешно собственной неуклюжести.
Шелестит уставшая за лето трава,
и несколько листьев с деревьев
сделали пируэты в воздухе.
Танцевали хризантемы в кадках,
и тихое осеннее солнышко,
как огромный прожектор,
освещало всю картинку.
Так что когда яблочки не удержались
и покатились плясом
весь сад уже веселился и радовался.
Учитель танцев ветер был очень доволен
и поставил всем пятерки.
|
* * *
Отчего туча узнала о моей печали
и заплакала?
Почему солнце разделило мою радость?
Никому на целом свете не раскрывала я душу.
Лишь ночью черно-бархатное тело небес
склонялось надо мной,
замирая, как мать над младенцем,
внимая песне одинокого сердца,
наблюдая мистерию чувств.
Я догадалась –
Мир внемлет!
Звезды – видят!
Бог – знает!
|
* * *
На небесах следы.
Твои?
Неужели твои?..
Вверх глядела – чуть не ослепла,
лезла, ломая ногти.
А что? – потерявши голову, о волосах не плачут.
Потерявши тебя – отчего я живу?
Жду.
Нет от тебя весточки,
нет письма.
Даже во сне ты давно не являлся –
упрямый.
Только сегодня я увидела на небесах следы
и поняла –
ты видишь меня, ждешь меня,
держась за облако, нависаешь над моим домом.
Так что, когда я сорвусь, подхватишь.
На спину взвалишь, с собой унесешь.
|
* * *
Колокол на колокольне,
ты о чем поешь сегодня?
Ты хоронишь или крестишь?
Ветер знает, ветер, ветер…
Птица буря бьет крылами.
Нет покоя – ведь не знает,
где гнездо ей свить.
И вертит ветром ветви
ив плакучих.
Бьется, требует покоя,
оглашая колокольню,
буря-птица волчьим воем,
буря-ведьма страшным воплем.
Оттого порой ночною,
криком, воем окруженный,
не молитвой так мольбою
к небу колокол взалкал.
|
* * *
Развеселые гуляки,
ворожим себе во мраке.
Над водою лихо кружим,
С ветром странствий только дружим.
Шепчут бесы, мчатся ведьмы,
карты падают – знаменье!
Черви – красные сердца
в дом заманят молодца.
Рок – порок, любви не время,
время странствий – ветра бремя.
Мы летим – мира ли, мили…
Под ногами серо-синий
дым, а может, Млечный Путь.
Как тут в сторону свернуть?
Ни мгновенья остановки,
ветер нас кидает ловкий.
Кровью налит туз червей.
Я же водкой до бровей.
Ветер карты мечет в масть.
Провались, былая страсть.
Позабыла – и привет,
лишь в глазах зеленый свет.
Ночь любви не повод к дружбе.
Тайну страшную не нужно
выдавать. И имярек
я беру себе на век.
Загрущу, сгущая краски,
сброшу разом две, три маски,
что не в масть.
И плач веков –
выйдет кровь из берегов.
Бритва красными слезами
Поперхнется, и растает
странный сон.
И снова жизнь
заорет: «А ну держись!»
Развеселые гуляки,
мы летим себе во мраке.
|
* * *
Мери, можно я поплачу?
Дождик моросит, зонта нет.
Ну и ладно,
эти капли… Все соединится скоро:
слезы сердца, неба слезы.
Пьяно кривятся афиши.
Смой меня, блюз серых капель.
В пелене дождя – невидим.
Я исчезну, только утро,
только поезд,
только ангел…
Плачет дождь соленый, будто
кто-то в небе тихо внемлет.
Питерский крылатый хиппи
блюз творит над миром Будды.
Мери, я не буду плакать.
Я уже не тот, что прежде.
Я все чаще в небе вижу
образ свой, как будто мимо
зеркала летят устало.
Лужи в крошечных веснушках.
Боль моя не станет больше.
Морем или океаном,
полным чьими-то слезами,
я уплыть к тебе не смею.
Поезда бегут по кругу.
Разорвать кольцо, уехать
не могу к своей я Мери.
Слишком много слез на свете
окружили океаном.
И печаль моя струится,
и душа моя клубится,
в небо тихо отлетая.
Мери, можно я поплачу?
|
* * *
Нет беды, нету горя.
Скука.
Одинокий печальный дождь стучится в стекло.
Дождь-странник, сказочник, музыкант.
Вчера гастролировал в Питере,
а сегодня в Японии на Кюсю.
– Ты одинока, – льется его песенка. –
Открой сердце, впусти в себя дождь.
Длинными пальцами он барабанит по стеклу,
шепчет стихи и заклинания, заглядывает в глаза.
Повествует, сплетничает…
Кого-то он видел там вчера,
кого довел до слез.
Пытка бесконечным ожиданием.
Нет беды, нету горя,
и внутри меня тихо идет дождь.
|