Михаил Светин: "Деньги я очень уважаю, но себя - больше"
Народный артист России, обладатель премий "Золотой Остап" и "Золотой Софит", любимец публики, снялся более чем в ста фильмах, хотя в кинематограф пришел поздно - в 40 лет.
- Михаил Семенович! Раскройте секрет: почему вы не захотели сняться у Гайдая в фильме "На Дерибасовской хорошая погода...". Какие принципы заставили отказаться?
- Какие там, к черту, принципы! Я отказываюсь от ролей в сериалах. Не могу видеть бандитов, кровь, стрельбу. Деньги я очень уважаю, но себя - больше. Отказался сниматься у Гайдая, потому что эта и моя предыдущая роль мне показались похожими. Мне предложили роль старого еврея Каца, которого в итоге сыграл Джигарханян. Съемочная группа была в Америке целых три недели, а съемочных дня получилось всего два или три. Если бы знал, то с удовольствием пошел бы на компромисс. А я-то и понятия не имел, где снимают. У меня всегда все наоборот: где нужно - я отказываюсь, где не нужно - соглашаюсь.
- Правда ли, что Украина занимает в вашей биографии определенное место?
- Правда. Я полжизни прожил в Украине. Особенно близки мне Киев и Одесса. После революции дедушка с бабушкой переехали в этот город, где жили долгие годы. Там же встретились и поженились папа и мама, потом переехали в Киев, где уже родился я. Жили мы неподалеку от Бессарабки. До войны мы жили в Киеве, в коммуналке, на 14 метрах четыре человека. В мае 1941 года я заболел туберкулезом. Мама всеми правдами и неправдами добилась заветной путевки в Алупку в один из первых туберкулезных санаториев. Дядя отвез меня на лечение, а через несколько недель началась война. Прошло какое-то время, и когда немцы стали подходить к Крыму, санаторий эвакуировали на Северный Кавказ, в Теберду. Из Киева в эти дни уезжали все наши родственники. Моей маме они сказали: "Хана, ты оставайся! Немцы никого не тронут!" Доверчивая мама так бы и осталась, погибла бы в Бабьем Яру вместе с моим братом. Но она очень беспокоилась обо мне, все время писала руководству санатория, чтобы Мишу "выслали" домой. За 5 дней до того, как немцы вошли в Киев, она выехала в Ташкент с надеждой встретиться со мной по дороге. Главврач, уступив ее настойчивым просьбам, посадил меня в поезд. Месяц я добирался в теплушках до Ташкента совсем один, как взрослый... Так моя болезнь спасла и маму, и меня самого от смерти. Вскоре после того, как я уехал, санаторий был захвачен немцами. Главврача и его жену расстреляли, а всех детей замучили. О зверствах в Теберде потом говорили на Нюрнбергском процессе. В Одессе же я очень много снимался на киностудии. Приблизительно картин 25 из 100, в которых я сыграл, были сделаны там.
Мой отец родился в городе со смешным названием - Крыжополе. Его семья была достаточно обеспеченной, владела галантерейным магазином. Папа был весельчаком, разыгрывал всех. У него был абсолютный слух, хотя он не знал ни одной ноты. Брал любой инструмент - гармошку, скрипку, садился за фортепиано - и все танцевали. Потом, помню, танцевал отец, и все хохотали!
Я же с трехлетнего возраста постоянно "выступал" - собирал вокруг себя аудиторию, смешил всех. У отца научился и на пианино играть. В детстве отлично играл в шашки, шахматы, обо мне даже в газете писали. Меня, как юное дарование, водили к секретарю ЦК Компартии Украины Павлу Постышеву. Из восьмого класса школы меня выгнали из-за конфликта с учителем украинского языка. Хотя мне ставили твердую тройку, до сих пор говорю по-украински практически без ошибок. Ничего особенного я не делал. Так как мечтал стать артистом, все время тренировался: постоянно нужна была аудитория, публика, а здесь - целый класс! Я острил, шутил, задавал вопросы. Мне надо было привлекать к себе внимание, и в классе стоял непрерывный хохот.
...В 1948 году я учился в Киевском музыкальном училище по классу гобоя. После его окончания ушел в армию. Отслужив, в 1955-м твердо решил, что буду поступать в театральный, и уехал в Москву. Я считал себя совсем взрослым - 22 года все-таки! В придачу был непосредственным, упрямым и даже наглым. Увидев афишу "Гастроли театра Райкина", решил искать встречи с ним самим. Я упросил Райкина, чтобы он послушал меня. Маэстро назначил встречу в театре Маяковского. В театре я никогда не был. Как раз закончилась репетиция, артисты сели отдохнуть. Тут Райкин мне и говорит: "Давайте на сцену, начинайте читать!" Стал я, ручки на животе сложил - видел, что конферансье их так складывают. И как начал читать! Так старался, так кривлялся, так хотел его рассмешить! Потом Райкин подошел ко мне: "Вы мне понравились, беру вас в театр учеником!" Так я и стал актером во вспомогательном составе у Райкина.
- Практическая школа, пожалуй, лучше любого ГИТИСа.
- Бесспорно, но... Меня очень скоро оттуда с треском выгнали. Дело в том, что я позволил себе указывать Райкину, как надо играть. Потом я отправился на актерскую биржу в Москве. Один директор театра стал меня расспрашивать, где я учился, где играл. К тому времени я мог похвастаться только ролями в драмкружке музыкального училища. Но, видно, я ему понравился, и он пригласил меня к себе, назначил хороший по тем временам оклад - 600 рублей. Это было в 1956 году. Так я попал в город Камышин Волгоградской области. Отработал почти сезон и удрал оттуда. Работал в других театрах в провинциальных городах. Ездил в летние гастроли по колхозам, по целине. Они продолжались два-три месяца, условия проживания были ужасными. Оказался в Пензе и... устроился в Киевский театр оперетты, который тогда там гастролировал. Казалось бы, оперетта, легкий жанр! Выгнали, как только возник национальный вопрос. Мне сказали: "Миша, вы патологичны на сцене". Я просил: "Бога ради, не выгоняйте, я - киевлянин, хочу жить и работать дома" Оказалось, все очень просто: выяснилось, что Светин - вовсе не Светин, а... Моя фамилия была уже заявлена в "Севастопольском вальсе". Но... потребовали снять меня с роли и вообще устранить из театральной труппы, чтобы потом не говорили, что в театре, мол, устроили филиал синагоги. (Смеется.) Словом, вопрос со мной был решен.
- То есть Светин - не Светин, а вы...
- Нет, я - это я! В том, что у меня теперь такая фамилия, виновата дочь Светлана. После ее рождения в 1965 году я и стал Светиным. Но еще 20 лет в паспорте стояла моя прежняя фамилия - Гольцман. Я долго сопротивлялся, не желая делать сценический псевдоним своим настоящим именем. Но потом гонорары стали переводить на Светина, и в гостиницах задавали дурацкие вопросы: "А почему у вас данные в документах не совпадают?"
Мы с дочкой очень любим друг друга - ежедневно созваниваемся. Никто меня не понимает так, как Светка. И чувство юмора у нее прекрасное. Уверен, что клоун из меня получился бы отличный.
- Вы с самого начала четко определились с амплуа, играли по преимуществу комические роли?
- Комические, иногда характерные. Когда я попал в Ленинград, главный режиссер цирка Сонин пригласил меня к себе. Но тогда я не мог представить, что пойду не в театр, а на арену. Сейчас же могу сказать, не хвастаясь, что клоун из меня получился бы отличный. Но в молодости, когда мне в Пензе одна девушка сказала: "Ой, вы знаете, если бы вы немного подучились, были бы замечательным клоуном!", эта фраза меня страшно оскорбила. Как же так, подумал я, я же актер драматического театра! А потом ко мне пришло понимание и восхищение этой профессией. Теперь очень жалею, что не стал клоуном. В цирке я точно был бы на своем месте.
- Чем заполнена ваша жизнь помимо театра и кино? Есть ли хобби, чем любите заниматься дома?
- Надев смокинг, читаю Зощенко и Жванецкого на своих творческих вечерах, которые зачастую длятся больше двух часов. Обожаю смотреть новости по телевизору. Могу, сочиняя и фантазируя, долго играть на пианино и при этом напевать. Главное хобби - две мои внучки: Сашенька, ей скоро три годика, и Анечка, которой уже пятнадцать. Машину никогда не водил - боюсь. И жене не разрешаю.
- Вы счастливы?
- Счастлив тем, что меня любят. Если кому-то из моих знакомых нужно идти к какому-то начальнику, меня обязательно берут с собой. Я всегда выручаю: прихожу, улыбаюсь, и все сразу как-то благосклонно настраиваются.