И...
Он умер и забыл нас всех.
Страшно в этом аду любить. Холодные капли дождя разбивают землю на части. Осколки ветра путаются в ветвях.
Неизмерима эта тоска. И память наша хранит созерцанья - неизбежной красоты воспоминанья. Теперь он блуждает среди своих мыслей.
- Это здесь, - сказала И, протянула руку к дверному кольцу и застыла. Молчанье длилось - была зима.
Неизменно откроется дверь, и мы войдем, двигаясь на цыпочках, застанем И спящей в сумрачно-гнетущем пространстве, раскроем окна, и холод поползет по ее телу, отгоняя тени, коснется губ.
...Она проснулась рано и увидела томящуюся в клетке птицу.
Окна были распахнуты, и в них устремлялись наваждения. Целый мир.
Верно, что земля - старый безмозглый шар, плещущийся в океане покоя, и звон страстей его не усмирит.
В окне, в свирепых звуках ветра металось дерево, а он уносил его одеянья - безвольные листья.
- Зачем тебе они, эти лохмотья? - спросила И, вглядываясь в происходящее со смутным, отчаянным страхом. - Верьте мне, звезды.
Молчаливо тащилось по улице безмолвие, потерянное среди криков.
И вышла на черную, прозрачную дорогу, проложенную в памяти, и пошла по ней, путаясь в словах.
Еле видимая в тумане, она споткнулась о чью-то тень.
И лежала на дороге, измученная вьюгой. Сначала она посмотрела на звезды, на их стройные холодные лучи, застрявшие в пелене неба, потом закрыла глаза, погружаясь в ощущение темноты, мрака и предшествующего этому небытия.
Там не летели птицы ветра - синекрылые солнечные блики усталости. Грянет полдневное солнце, обливая деревья жалостью, и скроет все времена в одиноком взгляде.
- Какая жалость, - сказала И, протягивая разделенную тенью руку в пространство. Оно не коснулось ее ни мыслью, ни взглядом, ни страстью, скромное пространство, скроенное из предметов.
Он умер и забыл нас всех. Сладостно в раю идти вдоль небытия, а муки парят вне видений жизни.
Тонкокрылый Бог странствует и он - его тело.
Вся наша любовь остается на земле. Здесь пустота и молчанье, и птицы смерти веют в пространствах земли и небес. Он умер и забыл, где же его небо.
Жалобно плескалось повторенье в окнах и бокалах, наполненных тишиной. Жалобно пели стеклянные птицы, когда И проснулась среди утра и послала свою мольбу богине сна.
Она входила в упавшую во времени ночь.
"Что он хотел сказать, если его лицо было страшно и холодно, он, получивший от жизни рану смерти? - думала И. - Как он хотел сказать незрячей богине, вкладывая слова в уста?"
Жалобно падали сны в облака безвременья, ясную пропасть несли в хрупких возгласах небытия.
Как жаль, что солнце вместило полмира. Холодно мне, оставшейся. И не вынесла блужданья, и проснулась.
Длинные коридоры вели в предназначенную для смерти пустоту. Они извивались в полупрозрачных видениях и снова путались в воспоминаниях.
Они, как дороги мести, рассеивались в туманных обликах и снова таяли, разделяясь на части в волшебных словах, стоящего за невидимым углом человека.
И испугалась его проклятий, и проснулась.
Здесь я столкнулась опять с собой... И сонным взором видела пространство - затворница всегда, всегда затворник горизонта, всегда натыкаешься на себя.
Я - это мир, рассеянна и бледна, предаваясь вещам и пыльным комнатам, принося себя в холодный стол излишествами взгляда, уставшая от преображений.
Снова черная дорога во мне и летящий над ней ангел, как сумрак, тихий и больной, шедший и упавший. Немного тоски, смешанной с усталостью от пережевывания времени; разбросанные скорлупки мгновений и затвердевшая душа прокрадываются в комнату из прошлого и где-то в воспоминаньях - он - сонный, босой.
Вглядываешься в небеса: ты сейчас тоже там - сонный, босой.
Как это - два времени в одной точке? - сложное смешенье, что избегает изображения в словах и доступно видениям внутреннего мира.
Зло неизмеримо больше, чем жизнь двух бабочек - тебя и меня - бескрылых созданий, облетевших тьму, но между нами всесильная стена стонов и желаний облечься в другие тела.
Почему ты умер во время снов, когда ветер пел свои злые песни? Чем мне измерять нашу разлуку - окончанием твоего присутствия и ненавистью стен, навечно лишенных твоего взора?
Лист плененного постоянством дерева коснулся меня хладно и жутко, пытаясь вторить твоим прикосновениям.
Любовь, зачем ты душишь нас... сладостно... среди мерзлых камней... ненавистью...
И вернулась в жуткое время его смерти, и наткнулась на себя - белую статую на постаменте памяти и грез. Платье ее развевалось, как живое, и тонуло в слезах. Стройный ряд звуков плясал и звенел ожерельями дней - наших тел.
Вот мой покой, обретенный внезапно из твоего сердца в исчезающем замке времени, очерченном днями. И только рдеющие капли страданий, вплетенные в них, повисают.
И споткнулась о распластанную в облаках темноту и уронила печаль с гибких рук, стряхнув ее и забыв. Что-то живое забилось в ней - память.
Гора, безмерная, как мысль, - шаг в небытие. Сонный король у окна, и он скрыт тенями на границе солнца и тел.
Он шел, касаясь бестелесной рукой необозримого простора воспоминанья.
Жгло его оно, вонзались в него взоры еще не умерших.
И падала и летела.
И падала и летела. И ничего не осталось от ее полета.
Тот, кто умер, вплетается в звездное тело смерти.
А души? Уходят ли души за ним в бездонную пропасть вечности?
Мертвым жалом нанизывает жалость наши тела. В сонмах ангелов далеко за горизонтом плещутся души, меняя лики. Четверть ада пламенеет, четверть длится. В предвидевших глазах гаснут сердца и возвращаются надежды. Как странный кошмар с позволения легкомысленного Б-га повторяются вскрики умчавшегося за пределы видений дня. Как ты ловила его взглядом, прозрачно беспокойной тканью сомнений? Беспредметное существо - время притворно облекается в формы, носит сутану забора и всегда плачущей скамейки.
Он умер, странная песня прячется от темноты в моем прозрачном теле.
Я разрываю этот мираж мыслью: в мгновенье вечная загадка, поскольку неуловимость совпадает с отсутствием и присутствием и уходом - неповторимое созвучие.
Кто научился различать мгновенья, живет в вечности, теряясь в них, не существует вообще.
И обернулась, но всегда видишь себя вчера, всегда оборачиваешься к себе.
Жирные пятна горизонта расплываются, и видения умирают, и взоры смертны.
Б-г устало смотрит из черной колесницы. И не оборачивается, когда она, удаляясь, вдруг поворачивает за угол этого мира.
- Не повторяйся больше, создавший самого себя и придумавший нас и наши расставания.
Шаг беззвучен, ночи в росе застыли среди травы - так преодолеваются пространства.
И только грезила - шаг - это греза. Смерть им равна.
- Ты заснул, я разбужу тебя, когда умру. Жди моего умиранья, незаметного тленья мира, истекающего в пространство. Жизнь - злобные стоны разрушающейся плоти, мерзнущей и утрачивающей структуру желаний, жидкая смесь смертельных тканей и материй.
И терзалась - мы все боимся будущего, потому что оно отсутствует всегда. Узор страданья еще не соткан.
Твои чувства вплетаются в моря и волны и бури, и летящую стаю и увлекают за собой безвольно и беспощадно.
- Жил ли он, раз я жива?
В предвечерней мгле бродит ответ.
Солнце мечется в темницах своих ночей и натыкается на сто жал.
Как он был - пропал в несуществующем мире, как я несу розовые одежды, канув в чьих-то глазах, случайно, непреднамеренно.
Встретимся ли мы в исчезновеньях?
Жалость - яд.
- Я ищу разметавшиеся мои образы в опыте случайных прохожих.
И там не ты.
Память сознанья меркнет, как солнце, когда танцует твоя тень, когда И просыпается и думает о тебе, ты в ней оживаешь.
Это тайна, что тела покинули нас, что они сонные в предчувствиях обнаженности небес падают. Смерть - это боль, что следует за тонкой нитью взора, вплетаясь в хрупкие члены лилий, существ, увядших в черных просторах, которые лишь отраженье испещренного морщинами лица земли. Ты плачешь, небо, о них.
Я плачу о тебе, моя смерть.
И вот она, прибежище бегущих. И там в ее холодных руках - мертвое тело, где спасаются чувства от мрака, ты - равнодушная бесчувственная бессмертная плоть.
Сотканы уже все страданья и радости.
И умерла и забыла его.
Лик сонного дня неодушевлен. Во времени можно встретить сад с поникшими гроздьями плодов, выглядывающий из-за забора цветок и безответную тишину безголосых кустов и трав.
Почему-то там бродят слабые блики солнца, рассыпаясь по моему разбросанному в стеблях телу и волосам, струящимся словно для того, чтобы хоть капля движенья присутствовала в истомленном зноем дне. Неровное пятно солнца растекалось в моих глазах, как клякса в небесном горизонте. Изломанные моим телом и подрагивающим осязаемым воздухом травы излучали прохладную немощь, соперничающую со страстным солнцем.
Лукаво И возвращалась из мгновений, ощутив плотью расколотое временем пространство и множество дорог для отражений и безвозвратности. Все эти впечатления существовали в теле, прятались в клетках и каплях крови.