Кипнические констрикции в ЕСОДе
А БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК?
26 октября в Еврейском санкт-петербургском общинном доме (ЕСОД) состоялся музыкально-поэтический вечер под названием "Чувствительная ария" с участием поэта Бориса Констриктора и скрипача, композитора и писателя Бориса Кипниса. Жанровое определение вечера - композиция в пяти частях. Эти акционисты уже на протяжении 15 лет демонстрируют сплав поэзии и музыки в гротескно-лирическом и остраненно-философском ключе. Диапазон этих экстравагантных импровизаторов крайне широк - от классики до авангарда. Один из вечеров, прошедших в апреле этого года в мини-отеле "Старая Вена" назывался "Кипнические констрикции".p>
Поэт Б. Констриктор, он же художник-график Борис Ванталов, в миру Борис Михайлович Аксельрод - подрыватель художественных основ и законодатель нового литературного вкуса со стажем. Его поэтическое творчество в высшей степени оригинально.
* * *
Крошится звезд голубая маца
в черные блюдца озёр.
Этот спектакль сыграть до конца
нам предложил режиссёр.
Тихо по небу ползут облака,
и петухи не кричат.
Правит свой бал мировая тоска.
Полночь. Апостолы спят.
* * *
Ноздря-вселенная и мальчик,
сидящий тихо у воды.
Он солнечный пускает зайчик
и не предчувствует беды.
Над ним нависло грозно небо,
реки мерцает полотно…
А был ли мальчик или не был
природе, в общем, все равно.
* * *
Одомашнивают Бога
много сотен лет подряд.
Ерунды скопилось много
у ребят.
Бог - строптивая скотинка:
ветер в стойло не загнать.
Что земля-то?! Порошинка.
Ей назначено витать.
Просочится жизнь наша
через фильтры темноты.
Бульк! Сияющая чаша.
В ней пузырик. Это - ты!
А вот что Констриктор (Ванталов, Аксельрод) пишет о себе.
"Уже будучи совершеннолетним человеком, я открыл для себя белое безумие листа и беспросветность графической полярной ночи. Никто меня ничему не учил, мне было интересно самому открывать плавность спонтанной линии, сверкающую тайну размыва туши, искать в случайных росчерках пера или кисти смыслообразующую доминанту.
Рука, научившись выводить линии, осмелилась выводить буквы, и я стал сочинять стихи... Пришлось бросить службу в конторе и пойти в кочегары-сторожа. Благодаря этому я мог рисовать и писать глубокой ночью, когда всё окружающее уже спало, ненавязчивый шепот мирового пространства входил в сознание (или наоборот). Я не испытывал мук творчества, это было спокойное видение метаморфоз неизвестно чего, пластика пролетающих мимо идей, о которых я узнавал лишь впоследствии или не узнавал никогда. Поэтому в моем творчестве нет ничего оригинального, самобытного. Всё пришло откуда-то, как бы помимо меня.
Важно хоть на какое-то мгновение ощутить единение со всем сущим, стать, так сказать, под знак ветра и потока. Быть может, вся эвристическая деятельность необходима для обретения этой одной-единственной точки покоя, без которой, скажем, невозможно колебательное движение весов (между прочим, мой знак зодиака), когда пребываешь в этой точке, то смотришь на всё словно из вечности, забытия.
Так что, пока не ослепну, буду продолжать рисовать, для меня это такое же естественное состояние, как, например, сон. А к стихам я отношусь как к любви, приход и уход которой непредсказуем".
СТРАННОСТИ ПЕРЕДВИЖЕНИЙ
А вот отрывок из прозы Бориса Кипниса (рассказ "Странности передвижений".)
"Вообще веселая и смутная была жизнь. Все время толкались и ночевали у меня друзья. Некоторые заходили прямо со двора через окно (оно было ниже уровня земли). Я занимался, и звуки скрипки разносились по Декабристов, обнаруживая мое присутствие в своей дыре. Рядом была комната другого соседа Саши, тогда студента. Пили и с его друзьями, большая часть из которых училась, а вернее, пыталась учиться в "Мухе". Сами они жили на Садовой в заброшенной и путаной квартире с окнами в подъезд. С этой квартирой связано и более позднее печальное воспоминание, относящееся ко времени моей жизни на площади Мира. То есть на год позже.
Я жил там в маленькой чистой комнате за тридцать пять рублей с горячей водой, без ванны, и с идиотами-соседями. Я тихо сходил с ума то ли от неудачного юношески-острого романа, то ли просто от свойств своей слабой психики, не занимался, все больше и больше замыкался в себе, и веселые пальчики одиночества и потерянности все сильнее меня сжимали. Был ужасный февральский день, сумерки, мокрые ноги, грязное песочно-снежное месиво, дождь или снег, ветер. Я доплелся до квартиры художников на Садовой, а это было рядом со мной, мне никто не открыл, но свет горел, я заглянул из подъезда в одно из их окон - на большом топчане сидела юная голая женщина с длинными светлыми волосами, наполовину укрытая одеялом, играла музыка, она курила, рядом стояли бутылки с вином, ее возлюбленный, очевидно, только что вышел в туалет или чайник поставить, я смотрел на нее несколько минут и после этого ушел в свою каморку сходить с ума дальше.
Я вспоминаю Садовую, всего чуть больше года назад, в июле, когда я шел по ней со своей невестой домой к ее отцу делать предложение. Я только что вернулся с концертов из Баден-Бадена, жил на Фонтанке; позади были поездки в Италию и Америку, а впереди новые концерты и гастроли, деньги, свадьба. На Фонтанке у меня была большая комната в огромной квартире, рядом с Ломоносовским мостиком. Чтобы выйти на Садовую, мы прошли по шумной Фонтанке и свернули во "внутренний город" Апраксина. Я очень любил это место с мощеными улицами и старыми двух-трехэтажными складами, часто совершенно заброшенными. Было воскресенье, тихий жаркий день солнце, в Апраксином и на Садовой - никого, часа два-три дня. Помню, в районе площади Мира купили сигареты, со мной была бутылка коньяка. Дошли до Майорова и свернули снова к Фонтанке. Поднялись в тесном лифте на седьмой этаж и вошли в мастерскую ее отца - огромную башню, уютней которой я еще ничего не видел. Мы сидели с ним вдвоем за стеклянным столом и оба стеснялись, пока не выпили по несколько рюмок. Вспоминаю этот сумбурный счастливый день и вечер, приходили какие-то люди, мы все пили и пили, выкрикивая тосты. С крыши башни был виден весь центр от Исаакиевской до Обводного, и совсем рядом с нами высились огромные голубые купола Троицкого собора".